VI
В сером полумраке лазаретного нумера можно было только догадываться о его очертаниях. Весь слабый свет ночника с постным конопляным маслом был обращен на конверт, что держал в руках сидящий на кровати человек. Лица его не было видно, тусклые лучи ночника освещали лишь надпись на конверте: «Евгению Васильевичу Рунскому от княгини Евдокии Николаевны Мурановой» - знакомым крупным почерком, и внизу - «заключенному №14», - вероятно, подписано комендантом. Эта приписка не могла омрачить радости получившего письмо - впервые за последние несколько месяцев заключенный №14 почувствовал себя Евгением Рунским.
Это был первый привет из внешнего мира, полученный им после полугодового одиночного заключения в Петропавловской крепости.
Рунский долго не открывал письма, рассматривая конверт, кК что-то необыкновенное, снова и снова перечитывая эти две строчки адреса, чувствуя в руках приятную тяжесть. Наконец, он распечатал его и, достав несколько вложенных один в другой крупных листов бумаги, развернул их. Еще несколько мгновений поглядев на огонь лампы, Рунский опустил глаза к письму и начал читать:
«Дорогой брат - обращаюсь к тебе так в надежде, что не потеряла права называться твоею сестрой - ты поймешь немного после, отчего я пишу так. Мне позволили написать тебе - это значит, что скоро нам должно будет проститься, возможно - навсегда. Знаю, что болезнь твоя задержала отъезд, и непрестанно молю Господа об улучшении здоровья твоего, но не имею более никаких известий. Позволят ли тебе ответить? - Едва ли, и я не смогу даже узнать, дошли ли до тебя теплые вещи. Мне столько нужно рассказать тебе - мысли непрестанно кружатся в голове, то сплетаясь, то расплетаясь между собою, одни исчезают, и, пока я мучительно вспоминаю об них, возникают другие, и так без конца. Но я напишу сперва, о ком ты скорее хочешь узнать, и без малейшего промедления: знай же - Софья на пути в Сибирь! Едва узнав о вынесении приговора, она упала к ногам государыни - сегодня утром я проводила ее до заставы. Не нужно многих слов, чтобы говорить об этом, встретившись с Софьей, ты поймешь ее и без них - я так уверена в этом, потому что недавно поняла, что такое бывает… Единственное, что мне известно - местом изгнания вашего будет Петровский завод, путь до него занимает около трех месяцев. Софья не стала дожидаться снежного пути в желании как можно скорее видеть тебя и предполагая, что ее путешествие будет много продолжительнее твоего. Я молюсь и о том, чтобы снег поскорее выпал, тогда, возможно, вы пребудете почти одновременно, и мучительное ожидание, в котором жили все эти месяцы, сменится, наконец, радостью встречи.
Для меня же теперь ожидание составляет всю жизнь Ии, правильнее сказать, существование, ибо живу я только рядом с ним. С ним - если я назову его имя, оно мало что скажет тебе, но ты знал его брата, говорил мне о нем, об Александре Одоевском.
Четырнадцать дней мы провели вместе, в первый я призналась себе, на третий - ему. Я знаю, ты не обидишься - это первый человек, который мне ближе тебя: то родственное чувство, что соединяет нас с тобою, между ним и мною настолько сильно, что всякая мысль, прежде чем ясно обозначиться в уме моем, сливается с его мыслию - возможно, я не совсем правильно говорю, но все это так сложно выразить словами! И кроме этого, что могло бы оставить наши отношения такими же, как между тобою и мною, то есть глубочайшею, братскою дружбою, во мне необъяснимым образом возникло то, что обыкновенно называют любовью - жажда слиться с ним не одной силой мысли, полностью, стать его частью. Я замужняя женщина. он тоже несвободен, мы добровольно обрекли себя на невыносимые страдания без малейшей надежды, мы не пытались даже как-то противостоять этим чувствам…
Постарайся понять меня - если ты не поймешь, где мне искать понимания? Ты всегда был самым близким мне другом, ты единственный кроме семьи моей, кому я смогла открыться, наконец, я люблю тебя, как родного брата - думаю, надежа моя не совсем бесплодна?
В своем счастии пополам со страданием я иногда забывала о тебе - да, как не стыдно мне писать об этом, забывала, лишь обращаясь к Господу я всякий раз упоминаю имя твое среди моих братьев, Миши и Дениса.
Как отрадно, что я смогу просить твоего прощения, смогу увидеть тебя, обнять - быть может, в последний раз. Как здоровее твое поправится, ты сразу же отправишься в Петровский завод, первая остановка твоя, по моим подсчетам, придется на Н-скую станцию. Узнав о дне твоего отправления, я последую туда и, если Богу то будет угодно, мы встретимся. Это обстоятельство дает мне надежду и на возможность встречи с ним; если все будет благополучно, мы съедемся у городской заставы и вместе последуем к Н.
Я много говорила ему о тебе, он заочно полюбил тебя, как брата - пожалуйста, прими и ты его по-дружески. Узнав этого человека, ты также всею душой полюбишь его; при первой встрече некоторая настороженность, конечно, естественна, но я постараюсь, чтобы и ее не было с его стороны. Пока же я буду молиться о приближении дня нашей встречи и, прежде всего, о скорейшем твоем выздоровлении. О состоянии духа твоего можно не беспокоиться? - известие о решении Софьи здесь будет много лучше общих фраз. Сейчас тебе главное - восстановить силы, прежде всего, физические, а чтобы упасть духом еще нужно постараться, не правда ли?
На сем попрощаюсь с тобою, дорогой брат, будь уверен в неизменной любви и преданности названной твоей сестры,
Дуни.
P.S. Дуней меня всегда называли только маменька, папенька и ты. А теперь еще и он. Он не считает это непоэтичным или грубоватым, деревенским, он любит мое «простое русское имя, русскую душу…» Как ни странно - с ним, как и с тобою, мы всегда говорим только по-русски…