Иду пешком от Белорусской-кольцевой по Грузинскому валу.
Не для прогулок маршрут: пробки, грузовики, клаксоны, гарь. Эта дорога 12 июня всегда пешком. Как в 97-ом проводить Булата на Ваганьково.
Вот и сегодня на ходу про себя "...пока Земля еще вертится, и это ей странно самой,
пока ей еще хватает времени и огня ...".
Улица. Ограда. Аллея к могиле Окуджавы.
У ворот стайка нищенок, неподвижных, но суетливых глазами. Среди них старик неопределенного возраста. Вид странноватый. Костюм, когда-то недешевый, давно бесцветный и мятый , на удивление чист. Ботинки перевязаны веревкой поверху, но начищены до блеска. Взглядом скольжу от ботинок к лицу. В перекрестьи морщин пустота слюды, отражающая расходящиеся в разные стороны кладбищенские дорожки. За слюдой темно. В отражение попалось мое удивление, качнуло старика мне навстречу, приподняв ладонь его, изогнутую лодочкой, к поясу.
- У храмов подаю, - раздраженно отмахиваюсь я.
Не то, что бы я бессердечен окончательно, вовсе нет, но как часто в газетах и по телевидению говорят, что нищенство для многих уже стало средством совсем не бедного существования. Отворачиваюсь от протянутых ко мне рук. В центральную аллею. Старик в отдалении двух шагов увязывается за мной. Изогнув шею, старается заглянуть мне в лицо.
Ускоряю шаг. Шаркающие звуки догоняют у могилы Булата. За спиной одышка прерывается кашлем.
- Простите, ради бога. Могу ли следовать за Вами к храму? Я не буду Вам мешать. Такая большая нужда в деньгах.
Слово «деньгах» было произнесено непривычно с ударением на Е.
Но голос…
Я обернулся и внимательно разглядываю хозяина знакомого голоса. Такой голос забыть нельзя, и спутать его тоже ни с каким другим. Он, без всякого сомнения, мог принадлежать только одному человеку, - моему университетскому преподавателю истории. Этот державный голос, прочитавший тысячи лекций о становлении государственности в России времен Петра Великого в гулких аудиториях на Моховой, остался прежним.
Под взглядом Окуджавы моя рука сама протянула кошелек, не пересчитывая содержимого, Дмитрию Сергеевичу Тихомирову.
К Грузинскому Валу возвращался торопливо, разглядывая гравий дорожек, словно боясь споткнуться о чьи-то еще глаза.
Вечером, созваниваюсь с однокурсниками, и, разузнав через третьи руки адрес нашего Великого Дмитрия, наметили ехать к нему в ближайшие выходные.
"...времени и огня, дай же ты всем понемногу...И не забудь про меня".
Я иногда подолгу смотрю в глаза Булата Шалвовича Окуджавы с черно-белой фотографии над моим письменным столом. Глаза человека, спасшего жизнь одного университетского профессора и честь целого поколения.
Моего поколения.