(рассказ незрячего соседа)
Мой мир – это мир мягкого и твёрдого, острого и гладкого, холодного или тёплого. Я прощупываю его пальцами и глажу ладонью, пробую подошвой ноги и выстукиваю палкой. Я не понимаю значения слов "большой дом", пока не обойду вокруг этого дома несколько раз и не поставлю на своей незримой карте в мозгу его углы и бордюры, подъезды и клумбы. Путешествуя одной и той же дорогой множество раз, я помню все её ямки и бугорки и могу с точностью до шага предсказать их появление и описать их внешний вид; я могу рассказать историю жизни тротуаров и улиц, дорожек и аллей с такой топографической достоверностью, с которой, наверно, может состязаться только муравей. Я люблю этот выступающий в меня своими углами и плоскостями мир и не могу его не любить, как не может человек не любить дышать.
230 шагов отделяют мой дом от дверей хлебного магазина. Два раза в неделю я покупаю ржаной хлеб и прохожу эти 230 шагов туда и обратно, минуя сотни запахов и звуков, столь непохожих между собой и переплетающихся в таких неповторимых комбинациях, что они образуют целую симфонию, у которой каждая партия расписана по часам и дням на месяцы вперёд и редко когда-либо бывает пропущена или сфальшивлена.
Сегодня сыро, ночью падал дождь, и влага, оставшаяся в земле, с восходом солнца подымает в воздух кислый запах травы, листьев и бумаги. На углу моего квартала к нему подмешивается запах помоев овощного магазина и если неосторожно поглубже вобрать эти испарения в свои лёгкие, можно с непривычки вернуть весь свой завтрак из желудка обратно. Овощные магазины почему-то нераздельны с запахами отбросов и нужен определённый опыт жизни в большом городе, чтобы, преодолевая в себе отвращение к вони, переступить порог вовнутрь магазина. Стремительный порыв ветра лишь иногда способен разбить тучу этого смрада и распылить её по всем закоулкам ближних домов.
У самого перекрёстка улиц к запаху тротуара и сырых стен добавляется тёплый запах автомобильного перегара и я иногда ловлю себя на мысли, что родился у выхлопной трубы автомобиля, потому что получаю удовольствие от дыма. Это удивительно, поскольку следующий квартал состоит сплошь из обувных магазинов и аптек и наполнен густым сигаретным дымом, будто кому-то здесь специально платят деньги за курение целый день напролёт. Но дым сигарет, в отличие от выхлопного дыма машин, я не переношу на дух. От него тошнит, и потому я перебираюсь на противоположную сторону улицы, где две кофейни насыщают воздух парами кофе.
В своей жизни я кофе пил два или три раза и после этого моя голова приходила в невообразимое кружение. Я не только не мог определить стороны света, но терял ощущение верха и низа и для успокоения головокружения садился на пол. С тех пор я кофе не пью, но запах его обожаю. Дурманящий и щекочущий, он перебивает все остальные запахи и обладает такой стойкой силой, что я слышу его ещё кварталом далее, только более тонкий и нежный, тающий во влажных струях бруклинского утра.
Дальше следует маленький нешумный ряд киосков с цветами и газетами, который представляется мне воплощением рая на земле. Из-за терпкого запаха типографской краски, которую я помню с детства, когда отец приносил домой подарки, завёрнутые в вечернюю газету и они с мороза и холода источали такой же свежий и чистый запах типографской краски. Этот запах веет чем-то родным и близким и я сбавляю шаг и вожу носом так, как, видимо, водят носом дикие звери, прислушиваясь к обстановке в лесу. А если добавить ко всему этому нестройный аромат цветов, можно представить, сколько радости доставляет мне проходить мимо этих киосков два раза в неделю и грезить тоненькой девочкой в прозрачном платьице, которая каждое утро раскладывает газеты и выставляет цветы на тротуар и верить в её существование, хотя мне не раз говорили, что никакой девочки нету, а только тёмные арабы виднеются в окошках этих киосков и именно они являются хозяевами газет и цветов и хранителями их ароматов.
За киосками я сворачиваю направо и подхожу к дверям хлебного магазина. 230 шагов отмеряно моими ногами по привычному маршруту. Уже слышен запах хлеба, но ветер, скользнув на прощанье по ногам и лицу моему своими холодными пальцами, смешивает его в одном вертящемся хороводе с другими запахами. Я подставляю себя ветру и, кажется, он проходит сквозь меня, как сквозь проволочное ограждение, будто нет на мне ни мяса, ни кожи, а только каркас скелета и пустая коробка головы. От такого чувства я становлюсь неимоверно лёгким и воздушным, и подуй ветер чуть сильней, я могу сорваться вместе с ним высоко вверх и раствориться там без следа.