Аделму
письмо из тюрьмы от Кларисси Рибейра
фантазия по сюжетным мотивам теленовеллы Suave Veneno
(в России шла под названием «Нежный яд»)
Я должна тебе все рассказать. Это легко – ты увидишь… история очень понятная.
Ты поймешь меня – цели, мотивы, эмоции… любой бы понял. Но дело в том, что главное – совершенно другое. То, что я, наконец, поняла про себя… вот так просто, глядя в окно на маленькую озорную девчонку, которая ногой гоняет мяч и одновременно ест мороженое. У нее в глазах такая чистая радость жизни… я просто забыла, как это бывает…
Была я такой? Я не помню. Сейчас я так ясно вижу, как каплю за каплей выдавливала из себя непосредственность, способность испытывать наслаждение от простейших вещей, улыбаться, смеяться… да, я сама это сделала. И мне некого в этом винить. Я так захотела.
Думала, у меня просто нет выбора. Что я ДОЛЖНА. Вбила себе это в голову намертво – будто гвоздями… я это умею. Во мне что-то оледенело. Застыло в каменной неподвижности.
Я наблюдала за всеми, рассчитывала наперед свои ходы как шахматный игрок, и все попались в мои западни. Я расквиталась. Мой план осечек не дал.
Наверное, я от нее это и унаследовала – непрощающую, очень долгую цепкую память, расчетливый ум… Она знала, какой виноватой я себя чувствовала перед ней, знала, как надавить на меня, как заставить плясать под свою дудку… Я теперь понимаю, на что был ЕЕ расчет.
Я считала, что жизнь ей испортила… своим появлением. Довела ее до нищеты, безысходности, тяжелейшей работы – и все, чтобы вырастить меня, дать мне образование… Ты даже представить не можешь, чего ей это стоило. Она износилась и умерла раньше времени. Донна Элеонор, жена Валдомиру, в свои сорок с лишним как куколка, а моя мама, Белмира Рибейра, была уже дряхлой старухой. У нее даже зубов не осталось. И денег не было ни на врачей, ни на лекарства – все мне, своей доченьке… Как я могла, глядя ей в глаза, отказаться? Сказать, что не буду делать то, чего она от меня хочет. Мысль о мести ему – это единственное, что поддерживало ее все эти годы. Она мысленно видела меня выросшей и образованной, решительной и хладнокровной, подстать ему, достойным ВРАГОМ Валдомиру Серкейры.
Соврать? Сказать ей, что я отомщу, поклясться на ее смертном одре, а самой забыть обо всем, просто жить… Ты считаешь, так было бы лучше всего? Бог, если он есть, простил бы мне ложь и клятвоотступничество? Это было бы меньшим грехом, чем все, что я сделала? Да, наверное, так.
Я ее слишком любила. Тогда я и представить себе не могла, что еще смогу полюбить кого бы то ни было, кроме нее… я не только ему, всему миру готова была отомстить за ее мозоли, за все ее непролитые слезы… При мне моя мама не плакала и не смеялась, ходила угрюмая и молчаливая, стиснув зубы, жила день за днем как тень, как призрак той самой девушки – наивной, доверчивой, влюбчивой, которой она когда-то была. Он ее уничтожил. Так просто… легко… и бездумно. Наступил, раздавил в ней все лучшее, и пошел дальше. Жить своей жизнью – насыщенной, яркой… о ней мы читали в газетах – мама и я.
Ты бы видел, КАК мама смотрела тогда на его фотографию рядом с Элеонор и их дочерьми. А потом молча откладывала стопки газет в сторону и уходила – полы мыть, посуду, белье стирать до потери сил, изнеможения… думая, думая, думая о своем.
Ты уже понял, что он мой отец? Я бы могла быть Кларисси Серкейра. Мама мне как-то сказала: «Ты лучше других его дочерей справилась бы с делами на фабрике, ты унаследовала его хватку, энергию, при этом ты еще и училась и больше знаешь. Характер у тебя не такой властолюбивый, взбалмошный и истеричный, как у его старшей – Марии Режины, о которой уже слухи ходят. Ты больше бы подошла ему как наследница. Кто знает – был бы он рад такой дочери или боялся бы как своего конкурента в «Мармориале»?» И добавляла: «Хороший отец бы радовался. А такой, как он, тебя недостоин. Еще бы сказал, что ему не нужна дочь-мулатка».
Помнишь, как называла меня Мария Режина, – «эта адвокатша цвета жамбо»?
Тут мама ошиблась, сеньор Валдомиру – не сноб, не расист… Он проще, чем думали мы. Все могло бы быть проще, Аделму, я это теперь понимаю! Но поздно… теперь уже ничего не изменить.
Я все эти годы его ненавидела, но теперь знаю, что я ненавидела призрак, фантом, не живого отца, которого я совершенно не знала, которого мать не успела узнать. Слишком мало они с ней были знакомы, если вдуматься, то он не виноват, что не влюбился в нее так серьезно, как она в него? Он увлекся слегка… и остыл, когда встретил другую. Он просто не знал обо мне. А знал бы, не бросил ее в беде, а помог бы… Знаешь, я думаю, все дело в гордости – она не простила ему охлаждение, чувства к другой – к донне Элеонор. Она могла с ним связаться, но просто не стала.
Или пыталась, но не получилось?
Она не была до конца откровенна. Столько вопросов, которые мне ей теперь не задать… всей правды я не узнаю.
И эти деньги, которые Валдомиру взял у нее… он уехал тогда с деньгами и не вернулся. Мама сказала, что долго ждала его, а потом прочла в газетах, что он женился.
Он говорит мне теперь, что искал ее, но не нашел. Где же правда?
О, Господи, как голова болит… если б знать, солгала ли она… Я ей верила как никому. Зачем она сделала меня своей марионеткой?
Если бы я могла поговорить с ней сейчас… хотя бы увидеть ее глаза. Мне казалось: весь мир может лгать, но не мама…
Или это случайность… стечение обстоятельств, нелепое недоразумение, когда люди просто теряют друг друга… при этом никто из них не виноват. Я не знаю, Аделму. Мама винила его, он теперь обвиняет ее… что я должна думать?
Она все мне дала, а он – ничего, но если он прав… то она отравляла меня изнутри нежным ядом… искажала картину мира, уродовала…
Мне было бы легче теперь, если б он оказался таким, каким я его считала все эти годы… да, легче! Чем думать такое о маме.
Одно знаю точно: я кроме тебя, никого не люблю, кроме тебя, никому не верю. Но это сейчас… А тогда часть меня стремилась навстречу тебе, ничего не желала иного… а голос внутри говорил: «Ты предательница». И лицо ее перед глазами… Они на меня так смотрели. Не так, как в день ее смерти, иначе…
Как будто испытывали – спрашивали: «Ты что, струсила? Ты все забыла? Или ты хочешь стереть меня из своей памяти?»
Ей не надо было спрашивать. Я не смогла бы забыть… наказание – жить с такой памятью, просто проклятье – родиться с ней. Хорошее забывается тут же, плохое - намертво застревает во мне, заставляет возвращаться к нему все снова и снова, не отпускает, дышать не дает. Просто душит.
Клаудиу… вот его тоже люблю, но он человек слишком светлый, доверчивый, чистый… он меня романтизирует. Он любит Кларисси, которую сам придумал, а у меня духу не хватит когда-нибудь его разубедить. Думает, что я – защитница угнетенных, адвокат всей черной нищей бесправной Бразилии, просто Жанна де Арк, святая… Это не роль, я действительно верила во все это, но это – только частичка меня. А хотелось мне большего… даже не денег и славы… признания! Да, возможно… ЕГО признания. Я это теперь понимаю.
Я теперь думаю: может быть, это была лишь поза – презрение к гонорарам богатых клиентов, то, как я эти бриллианты вернула обратно отцу… с таким гордым видом. Я, правда, гордилась собой! Мне не деньги нужны, не наследство его, а ЧИСТАЯ месть… я просто какая-то мстительница из античной трагедии. Мой план бескровный и бескорыстный. Но тем он болезненнее. Я хотела отнять у него его ВЕРУ. В людей, в их преданность, честность… любовь.
Как он отнял у моей мамы.
Я наблюдала за ним, за семьей его… они не такие, какими казались мне на страницах газет и журналов. (У моей мамы подборка за целые десятилетия накопилась.) Донна Элеонор – скучающая и очень несчастная женщина, уязвленная в своих женских чарах, ведь муж разлюбил ее… Она на самом деле скучная, недалекая, у меня почему-то совсем не возникло желания пожалеть ее: слишком в ней много снобизма и взбалмошности. Глядя на нее, я все больше чувствовала, что понимаю его… отца. Понимаю сейчас. Но с трудом понимаю, что он вообще в ней нашел тридцать лет назад… или ему был выгоден этот брак? Польстило то, что аристократка пленилась его простоватой и неотесанной мужественностью? У них нет практически ничего общего, но она продолжает вздыхать по нему, мечтать и мечтать о чем-то… как скучно. Злорадства, запоздалого удовлетворения оттого, что он пренебрегает этой холеной дамочкой, на которую променял мою мать, не возникло. Скорее недоумение… сошлись ворон и куропатка… зачем, почему? Это слишком нелепо, чтобы вообще обсуждать. Я пожала плечами – и только.
И дочери – что одна, что другая, что третья… плоды этого союза. Красивые, да, нельзя не признать... Старшая – это сплошной выпендреж, истерия, желание всем показать свое превосходство… какое-то детство. Степень незрелости поразительная. Как будто она когда-то давно еще в песочнице не отвоевала свое пространство и продолжает его отвоевывать у всех и каждого. Думает о себе невесть что, надулась от важности, ходит, вращает глазами – смех… ничего больше. Этот высокомерный тон, барские замашки… она просто пародия на обоих родителей. Гордыня отца и спесь матери невесть что породили. Только такое угодливое ничтожество как Иван, ее зять, или муж-рохля и могут побаиваться этой барышни. Ни на секунду у меня даже мысли не возникло, что Мария Режина может быть мне противником, и что ее нужно воспринимать всерьез. Она из тех собак, которые лают, но не кусают… хотя, может быть, и мечтают об этом. Но она истеричка, а значит, от нее можно ожидать выходок… но я думала, что с этим справлюсь.
Все ее реакции оказались предсказуемыми – на каждое слово мое и Инес она реагировала именно так, как я ожидала. Продолжая считать себя верхом проницательности и эталоном ума и деловой хватки. В этом я ее и не пыталась разубедить. Чем бы дитя ни тешилось…
Настоящий интриган затаится и будет вести себя совершенно иначе. Но среди интриганов тоже много крикливых и импульсивных бездарностей. Им надо читать Никколо Маккиавелли. Я знала, что при возможности легко затяну ее в свою паутину, она упадет в любую яму, которую я приготовлю ей… но у меня и желания не было тратить на нее время.
Другие две дочери посимпатичней. Средняя – ипохондрик, помешанный на здоровье, но безобидный и добродушный… хотя, возможно, в ней дремлет что-то, что в один прекрасный день может всех удивить. Такие люди бывают сильнее, решительнее, чем до поры до времени кажутся. Мария Антония живет как дитя – без забот, предпочитая не вдумываться ни во что, но если проблемы возникнут… ее муженька-лакея ждут большие сюрпризы. Марсия Эдуарда, младшая дочь Валдомиру и Элеонор, - романтик, идеалистка и демократка… какими бывают только богатые девочки. Наивная и мечтательная, но упрямая… любимица папочки.
Мои сестры…
В таком возрасте можно ли было бы нам обрести друг друга? Если все было бы так, как отец сказал… я просто пришла бы к нему, рассказала бы правду и… что бы было?
Этого мне никогда не узнать.
Знаешь, кто вызвал у меня наибольшую симпатию в этом семействе? Ты будешь смеяться… он, Валдомиру… отец. Если бы я не знала, что он мой отец, если бы он не был им, а мы просто бы встретились… я бы его пожалела. Разглядела бы, что за его кажущейся жестокостью, черствостью живет страх… страх опростоволоситься, быть смешным в глазах светского общества – знакомых жены, дочерей… Они не забыли, что он им не ровня, и он не забыл. Даже мне повезло больше, я все же закончила университет, а он и в школе-то не учился… и говорил, запинаясь слегка. Он в душе боялся их… как ребенок. И реагировал по-ребячьи – хмуро, напыщенно… это было и, правда, смешно. Даже трогательно.
Но я видела его со служащими, с простыми людьми – он им как отец родной. В большей степени, чем своим лощеным и избалованным дочерям. Я чуть ли не плакала, наблюдая за ним в такие минуты…
Такого отца я на самом деле хотела иметь. И только я одна и могла понять его – не Режина, не Марсия, не Мария Антония и не Элеонор… а я.
Но я не поверила своим чувствам, твоим… не доверилась ощущениям… внутренне будто сжалась в кулак и продолжала свою игру.
Страшную. Бесчеловечную.
Да, я это теперь понимаю. А тогда я считала, что он заслужил… но… нет, даже тогда я чувствовала всю изощренную жестокость своего замысла… я собиралась заставить его влюбиться, довериться женщине всей душой, пойти против семьи – и все ради нее, таинственной незнакомки… а потом потерять ее навсегда.
Сначала он должен был пережить ее мнимую смерть – эти похороны… слова соболезнования, облегчение на лицах близких людей… нет человека, и нет проблемы. Их отец возвращается в лоно семьи, он сам и его денежки...
Одно только это – представь… сначала она исчезает, потом ему говорят, что она умерла.
Он хоронит Инес.
На этом я бы могла и остановиться. Трудно представить, что может быть хуже, страшнее, чудовищнее для него… Но мне было мало. Да, мало! Инес должна была появиться и снять свою маску.
Она – не Инес, а Лавинья де Аленкар, обыкновенная аферистка, которую я наняла, чтобы втереться в доверие к Валдомиру, очаровать его и обмануть, ограбить. Скрыться с его бриллиантами стоимостью в целое состояние.
Представь это! И он должен был пережить все эти удары.
А потом последний – под дых … что я – его дочь. Дочь Белмиры Рибейра, и я все придумала… и разыграла их всех.
По пунктам… как он когда-то… встреча с мулаткой Белмирой, обыкновенной горничной в бедной гостинице, ее доверие и любовь, их планы на будущее, все ее сбережения… он все это забрал у нее.
Но кого волнует какая-то бедная девушка? Сколько таких… их легко использовать и раздавить… с влиятельным и могущественным человеком справиться ох как труднее…
Я справилась с ним.
Но, знаешь, он крепче, умнее, чем думала я… да, умнее… Он доверчивый как младенец и простодушный… особенно в том, что касается женщин, но он раскусил меня. Он понял, что я хочу сокрушить его новостью о его неожиданном отцовстве, вызвать раскаяние… Тут взгляд его похолодел, и он заговорил как трезвый разумный делец.
Удивительно, как в нем сочетаются жесткость с наивностью… Может быть, как и во мне самой… неужели в глубине души я надеялась, что его тронут страдания моей матери и заставят смягчиться, несмотря на то, что я сделала? Нет, я видела, что он лишь раздосадован тем, что ему напомнили про нее… он предпочел бы забыть.
В его поступке не было злого умысла, он не собирался обманывать маму, он просто быстренько к ней охладел… а деньги – вернул бы, я не сомневаюсь, он просто потом ее не нашел.
Он думает: лучше бы не было нас в его жизни – меня и ее. Куда больше он любит творение моей же фантазии – Лавинью-Инес. Ее ему я подарила. Я ей подсказывала, как вести себя, что нужно делать, чтобы он ей доверял и был заинтригован… И он попался. Даже сейчас, когда правда всплыла, я вижу, он любит ее… воровку, трусиху, притворщицу… заурядную приспособленку. Конечно, потом она увлеклась им – еще бы! Да, не в деньгах дело, но он куда интереснее всех, кого она раньше встречала… ей льстит внимание такой важной шишки и в то же время простого бесхитростного и неотесанного человека, в чем-то близкого ей самой. Для меня признания в любви такой, как она, немногого стоят. У меня хоть какие-то есть оправдания для своих действий, а у нее? Поживиться хотела?
Ах, да, она же мечтала, чтобы тебя, ее любимого брата, освободили, я ей это тогда обещала… но в глубине души она не могла не понимать, что я в любом случае освобожу тебя. Когда все это начиналось, ты уже был на свободе. У нее была масса возможностей дать обратный ход…
Прости, я знаю, ты любишь Лавинью, она твой единственный близкий человек, она растила твоего сына, пока ты в тюрьме был, но я ей не верю… Я видела ее глаза, когда она приходила ко мне требовать денег – мелочная, нагловатая и трусливая. Не могу выразить, до чего она мне противна. Даже не хватает духа признать часть своей вины, все на меня валит, себя обеляет… вот тварь. Только мой глупый отец мог клюнуть на эту игру… но, надеюсь, что он протрезвеет, не даст ей растрогать себя… а если даст… пускай, значит, я все же права была – и они стоят друг друга.
Я ему, глядя в глаза, все рассказала… она глаза прячет, молчит… Может, не мне судить ее… но мне тошно.
Я все рассчитала – какой должна быть женщина, в которую влюбится мой отец. Не юная, но и не пожилая. Лет около тридцати… самое то. С жизненным опытом, из простых… поближе к нему самому. При этом должна быть в ней тайна, загадка – его она должна интриговать, интересовать… и чем дольше, тем лучше. Вот я и придумала эту потерю памяти. Лавинья должна была изобразить амнезию… случайно столкнуться с отцом, вызвать его интерес и сострадание… проникнуть в его семью, поселиться у них, разговаривать с Валдомиру с участием, слушать его, изображая внимание и сочувствие… Его неизбежно должно было это тронуть.
Он так одинок! Жену давно разлюбил, с дочерьми нет ничего общего… большая семья, но он, простолюдин среди доморощенных аристократов, в ней как рыба, выброшенная из воды. Нужен кто-то, кто будет его понимать, утешать… желательно женщина и желательно привлекательная…
Я все продумала. Каждый нюанс.
И он полюбил персонаж моего сценария, так, как любят только одинокие пожилые мужчины – в последний раз в своей жизни. С особенной верой, с желанием быть обманутым…
И все же я не ожидала, что для него ТАК много значить будет эта придуманная мной самой героиня, роль которой сыграла твоя сестра… Возможно, он больше нуждался в любви, чем я и многие могли себе даже представить.
Для чего родилась я, Аделму… чтобы возомнить себя палачом, карающей рукой Господа… обманывать и разрушать? Может быть, отец прав, лучше бы меня не было вообще.
А в твоей жизни? Теперь, когда ты знаешь все обо мне, что ты скажешь? Что даже Мария Режина Берганти Серкейра Фегейра со всеми своими склоками лучше меня? Что она не способна быть до такой степени последовательной и беспощадной?
Возможно… Мне страшен лишь твой вердикт, не вердикт суда. Я рассчитала и это – Валдомиру Серкейра не захочет публично обнародовать то, что у него есть еще одна дочь, ведь я могу претендовать на наследство, в его интересах замять всю эту историю. А молчание я ему обещаю.
Мне действительно не наследство было нужно.
Это он понимает, ведь достаточно сделать анализ на ДНК, и все – я наследница… и вся эта история мне во вред, а не на пользу. Сделала ли я всем этим что-то хорошее для СЕБЯ?
Отомстила? С гордостью от всего отказалась…
Ведь от тебя тоже, Аделму. Твои чувства мне стали помехой. И я от тебя отдалилась… Ты – та осечка в моем продуманном до мелочей сложном плане, я не думала… не ожидала… что проснется во мне простое желание жить одним днем, одной минутой, секундой, не думая ни о чем, что я буду плакать как маленькая и улыбаться – глупой счастливой улыбкой… Смотреть на природу…
Представлять себе наших детей… ведь они бы могли у нас быть…
Ты не представляешь, как мне тяжело было гнать эти мысли, видения, воспоминания о тебе…
Говорить себе: «Я не должна. Не могу жить так, как другие. У меня своя цель, я иду к ней, не отвлекаясь, не позволяя себе расслабиться, сбить себя с толку».
Что, кроме боли, дала я тебе? Но я тебя не обманывала, я сразу, как только почувствовала, что ты можешь ко мне привязаться, ушла. Думала: «Потом… все потом… если это будет возможно, то не сейчас…»
До встречи с тобой меня раздражали эти черты – импульсивность и непосредственность, горячность… я хотела быть рассудительной и холодной, и мне удавалось. Даже не это меня растопило… твоя чистота и бесхитростность. Мне было больно смотреть на тебя… я всех обманула, тебя – не могла, и поэтому просто молчала… и пряталась… от тебя.
Я знаю про вас с Марией Режиной, мне иногда кажется, что у вас есть что-то общее – в ней много детского, неприкаянного… и в тебе тоже. Любовь ли это? Ты не похож на влюбленного. Впрочем, тебе лучше знать.
Знаешь, я где-то внутри надеялась: «А вдруг ПОТОМ это будет возможно? Вдруг ты вернешься еще в мою жизнь?»
Наша жизнь с тобой, дети, моя мечта о защите прав бедных – свой путь адвоката… я еще в ранней юности загорелась этой идеей… Все это хоть как-то возможно теперь?
Аделму, ответь… положа руку на сердце, без обиняков, оговорок и жалости… Скажи мне со всей откровенностью: да или нет.