История одного безумца.
…И ведь как мне не хотелось объяснять что-либо, искать слова, искать мысли. Это раньше было необходимо, когда, вроде бы, никто не понимал меня. Потом мне стало ясно, что почти все люди мечтают о себе самих, у них нет времени разобраться в чьих-то ещё чувствах. Засыпая, я не думал о том, проснусь завтра или нет. Пока ты почиваешь, это не имеет никакого значения. Мне просто хотелось спать, я не мог не спать. И так, потихоньку, интерес угасал, сон заволакивал душу, и я дремал и грезил наяву. Когда умру, никто скучать не будет. Даже я сам, зачем грустить! Плакать будут, не знаю отчего, но скучать - нет.
О, грёзы. То ли просто видения, не важно. Капли падают на землю, земля глотает воду. И мир растает, как лёд, и земля проглотит его, но пока мир стоит на месте. Так и было, ни больше ни меньше. Перед чудищем войны лежали черепа разного размера и различной формы, которые раньше были головами людей разных народов и различных религий. В руках оно держало две длинные берцовые кости, отшлифованные и блестящие. На стойке слева от морды этой ужасной твари, которую даже не хочется описывать, был укреплён ряд рёбер. Установив лёгкий ритм тремя стуками кость о кость, чудище стало играть свой марш, быстрый и печальный, насколько это возможно при игре на таких инструментах. Лапы, которые кроме меча ничего раньше не держали, виртуозно орудовали частями человеческого скелета. И аккорды этой музыки разливались по миру, и люди заслушивались, не зная, на чём играет таинственный музыкант, пытались подыгрывать и ловили каждый звук.
Я родился в странном городе и оказался способным к обучению, очень быстро меня научили нарушать закон. У дьявола – три шестёрки. У Бога – три семёрки. Ответ висит в воздухе, но нам не поймать его, каким бы хитроумным не был капкан. В конце концов охотник погибнет от своего же оружия. Мне нравилось задавать вопросы. Мне не хотелось на них отвечать. Я как паразит, присосался к государственной душе и пил из неё кровь, искренне желая старому демону власти смерти. А ведь, погибни он, меня тоже не станет. Я желал смерти самому себе.
Полетели со мной на луну. Я давно мечтал погулять в её морях и построить замок из лунного песка. Кратеры, словно рвы, мы выберем самый большой кратер и внутри него развернём строительство песчаной крепости. Так будет лучше для всех, правда? Всю жизнь я думал, что вижу то, чего не видят другие. На самом деле я видел то, чего в действительности нет и никогда не было.
Чудище, спросил я, с чем ты воюешь? Умрут все люди, и некому будет нести знамя на алтарь смерти. Представь, что никого уже нет, и брось своё грязное занятие. Я воюю с самим собой, сказало чудище. Ты пленник башни вечности, я – пленник своей гордыни. Бездыханное тело лежало на земле, к груди человека прильнул врач: есть там что-то или нет? Дышит или тонет? Представь, что песня войны затихла и навсегда захлебнулась в ложке времени. Неужто там скроется любовь и ненависть, печаль и радость? Лопнет одна скрижаль, и другие тоже рухнут?
Передвигался человек, закованный в кольчугу, броню своей безопасности. Защитное покрытие гораздо больше по размерам, нежели существо, заключенное внутрь, отсюда иллюзия чего-то грандиозного, движущегося по городу и вашим улицам. Чья-то заботливая рука даже перекрывает движение, лишь бы человек в кольчуге поскорее прошёл по своим делам и не слишком отвлекался на всякий сброд, показывающий на него пальцем. Броня, должно быть, когда-то была прозрачной, но теперь покрыта пылью и грязью, и даже забавные надписи выведены на ней пальцем. Чтобы вымыть кольчугу, нужно выйти из неё. Но любой вышедший едва ли захочет добровольно заточить себя в карцер необходимости. Так и коротают жизни, не видя ничего, кроме пыльного стекла.
В небе пылал огромный красный факел. Дверь вросла в стену и слилась с ней, выхода нет. Ну что ж, пускай так. Сгорало солнце в огне заката, и я видел его наверху, закат рисовал тени и крал свет у дня. Но день не жадный, он бы с радостью подарил свет закату, зачем воровать? Ветер шепчет молитву, и тает небо, сливаясь с чёрной бездной ночи. Кричи душа, теперь до самого утра ни одно лицо не приблизится даже на шаг к моей обители, потому что её не видно ночью.
В раскрытое окно влетел ангел. Он всё время чихал и вытирал белое лицо шёлковым платком, который цветом походил на снег в горах. Я что-то рассказывал ему, со страхом понимая, насколько ему не интересно моё общество, но ничего не мог поделать со своей болтовнёй.
- Ангелы тоже болеют? – спросил я.
- Представь себе.
- Неужели они умирают? – от одной мысли мне становилось больно.
Ангел рассмеялся и улетел, бросив на окне платок. Но и платок сдул ветер, так что на память ничего не осталось. С тех пор я не видел его никогда и вряд ли увижу.
Другое видение выделилось из плотного ночного сумрака. С сочным чавканьем огромный рот жевал людей. Хрустели кости, ломаясь и вгрызаясь в плоть, стонали пережёванные не до конца. Стальные зубы мяли красноватую кашу, пока та не потемнела и не превратилась в однородную массу. Затихли стоны, и не скажешь даже, что эта мерзкая на первый взгляд каша когда-то была людьми. Где-то там, среди страшной субстанции, наши друзья, враги. Теперь-то точно не разберёшь, кто есть кто. Тогда рот выплюнул то, что осталось от людей – подавай следующих.
Когда я попросил съесть меня, рот отказался. Он хотел проиграть мне, но я не был готов победить тогда. В какие края ты подался теперь, страшный рот? Может, играешь на губной гармошке в одном дуэте с чудищем войны? Или строишь замки на луне? Где бы ты ни был, заройся так глубоко, как только можешь, и сиди там до конца вечности. Тогда поговорим.
Я стоял на мосту, ночь, пятьдесят метров до воды, но никак не меньше. Подошёл человек, молодой, небритый, пьяный. Его лицо, выступавшее из темноты, было полным скорби и отчаяния. Уж и не знаю, что может настолько расстроить человека. Посмотрев вниз, на чёрную гладь, он задумчиво сказал мне:
- Раньше я жил под мостом, но пришла весна, и мне пришлось покинуть своё жилище. Как я тосковал по нему! Так вот, ночной товарищ, мир движется по кругу: вскоре лёд вновь сковал воду, но мой дом под мостом показался холодным и неприветливым.
Дав мне короткое письмо, странный человек бросился вниз. Всплеск воды, и снова стало тихо. Ночь.
Развернулась бумага, слова, облачённые в ткань моего голоса, полились в алый сумрак:
«Я чувствовал, что голова становится чугунной, что во рту пересохло, и звуки отдаляются неведомо куда. Нужно встать и идти сражаться. Алкоголь, раствор, таблетки. Нет уж, пускай моя кровь перед смертью останется чистой.
Отчего такая тоска? Я так любил её, но она ничего не понимала. Когда машина убила птичку, она плакала. Я так хотел умереть, мне было противно жить. Я спросил разрешения, но она сказала «нет». И даже не догадывалась, что её неспособность понять мою любовь была последней каплей.
И всё же, моё каменное сердце, закалённое боями и мелкими сражениями, рассыпалось в песок при мысли, что я попал в такой капкан, при мысли, что я люблю ту, кто неспособен любить. Неспособен даже солгать.
Не важно, сколько мне осталось жить, - день или столетие, - эта боль не пройдёт никогда. Не люби никого, ночной свидетель моей гибели, желай, но не становись частью.
Ибо любовь есть боль, и никто не способен вынести эту муку, смешанную с величайшим блаженством. Всё, я гуляю в тумане».
Смяв бумагу, я бросил её в воду. Тот, кто слаб, недостоин любви, и даже жизни недостоин. Любовь! Как скупы человеческие чувства! Как мне хотелось, чтобы в мутную воду упало чудище войны, рот со стальными зубами, а вместо них оттуда вылетел ангел. Мне хотелось задать ему двенадцать вопросов.
Всё это были ночные видения, и правды в них не больше, чем в предсказании облачности, если разобраться…
Ты хочешь воевать с людьми? Давай бросать в них мыльные пузыри и стрелять воздушными шарами.