«Дьявольская тоска»
«Что, если куколка будет снова пуста?» - подумал Максим, глядя на очередную куколку. Он считал, что на земле существуют проблемы весомее любовных интриг. Естественно, что с таким пониманием и незаурядной внешностью Максиму фатально везло на женское внимание. Хотя, по словам его самого, ему как раз фатально не везло. То ли они были слишком нормальные для него, то ли действительно ни одна из них не была Той (в некоторых источниках называемую «единственной»).
Правда, иногда Максим позволял себе маленькие утехи. Утехи заключались в придумывании сюжетов и их воплощении в жизнь. Впрочем, все они были или одноразовыми или, в лучшем случае, не долгосрочными. Макс брал в руки ручку и тетрадь, садился в пустой вечерний трамвай, и пускался по трамвайным рельсам в путь своих больных идей, фантазий и диалогов. На один сюжет, в среднем, уходило минут пятьдесят. Трамвай причаливал к Южному вокзалу, Максим выходил, выкуривал одну-две самодовольных сигарет, и садился в тот же трамвай, чтобы пустится обратно домой, попутно перечитывая написанное, и довольно улыбаясь.
На этом своём пристрастии он и попался. Следующие несколько дней Максим тратил на поиски куколки-жертвы, хотя кто кого искал, остаётся вопросом спорным. Ни один из его сюжетов не был пошлым или похотливым, так как до сих пор Максим искренне научил себя думать, что детей всё равно находят в капусте. Так и думал!
Попрактиковавшись на короткометражках, он окончательно разочаровался в своих напарницах. Но, избавится от своих выдумок тоже не мог. Максим решил придумать предельно нереальную, насколько духу хватало, чтобы неповадно было даже думать о поиске. Его героиня не должна была выйти за рамки его фантазии, чтобы он смог навсегда сохранить верность, разочаровываясь в остальных по первому взгляду. А главное – он мог ограничить себя и остальных от обмана, который ему наскучил. Филолог-лингвист с падонковскими замашками; сумасшедшая, мечтавшая о стерильной больничной койке; ангел, слушающий «Нирвану»; бес, поющий в церковном хоре; человек, мечтавший стать птицей; птица, мечтавшая стать человеком; шиза, волос тёмный и волнистый, рост – 168 см. . Бедный и несчастный Максим. О, как губительно он ошибался в этой прекрасной героине, создаваемой им. Как жаль, что человек никогда не понимал тех человеческих законов, знания о которых были жизненно необходимы в соответствующих ситуациях.
Однажды Максим закончил рисовать образ своей Ассоль, полюбив её с первого штриха, и напустил на себя тоску от безответной любви. Но не понимал он, насколько далеко зашёл, создавая героиню своей души. Не понимал, что Она станет отдельной частичкой, а потом человеком в плоти и крови, со своими мыслями и мечтами, а главное – со своими фантазиями, своими выдуманными персонажами и героями…
Прилепив жвачки к мониторам своих компьютеров, они отправились на своё первое свидание. Как и задумывалось, познакомила их сеть ICQ. Объятия и поцелуй стали их приветствием. После Её фразы: «Мне так хотелось, чтобы мы провели первую встречу молча…» Максим остановился и направил вытянутые руки в сторону неба, так как думал о том же. Но вскоре ему пришлось опустить их на свою несчастную голову. Одной встречи хватило им обоим, только каждому по разному и для разного. Максим полюбил впервые и единожды, осознав, что его душа горит и пылает. Всю ночь после встречи он не спал и думал для Неё. К утру, он написал четыре песни, тридцать семь смс-ок и один ожёг на своей руке. Она ответила на всё это молчанием. Днём, ему наконец удалось дозвониться к Ней. Первое, что она сказала Максиму в трубку, было: «Привет. Ты всем лжёшь!» О, нет, возмутился Максим, что ты такое говоришь. «Ты не говоришь окружающим тебя людям того, что ты о них думаешь». Тот ответил, что может доказать обратное хоть сейчас. Помедлив, она согласилась на встречу…
- Видишь людей? Им и говори!
- Прохожим?
- Да.
- Но многого я им не скажу.
- Это не важно!
- Хорошо, держись тогда в сторонке и слушай.
- Я тебя ненавижу!
Мимика удивлённых.
- Я тебя ненавижу!
- Что? – в ответ.
Пауза.
Взгляд на прохожих.
- Я тебя ненавижу!
- Взаимно! – слышится в ответ.
И глаза, такие обезумевшие, маленькие, злые и тупые.
- Я тебя ненавижу, ты разлагающийся глист! – говорил он им.
- Нет, это я тебя ненавижу, - визгливо в ответ.
Сигарета. Дым. Пронизывающий взгляд.
- Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ, слышишь?
- Я тебя тоже ненавижу.
Ещё раз.
- Сволочь, я тебя ненавижу!
- Козёл, пошёл вон – я тебя тоже ненавижу, урод!
Юмор.
- Я тебя ненавижу!
- Почему?
- Тебе плевать!
- Не на всех.
- На меня плевать! Мне остальные пока не нужны.
- Я тебя не знаю.
- Потому я тебя и ненавижу, сука!
- Что?
- Шучу!
- Урод, клоун!
- Колдун!
Когда говоришь «Я тебя ненавижу» часто – это не надоедает. А наблюдать за этим вообще здорово.
- Я те-бя не-на-ви-жу!
- Я ТЕБЯ ТОЖЕ НЕНАВИЖУ!
«Вот упёртые» - думалось Максиму.
- Доказал?
- Сорри, Макс, но я не извиняюсь.
- Ты о чём?
- Я думала, что с тобой будет просто.
- А я знал, что простого не будет вовсе.
- Я ошибалась в тебе. Я другая. Ты тоже ошибался во мне. Ты это понимаешь? Ты полюбил другую.
- Нифига, ты – это ты. Я понимал это с самого начала, увидев тебя во всей твоей многоликости. Хотя ты этого ещё не понимаешь…
- Я сгорю без тебя, - продолжил Максим после нескольких минут молчания. – О, как я ненавижу себя.
- А я уже сгорела. Ты понимаешь, сегодня я смогу встретится с человеком, которого ждала полтора года. Из-за которого я сгорела однажды. Пойми меня, Максим. …сори.
Все счастливые истории жизни людей были такими же выдумками, как и на экранах их телевизоров. Оптимистичные и лживые художественные выдумки. Максим сгорел так же быстро, как и загорелся, испепелившись дотла. Именно поэтому я понял, что мои наблюдения увенчались успехом – у него было то, что мне нужно. А найдя Максима, я нашёл и остальных, как оказалось, - его друзей, Киру и Андрея.
* * *
Лицо Киры было покрыто мраком, а глаза закрыты, когда я увидел её впервые. Тёмные волосы медленно колыхались, будто в замедлении. Плавно, каждая волосинка отделялась от остальных и жила своей собственной жизнью. В это мгновение они были похожи на стебли буйной полевой травы, колышимые тихим ночным ветерком. Где-то вверху освещало землю яркое и полное рыло луны. Ни единый звук не мог нарушить царившего там беззвучия. Это продолжалось около двух минут, пока на лице девушки не появилось беспокойство. Едва уловимое, но столь весомое для такой ситуации. Содрогнулись её разведённые по сторонам руки. Резко прижмурились брови, так, будто пытались сдержать поток внезапно нахлынувшей боли. Она широко раскрыла глаза и выпустила изо рта пузырёк воздуха. Потом ещё кучку пузырьков. Они стремительно поднимались вверх и моментально лопались, достигнув некой черты. Взгляд Киры был взглядом сумасшедшей… Идучи по тротуару города, она оставляла по себе мокрые следы ступней своих ног. Вода стекала со всех частей её тела. Намокшее серое длинное пальто, длинные мокрые волосы. Кира спотыкалась и падала. Вставала, снова падала. Она катилась по улицам города походкой, которая напоминала полёт пьяной и раненной птицы. Этим поступком Кира пыталась понять судьбу Дягилевой или просто почтить её память. Поэтесса слишком много значила для неё, но я бы не назвал её фанатиком. Стихи Дягилевой, её судьба для Киры – это сказки о дальних морях для малышей.
- Кира, что же ты делаешь, - громко крикнул Андрей, завидев её издали, а та остановилась, не смея поднять головы. Несколько часов подряд они с Максимом искали её по переулкам города. И вот нашли – мокрую и смертельно испуганную. Что в ней умерло после этого, и что появилось? Может она сама? Странная троица. Обнявшись, они так и стояли с Андреем молча, несколько десятков минут.
- Я поняла одну вещь, - вырвалось из её дрожащих губ.
- Что, Кирусь?
- Она не могла утопиться.
- Не важно, молчи, не думай. Молчи, прошу тебя. – умолял дрожащим голосом Андрей.
- Важно, для меня важно. Ты ведь знаешь, какая она. Она такая как и я, мы так похожи.
- Тссс…
- Там столько всего. Это война, которая длится всего несколько секунд. Я умирала и рождалась заново. Я что-то видела…
- Молч-и-и-и.
- Это не больно, нет. Это страшно, это ужасающе и мучительно страшно. Чьё-то торжество. Чьё-то царство. Не Бога и не дьявола – просто отдельный мир мгновенной войны. – Андрей крепче прижал её к себе, они оба закрыли глаза. И я ушёл, набравшись впечатлений. Таково было моё первое знакомство с Кирой.
* * *
Его сны никогда небыли обычными и скучными, как у вас. «К сожалению», - отвечал он на это, потому что они всегда заканчивались вопросом: «Есть ли смысл просыпаться?». После он врал и просыпался. То ему надоедало боятся глаз маньяка в клетке, то просто хотелось перемен или чего-нибудь, например, поесть. На этот раз ему снилась какая-то второсортная романтика: девушка с длинными волосами, каблуки, асфальт. Девушка плакала, а он растерянно держал на вытянутых ладонях золотой амулет, стоя напротив. «Зачем?» - говорила девушка, - «зачем заковываешь меня, лишая свободы?» Амулет жестоко подмигнул парню отражением остатков солнца из-за тучи. Сон надоедал, чувствовалась обида за девушку. «Какая убогая херня снится», - жаловалась ссутуленная душа Андрея, - «с ненужным смыслом». Проснулся и вдохнул порцию воздуха. Пахло как минимум дурно, как максимум – вообще воняло, непонятным. Резко почувствовался толчок в ногу. Коленки прижались друг к дружке, плечо уткнулось в заднее стекло «маршрутки», голова повисла. Это рядом присел кто-то определённый и настоящий. «Подвинься. Подвинься. Подвинься», - вторил тот молча, - «Скрошись и расплавься. Стань меньше – я пришёл. Я здесь самец. Ты мой песок под ногами». «Апчхи-и-и», - подумал Андрей в ответ. Воняло именно от соседа – пережёванной котлетой.
* * *
Кире улыбнулся проходящий мимо парень, и она почувствовала что-то непонятное для себя. Следующие две минуты она улыбалась и думала о том, как же назвать это чувство. А потом пыталась представить себе человека, который придумывал имена чувствам. «Радость», «печаль», «тоска» - может, это было несколько человек. Первый боялся того, что он чувствовал и назвал это радостью, второй тоже боялся и тоже приделал ярлык. Жить становится намного проще, если на каждую штуковину пришивать по названию: на чашке писать «чашка», на плачущем писать «слюнтяй». Кира постоянно путалась в своих чувствах. Она не знала где искать различия между ними. Когда спрашивали – отвечала невпопад, первое, что приходило на ум. Я тоже не мог дать названия её чувствам, как ни старался. Смотрел внутри, смотрел снаружи. У остальных название можно было с лёгкостью выведать из их глаз, Кирины же глаза всегда просто смотрели. Такое ощущение, что её вообще не было, когда она что-то чувствовала, а делала она это часто. Когда рисовала – даже сильные порывы ветра не смели тревожить её длинные волосы. Кира жила для того, чтобы рисовать свои ноги, свисающие с подоконников. Она зализывала свои раны мыслями об уходе.
* * *
Я стоял у двери их квартиры. Хотя это было не обязательным, как и стук в двери. Слышались уже знакомые звуки гитары Максима, тихий шёпот Андрея, Кирины шаги. Всё сливалось, и это было прекрасно.
- Стук в дверь, - сказал Кира, обращаясь к парням.
- Наверное, конферансье, - Андрей смеялся. – Наконец вспомнили, сволочи, о нас, заброшенных. Еду принесли, или пиццу.
- А может это бесы или даже сам дьявол?
- Никогда бы не подумал, что дьявол занимается доставкой на дом.
- Дык, почти всемогущ. Наверное, это великий полководец Адраил, - говорил Максим, идучи открывать.
Свет очередной свечи погас. Стало холодно и жутко. Я представился и меня впустили. Признаться честно, то я ожидал сопротивления или испуга. Но эти трое стояли молча и сверкали глазами в мою сторону. Я стоял по центру комнаты. Видят ли они меня? И что же чувствуют? Не мог разобрать. За окном играл свою музыку ветер с дождём.
- Значит, тебя зовут Адраил? – первой нарушила тишину Кира.
- Да, - сказал я. Это вызвало её тихий смех.
- Мы тебя немного по-другому представляли, – добавил Андрей.
- С огненным мечём и рогами, - Максим тоже не мог удержать своего смеха.
- Можно мы будем называть тебя «Плохой дядька»? – наигранно дрожащим голосом прошептала Кира, выглядывая из-за спины Максима.
- Ребят, я бы с радостью посмеялся вместе с вами, но я по делу.
- И по какому же?
- Я за рукописью. Предлагаю сделку.
- Рукопись? Какую тебе? Странно как-то. Грозный такой, а по мелочам тревожишь. Или в аду перевелись черти?
- Божью Рукопись.
- Не, дружище, «Библии» ты тут не найдёшь. Уж прости, инквизиция.
- Вам всё шуточки. А у меня поручение.
- Ого, – никогда я не вызывал смех. Тем более троих сразу. Кира каталась по полу. Андрей пытался зажечь свечу, но это у него не получалось из-за дрожащих рук. Максим пытался тайком испугать меня. В общем, идиллия.
- Чего даёшь в замен? – спросил совершенно серьёзно Андрей спустя некоторое время. Все трое выжидающе уставились на меня с той же абсолютной серьёзной, с коей шуточностью смотрели на меня до этого. Я призадумался – что им предложить?
- Деньги. Очень …много…денег, - ляпнул я по привычке.
- Халтура, Адраил. Ничего другого на ум не приходит? – ухмыльнувшись, ответил Андрей. А я подумал: «Мдя, дипломат из меня не очень.»
- Кстати, Адраил, а зачем тебе эта книжица? В чём её, так сказать, конёк? И почему ты называешь её Божьей?
Естественно, я не сказал им правды. В этот вечер я не получил того, зачем пришёл. Но теперь я был уверен в том, что искать нужно именно здесь. Да, собственно, и не искать вовсе, а просто забрать. Оставалось пустить в ход время, до тех пор, пока им окончательно не станет всё равно…
* * *
И я дал время этой троице – до первой седины на волосах. Кто-то скажет: «Много», а я отвечу: «Вообще ничего!»
Этот мир был мне противен. Тоска по дому иногда достигала такой силы, что я вскипал. О, мой прекрасный подвал, о, манящее тепло домашнего котла. Я думал, что спрятаться среди людей будет сложно, но здесь так много ненужных, одиноких и тёмных. Прохожие смотрят на людей как на мебель, потому мне не пришлось прикладывать никаких усилий, дабы затеряться. Я поселился в одном покинутом офисе, на пятом этаже. Ужас, лучшие дома у людей отданы под магазины и офисы. Офисы – это собачки, которые умеют только писать, и только под деревом. Я нашёл в нём ванную комнату, а в ней обнаружил вещь, которая мне пригодилась в утешении тоски по дому – ванночку, неглубокую и широкую. Когда мне нечем было занять себя, я садился на её край и откручивал кран с горячей водой на всю мощь, подставляя под струю усталые ноги. Закрывал глаза, и выключив свет, я представлял, что ноги мои погружены в раскаленную магму. Магнитофон проигрывал запись боя моих домашних часов – мне становилось легче, я слышал, как течёт время дома. Мой ад был у меня в голове. Тьма наших подвалов была здесь светом далёких звёзд. Но мы жили в них, а люди даже не мечтают. Ад – это страна подвалов и котлов, а с чем же можно сравнить землю людей? У вас есть почти всё, но вы умудряетесь оставаться настолько нищими, что хочется чего-нибудь да подать. Здесь прячут бесконечные звёзды конечным и урегулированным количеством огней города. Огни города прячут за шторами и жалюзи. А тьму, получившуюся в результате, разбавляют светом ночников и лиц в телевизоре. Я был для людей крайность, а они для меня крайней неопределённостью. Они напридумывали уйму легенд о нас, детях ада. Считали, что нам зачем-то нужны их никчёмные души. Я был в кино, я видел то, как они нас представляли. Я кричал со страху, когда увидел на широченном экране кинотеатра кривую гримасу какого-то странного существа. Как оказалось – это был один из бесов. Они боялись нас и рисовали наши лица уродливыми. Безобразное лицо для них – предел страха. Просто лицо, а мы ведь такие же, как и вы, внешне. Откуда же взялись эти рога и копыта? Из ваших же голов, из ваших же жизней! Что плохого сделал вам дьявол и где вы его видели? Ну, конечно же, всю мерзость ваших поступков можно свалить на плечи «козней дьявола», а все прекрасные пририсовать к богатству, красоте и многогранности человеческой души.
Здесь на земле я начал совершать самые ужасные убийства – убийства времени. Отдав его этим троим, мне пришлось искать применение своему. Сначала я просто ходил по пустынным комнатам офиса, потом начал ковыряться в бумагах, брошенных былыми хозяевами. Это была фирма, занимавшаяся продажей электроприборов. В бумагах, что находил я, содержалось масса мёртвой информации. Эдакие некрологи: отчёты, бланки, копии указов, правила, резюме. Резюме – это листочки, скопившие в себе гордость, надежды на лучшее и ещё что-то, кажется, амбиции. Держишь в руке один из таких и плачешь, читая:
«Переулков Антон Павлович.
Сведения о себе: 3 марта 198х, г. Новочеркасск, Россия
Национальность: украинец.
Семейное положение: холост.
Цели: Найти работу для самореализации, постоянно повышать уровень квалификации, добиться успеха ».
Смеёшься и плачешь – какая самореализация, какая квалификация, какой успех? Ты, Антоша, хотел жену, машину и квартиру с жалюзи. Хотя я понимаю, что врать здесь положено по умолчанию. Именно в этот момент ты едешь на своей неновой «десятке» по проспекту Героев Широнинцев к своей жене (не молодой и не старой), которая жарит картошку в однокомнатной квартире, которую вы снимаете «…До Сих Пор…». Можно сказать, что ты достиг цели. Девять часов вечера, и ты едешь домой, а точнее едешь с работы. Ты выдыхаешь дым в открытое окно машины и ловишь себя на мысли, что тебе вовсе не хочется жареной картошки. Кулаком правой руки ты зажимаешь сигнал на руле, тем самым делишься частичкой негативных эмоций с окружающим тебя миром. Сзади, спереди, с боку ты слышишь однородные звуки, но не понимаешь, что это тоже звуки «нелюбви к жареной картошке».
Кувидло Сергей Александрович. Украинец. Холост. Увлекается кинематографом, гитарой, футболом и туризмом – неужели нельзя было просто сказать: «Люблю смотреть телевизор»? Серж, если тебя спросить что такое «баре», то ты инстинктивно ответишь, что это один из видов женской причёски. Очевидно, что ложь для людей – это рефлекс.
Перебирая разбросанные повсюду бумажки, я натыкаюсь на резюме Андрея. Я помню тот день, когда он пришёл сюда впервые, чтобы отдать его. На следующий день ему перезвонили и сказали: «Вы нам подходите, подходите завтра к 8-30». Отчётливо помню это утро. Невзрачный серый стан его ничем примечательным не выделялся. И строгий чёрный пиджак на нём, казалось, серел. И начищенные до блеска туфли мрачнели на его худощавых ногах. И чёрные брюки в тонкую белую полоску, и папка в руках... Стоящие рядом люди постоянно сдавливали, придавливали, наступали на ноги, наваливались грудами своих откормленных тел. Его голова была опущена, в отличии от остальных, чьи взгляды были направлены на развешанные повсюду клочки разноцветной бумаги - рекламу. Поезд останавливается. Останавливаются двери, сначала выпуская, потом впуская массу безразличных, молчаливых, нахмуренных и пустых существ, пялящихся туда же, куда и предшественники. Двери закрываются, монотонный голос по селектору выдаёт парочку фраз и умолкает. Поезд трогается, заставляя вертикально разместившиеся организмы изменить свой угол наклона на энную долю. Со временем в вагоне становится просторнее. Жалкий, чахлый и скукоженный, он прижимался плечом к стенке у дверей, что не открывались на остановках. Поезд снова остановился. Так же как и всегда прошумел знакомый голос по селектору, привычно раскрылись коричневого цвета двери. Первым влетел лёгкий подземный ветерок и звуки работающего механизма. Затем, медленно прихрамывая, вошёл пожилой инвалид. На его голове была старенькая летняя шапка. Старые коричневые сандалии, тёмно серый пиджачок в мелких квадратах, слегка порванные на боку чёрные брюки и правая рука, вытянутая вперёд, - человек . В ладошке этой руки он держал распечатанную упаковку спичек. Состав поезда тронулся вперёд. Левая рука инвалида резко схватилась за поручень вверху.
- Дорогие граждане, помогите инвалиду от рождения - купите спички. Цена одного коробка - 10 копеек, - громко сказал инвалид, продолжая передвигаться из одного края вагона в другой. Он медленно ковылял, останавливаясь возле встретившихся на пути людей. Кое-кто покупал, остальные насуплено отворачивали головы. Инвалид следовал дальше, равнодушно минуя неприглядного парня, стоявшего у стены. Тот пристально всматривался в его лицо, пристально-внимательно изучал его внешний вид. Ещё одна попавшаяся на пути женщина сунула инвалиду мелочь из своей ладошки. Он остановился, взял в свою руку мелочь, широко расставив для равновесия ноги. Расправил ладонь, пересчитал, положил деньги в карман. Этой же рукой он достал из упаковки несколько спичечных коробков и, мило улыбнувшись, передал женщине.
"Остановка завод имени Малышева..." произнёс коллектор. Двери открылись. Инвалид вышел. Ссутуленный парень с папкой в руках перевёл свой взгляд сначала на пол, потом на отсутствующий пейзаж за окном. В этот момент Андрей понял – он не хочет такой работы и вернулся домой.
Стоя у окна с видом на Сумскую, которое вещало прохожим надписью «сдам» и телефоном 666 (художественный вымысел дьявола – прим. Авт.), я крутил пальцем у виска и кричал: «ВСЕХ СДАМ!». На подоконнике передо мной стопка с резюме. Магией ветра листочки вылетали через открытое окно на улицу, один за другим. Я чётко знал, чей был следующим. «Силаева. Костанда. Матискин. Угрюмов. Божинов. Коваленко. Римченко…». Все они вылетали в окно и кружили над ночной улицей. Когда-то давным-давно, был на земле День, который дал человеку уникальный подарок. Подарок, который был отражением его предков, их вековой гордости и достоинства, передаваемого из поколения в поколения - фамилию. Но, когда фамилии можно сложить в одну стопку, они превращаются в порядковые номера, так как теряют какую либо значимость.
У нас, по крайней мере, один президент.
* * *
Со скуки купил себе телевизор. Убивать время нужно мощным оружием. Думал, что принёс домой (домой?) друга-убийцу – ошибался. Как только я включил его, он сходу зарядил в меня порцию слов, говорящих мне что и как делать для того чтобы кем-то там стать. Жутко не понравилось – пускал искры с глаз. Несколько часов подряд он вещал в меня сушёными чувствами, чужим хохотом и отборной руганью прямо в лицо.
Но ждать оставалось совсем недолго. Время, отведённое этим троим, было моим подарком. Не ведали ни Кира, ни Андрей, ни Максим, что дожидавшись первой седины их волос, я с содроганием ждал седины иной, седины, которая наводила ужас на меня лично и на ад в целом – седину души человеческой эпохи.
И день седины их волос пришёл. Максим поседел первым – в четыре часа утра. Порвавши вторую струну своей гитары, он устало сбросил с себя её тяжесть, которая стала невыносимой ему. Откинувшись на спину, Максим повернул голову в сторону окна и, помимо зачатков рассвета, увидел тоненькую и длинную помеху перед своими глазами – сединку. В ту ночь он вспоминал свой последний придуманный диалог, крохотную мечту, рождённую на свет после последней встречи с Нею. Максим тяжело вздохнул, захотелось курить. Закурил, глядя на рождение нового дня за окном. Докурил, бросил окурок на пол, затушив его ногою, подошёл к зеркалу и увидел себя… поседевшего полностью. А лицо и тело оставалось всё таким же, как и десять лет назад – не то детским, не то юношеским. Одевшись, Максим ушёл кормить голубей хлебом, как давным-давно в детстве.
Кира встретила свою седину сидя на подоконнике. К девяти часам она дорисовала ещё одни свисающие вниз ноги. Устало вдыхая утренний воздух, она бросила беглый взгляд на своё отражение в стекле открытого настежь окна. Лёгким движением руки, Кира встряхнула поседевшие до корней длинные волосы, сплюнула и спрыгнула на пол. Задумчиво почесав запястье левой руки, Кира улыбнулась и начала спускаться вниз, на первый этаж подъезда, который показался ей необычайно чистым.
Андрей поседел позже всех, к одиннадцати утра, но заметил это только вечером, когда проснулся. Непонятно откуда взявшийся сюжет, зациклившись, всецело заполнял весь его сон:
- Ты счастлива? – спрашивал знакомым голосом, стоящую напротив него девушку седой длинноволосый парень.
- Да. А ты? – отвечала она.
- Нет! - нагибая голову к земле, отвечал ей он. Оба улыбались – знали, что врут.
Летая во тьме, Бог ясно представлял, что от тьмы не избавится. Его терзало предательство дьявола, но тот просто принял должное. И были эти семеро дней создания мира, в которые Он вложил всю накопившуюся в себе горечь. А на восьмой понял, что созданное было ребёнком обиды. Естественно, что ничего хорошего из этого не могло получиться – все дети обиды уродливы и лживы. Каяться? Да, Он покаялся, написав рукопись своей печали, и вложив в неё неизведанную и независимую таинку (авт. «таинка» - маленькая тайна) своей души. Темнота была присуща даже Ему, Свету. Темносвет. Светотень. Бог держал в руках рукопись и с тоскою смотрел вниз, на мир людей и отчаяния, созданный Им же. Изо дня в день… Но перед кем Его рукопись каялась? Перед собой? Ещё горче, ещё больнее. И тогда Он просто пустил её по ветру. Один за другим они проплывали по синеве неба, эти кораблики печали. Некоторые из них проникались влагой Его слёз, другие впитывали в себя радость пения ангелов. Постепенно листочки достигали поверхности земли и были люди, которым удавалось отыскать их. С опаской косившись на безумие, присущее таким, люди называли их поэтами и музыками, художниками и колдунами, юродивыми и полубогами. Всё, что делали эти безумцы, вознаграждалось венцом славы или (и?) розгами. Так, из Божьей «таинки» явилось на землю «нечто», названное искусством.
Таких людей оставалось всего трое, и они собрали в себе все листочки Рукописи. Слишком болезненно и чутко они ощущали седину человечества – свою верную, неминуемую смерть. И я стою сейчас у двери в жилище этих троих. Я – начальник воинства ада, Адраил, пришедший без меча, но с мольбою. Я пришёл, чтобы получить свободу. Мне остаётся лишь постучаться…