Аарон-человек
Что ты растишь в холодной земле,
Отмечая флажками посадки?
Что ты пытаешься мне доказать?
Со мной как раз все в порядке
Там, далеко, в украденном сне
Люди и лица остыли.
Что ты пытаешься мне доказать?
Я ничто. Я создан из пыли.
Где те края с теплой землей,
Что взлелеют всходы твои?
Что ты пытаешься мне объяснить?
Мне зерна твои не нужны.
Что ты растишь в холодной земле?
Что ты хотел получить?
Трудно быть богом – боги слепы,
Но труднее ими не быть…
(R. «Что ты хотел?»)
ПРОЛОГ
Каждый человек строит внутри себя тюрьму. Берет кованые решетки моральных граней общества, вставляет их в бетонные стены собственного внутреннего мира, закрывает железную дверь души на сотни замков нормативного поведения человечества и... сидит за всем этим, как дурак.
Человек сидит день, другой, месяц, жизнь, а потом вдруг, перед самой смертью, как поймет, что все было напрасно, что аж чуть из штанов не сигает от досады, да только уже поздно пить «Боржоми», когда почки отвалились на... Ладно, проехали.
Есть, правда, и другие индивиды, которые, еще сидя в своей тюрьме, начинают задумываться о происходящем на воле. Только вот есть один маленький нюанс: если у каждого из нас своя «камера хранения», то кто же там, вне заключения? Или нет никого? Да нет, ну что вы! Конечно, есть! Не может не быть... Правда? Ну хоть кто-то же там есть... Или нет... Или мне уже лечиться пора....
Люди в свое время эволюционировали, как тесто на дрожжах, миновав столько стадий развития со скоростью света, что теперь, когда глядишь на приматов в зоопарках, рождается гаденький вопросик: а они почему остались такими? Почему эволюция окончательно умерла на человеке, но оставила природе милых обезьянок, которые, по мнению большинства женщин, очень напоминают мужчин (никогда не замечал на себе шерсти, но так, к слову пришлось, зато некоторые девушки, встречающиеся на темных улицах, своим видом способны лишить нормального мужика потенции на всю жизнь...), к тому же, весьма интересно, как настолько совершенный организм, как человеческий (это про высшую форму разумного и венец эволюции), собрал на себя почти все неизлечимые болезни, да и простые ухитряется каждый день подхватывать.
Люди сами себе зоопарк.
Зверушки забавные. Они даже не нуждаются в том, чтобы на них кто-то пальцем показывал, как дети тычут в слонов за решетками зоосада. Они, люди, и сами на себя потыкают, сами себе настроение испортят. «Ах, как можно так за собой не следить! Безобразие! – скажет одна тонкая жердинка другой, провожая взглядом полного человека. – Боже, вот это одежда! Помойка отдыхает! – это уже фраза яркого-стильного в сторону человека серого, обычного. – А ты слышал... А ты видела...».
Или вот еще замечательное выражение: «Ну чё я там буду, как дурак, смотреться?» Уважаемый, а вы знаете, как смотрятся дураки? Позволю себе предположить, что «дурак» – это определение психического здоровья, такие люди обычно дома сидят, слюни пускают.
Но на общество нельзя ругаться, винить во всем всех, кроме себя – это неверно. Надо иногда и закрывать глаза в толпе, чтобы не лишиться собственной индивидуальности. Примерно, как смотреть на ночь. Если будешь часто это делать, то в конце концов созвездия притрутся, а новых звезд (себя самого) не заметишь.
* * *
Позади остались многие и многие века работы. Мне надоело сидеть на одном месте, ожидая очередного человека, пришедшего возносить молитву. Изо дня в день я сижу и жду, пока у кого-нибудь задержат зарплату, жена уедет в командировку, а у любовницы начнутся критические дни. Вот тогда-то всех и прорывает! Бегом, бегом в церковь, молиться, каяться и опять грешить, а то потом не за что будет прощения просить. А ты сиди, как идиот, и слушай, чего у них там внизу случилось.
Не дает жена? В церковь, ибо грешен ты, раз она так. Начальник денег не прибавляет? В церковь, ибо грешен ты, если он не видит твоих лучших качеств. Дети матом ругаются? Правильно, именно туда, куда подумали. Хотя, по моему мнению, молитвами детишек курить и пить не отучишь, а во дворе еще и не такое встретить можно, но раз уж принято молиться за все что ни попадя, так тому и быть…
Надоело до скрипа зубов. Бывает так. Бывает, нам, богам тоже отдых нужен. О! Совсем забыл уточнить, что я – бог. Не очень-то великий. Не слишком сильный и совсем не единый. Обычный такой бог, ничего особенного. И имя у меня есть – Аарон. Скажу по секрету, что я – бог целомудрия, так что не трудно представить, на который день начинает тошнить от скромных просьб «помоги мне девственность потерять». Надеются они что ли, что я их ее лишу?
Люди такие странные. Я вот все никак не могу понять, в чем именно, но точно знаю, что они и минуты прожить не могут без своих странностей. Вот, например, собрались священники, подумали и решили, что у такого бога, как я, должны быть какие-то праздники. С тех пор в определенные дни, когда у них по графику очередное событие моего знамения, валом ко мне валят все, кто не заходил в обычные дни. Мол, сегодня день такой великий, что обязательно нужно пойти грехи замолить, хоть раз в год, а потом можно с чистой совестью говорить, что человек ты верующий, богу молиться ходишь и так далее…
Мне, кстати, все равно, что они там, внизу себе придумывают. Я не злой. Нравится им справлять мое восхождение на небеса, так и пусть справляют хоть трижды в год, я к этому отношения не имею, и думать, будто стоит только объявить любой день моим юбилеем, и я тут же начну усиленно всех прощать и дарить свою милость – просто глупо.
И ведь хоть бы кто о нас, богах, подумал!
Машина не заводится – господи, помоги; экзамен не сдается – господи, одари милостью, клянусь, что никогда больше не буду зажимать свою подругу в темном подъезде против ее воли. Или там придумает кто-то, что бог над смертью и жизнью властен, что он временами года управляет – и тут же все за этим придурком повторять станут, словно своих мозгов нет. У меня не десять рук, я не Шива и все на свете не успеваю, тем более одновременно. Если я спускаюсь на землю, никто не сможет заподозрить во мне бога, а спускаются боги, кстати, очень редко…
Да, редко они спускаются, что и говорить. Обрюзгнут, обленятся и спят себе на своих местах, в полголоса что-то бормочут, в пол-уха слушают молитвы и просьбы, возносимые к ним снизу, но чем дольше они сидят, тем больше засыпают. И в конце концов какой-нибудь бог уснет настолько крепко, что во сне свалится со своего места и рухнет вниз, грохнется о землю, проснется и до конца своей, теперь уже земной, жизни будет думать, кто он такой и как сюда попал. А все, кто служил ему, так и будут это делать, не зная, о том, что символ их преклонения уже давным-давно свалился вниз и умер от старости…
Я довольно молод ,и такие забавы, как погулять немного среди смертных, мне не чужды. Вот и сейчас я плюнул на очередную человеческую веселуху, вроде «Дня Божественного Помета», и пошел вниз.
Я знаю, что лишь только коснусь ногами земли, как у меня не останется ни капли моей божественной силы. Я стану обычным человеком со всеми его проблемами, болезнями и нуждами. Разве что бытовой аспект меня не станет беспокоить. Я все-таки немного готовлюсь к своим похождениям, когда нахожусь наверху, чтобы на земле не стать бесприютным бродягой без гроша в кармане. Различные мелочи, вроде жилья, денег и прочего я предусматриваю всегда, а вот место, куда меня занесет, обычно оказывается для меня сюрпризом.
Люблю сюрпризы….
Такие вот мы, боги, странные….
* * *
Сначала было темно и тихо. Как в могиле. Если только я могу представить, что такое могила. Вообще-то, могу. Я ведь тоже умирал, прежде чем стать богом. Судьбы некоторых людей таковы, что в жизни они проходят очень много испытаний, а после смерти, как правило, насильственной, получают возможность выбрать: быть им теми или иными в новом воплощении. Я стал богом, приняв предложение судьбы.
Когда шагаешь сквозь божественную сферу, которая окружает тебя, пока ты наверху, которая создает вокруг пространство безмятежного света, тепла и пустоты, ограничивая тебя твоей же силой, тогда наступает темнота. И если внутри сферы ты знаешь, что не наткнешься руками на случайные предметы, потому что их нет, но все-таки боишься этого, то выходя во внешний мир, ты наоборот надеешься на пространство, но, как правило, падаешь носом в лужу и вымокаешь до нитки.
Давным-давно, когда моя жизнь состояла из молитв и послушания, когда я жил при монастыре, будучи подкидышем, я боялся темноты. В темноте мне виделись картины жуткого содержания, в которых отражалось, как мне казалось, мое будущее. Я боялся неизвестности, боялся смерти, грехов. Мне было страшно представить, что может случиться, если я согрешу и никаким образом не представлялось мне, что же делают старшие отцы с женщинами, случайно оказавшимися в поле их досягаемости, или с монахинями, которые жили рядом. Мне было это чуждо, но интересно.
А если уж и приходило простое половое влечение, то приходилось справляться самостоятельно…
Но моя судьба была более изобретательна, она не позволила мне просто сидеть всю жизнь в келье и молиться о том, как бы поскорее зажать в углу очередную монахиню. Однажды в приходе случился пожар и я сгорел. Вот и вся история.
С тех пор я бог. Мне дали выбор и я не стал отказываться от представившегося шанса. Теперь же, пользуясь своей божественной властью, я спускаюсь на землю и везде, где я сейчас иду, меня окружает тишина и теснота. Они настолько густые и вязкие, что порою я забываю, за чем именно я покинул свой свет и что ищу на земле. Мне осталось последнее: сейчас я открою глаза и суплю на твердую почву. И с первым же касанием меня покинет все, что я сейчас знаю. Я более не буду богом, я забуду, как это и что надо делать.
Я открыл глаза и ступил на землю.
В первые мгновения мне казалось, что всё вокруг меня закружилось и завертелось, готовясь в любой момент выпрыгнуть за границы. В глаза ударил яркий свет, в уши – нестерпимый шум. От множества впечатлений и странных запахов, вскруживших голову, я закрыл глаза и уши, а посему не заметил, как наступил в лужу. Зато я это почувствовал: в ботинки залилась холодная вода и стала растекаться в них.
Я мгновенно пришел в себя и осмотрелся. Это был пригород. Тут и там теснили друг друга разнокалиберные дома – от одноэтажных сарайчиков до каменных дворцов с пристройками. Судя по всему, это был какой-то дачный поселок. На улице было темно и тепло, кажется, здесь было лето или поздняя весна. Я осмотрел себя самого: джинсы, футболка, кроссовки. Волосы были коротко пострижены. В карманах брюк я нашел стартовое количество местной валюты, сигареты и спички.
– Неплохо, – сказал я сам себе. – Понять бы еще, куда идти…
Я постоял немного в тени, на границе светлого пятна от фонаря, потоптался в луже и пошел в сторону небольшого магазинчика, который виднелся впереди.
Мне было неведомо, откуда я знал что-то, будучи здесь, внизу, но я всегда был уверен в местонахождении моего временного пристанища и в том, как туда добраться. И точно так же, я знал, что не умру с голоду.
На лестнице магазина, работавшего, как видно, и ночью, сидели представители местной фауны. Несколько плотно сложенных ребят и девчонок. Девушки были в страшноватых безвкусных одеждах, которых нахватали в ближайшем городе, а их молодые люди, наверняка, сами прибыли оттуда.
– Замечательно, Аарон, тебе выпал хороший шанс погостить в деревне, слиться с природой… Развлечься, может быть, – разговаривал я сам с собой по дороге, которая, кстати, была единственной и шла как раз мимо компании сельской молодежи, а затем сворачивала вправо, к поселку. – Все же лучше, чем уснуть где-нибудь в кресле и свалиться вниз….
Я никогда не загадываю заранее ни место, ни время, где окажусь, потому обычно все это является для меня сюрпризом. Этот случай не стал исключением. Мне было известно только, что мой дом – последний на второй от ворот поселка улице. Я шел по дороге, предвкушая все радости обычной человеческой жизни, представлял себе, как буду топить печь, пить чай и рубить дрова, как буду жить один и наслаждаться временем человека…
В тот момент, когда я поравнялся с компанией молодых людей, наши взгляды встретились. Все разговоры моментально стихли, осталась лишь приглушенно хрипящая динамиками визгливая музыка, которая, как мне показалось, доносилась из миниатюрного радио.
Парни смерили меня взглядом и решили, что главное меня завалить, а там уж все вместе затопчут, если я на них «бочку покачу».
Девушки, сверкая аляповатыми шмотками и макияжем, наоборот, ели меня глазами, в которых читалась одна мысль: «Новенький, дачник? С ним я еще не спала… Буду первой!».
Я прошел мимо, не стремясь отбирать кости у собак.
Надо будет – сами придут, как первые, так и вторые…
* * *
Дом был маленький, одноэтажный, с чердаком, на котором можно было жить. Внизу располагалось некое подобие кухни, совмещенной с верандой, камин, которым при желании можно было попытаться отопить дом, маленький чулан для всяких ненужностей, отдаленный родственник душа и множество всего удобного (крючки тут и там, вешалки, полочки, шкафчики и т.д.).
Верхний этаж – он же чердак – с нависающим над тобой потолком-крышей был предназначен для сна. Там стояло два дивана, три тумбочки разных размеров и один маленький, но гордый телевизор. Я бы назвал это местом для спанья, именно «для спанья», потому как, поворачиваясь строго по команде и лежа в положении «руки по швам», наверху могли поместиться человек пять, а вот в вертикальном положении – не более двух.
В общем, рай…
Жилище было выстроено полностью из дерева и хранило его неповторимый запах. Внутри дома царила непередаваемая атмосфера уюта и тепла.
Некоторое время я просто рассматривал обстановку, а затем с некоторым удивлением понял, что хочу есть. Конечно, есть я мог и будучи богом, но не испытывал в этом жестокой необходимости, сейчас же все было по-другому.
– Ну что, Аарон? – сказал я сам себе. – Жрать хочется? А ты иди и вспомни, как готовить, а потом будешь желать. Забыл, как это – быть человеком? Привыкай… У тебя впереди много чего интересного…
И впрямь, помотавшись туда-сюда, я действительно обнаружил для себя множество «интересного».
Во-первых, меня по уши завалило кухонной утварью из шкафа, который я открыл в поисках посуды. Посидев в этой куче хлама несколько секунд, я отошел от шока и пошел включать плиту, но в поселке очень вовремя отключили электричество, и единственной альтернативой не ложиться сегодня спать голодным была попытка развести на участке костер и приготовить еду на нем, потому как плита была не газовой – это во-вторых. В-третьих, чтобы развести тот самый огонь, надо было наколоть дров, а на дворе стояла кромешная, безлунная деревенская ночь и, судя по всему, заниматься этим весьма хитрым развлечением для настоящих мужчин мне предстояло на ощупь.
Задорно похрустывая осколками разбитой посуды, которая валялась под ногами, я кое-как отыскал маленький огарок свечи и запалил его. Потом я пошел в сарай за домом, чтобы натаскать дров. Занимался я этим довольно долго, осторожно перетаскивая во двор большие доски и поленья, стараясь не наступить на что-нибудь, вроде грабель или гвоздей. Стаскав на ровную площадку приличную кучу топлива, я посмотрел на них – они на меня.
Далее я отправился на поиски топора.
Через сорок минут, не меньше, когда я все-таки схватился за него, сильно обрезав руку, я все равно наступил при выходе на злосчастные грабли, которые смачно стукнули меня по лбу, оставив на память приличную шишку. Вывалившись из темного сарая, побитый, обиженный и невезучий, я грустно представил, сколь еще меня ждет несчастий, если учесть то, что дрова были даже не порублены.
На участке – конечно же! – не оказалось приличного места для костра – всюду было много травы, на которую еще выпала роса. Подумав логически, я предпочел развести огонь в камине, поставить на будущие угли сковородку и пожарить себе яичницу (благо, продукты-то были).
Дрова не столько накололись, сколько обтесались, но я был горд и этим.
Проходя в дом с огромной охапкой дров, я запнулся за старую гармошку, которая зачем-то пряталась в углу, словно поджидая меня, рассыпал ровным слоем по полу все доски и проехал по ним собственным носом, посадив пару заноз в ладони.
– Твою же мать! – от души выругался я, сев на полу прямо в этих дровах. – Что же это такое? Как же так? Я же бог! Почему мне тогда так не везет?
Некоторое время я потратил на то, чтобы привести в порядок хоть что-то, но через несколько часов, вымотавшись и остервенев до предела, я лег посреди веранды в окружении осколков посуды, закурил и стал наигрывать на гармошке, подпевая своей игре все громче и громче. Текст был примерно такой:
Я – неудачник,
Но меня… не волнует!
Я лежал и вспоминал все, что произошло за эту ночь, первую ночь, когда я был человеком. Перед глазами мелькали картины моих неудач. Попробовал проверить пробки в своем щитке на участке – получил удар током, притом, что света не было. Захотел выпить воды – нечаянно разбил стакан. Тушил в импровизированной пепельнице, сделанной из стеклянной банки, окурок – чуть не спалил дом…
Я смотрел в деревянный потолок и думал о том, что, наверное, я просто забыл, как это – быть человеком, забыл все настолько, что теперь мне кажется, что я – неудачник. Полные «лузеры» – это мертвые. Вот им-то действительно не повезло во всем, а я могу не распускать сопли и нюни. Надо просто вспомнить, чтобы не уснуть, не уснуть, как те, кто уже давно видит божественные сны где-то на земле.
– Ну бог я и что? – закончив мучить соседей страшными звуками гармоники и своего голоса, стал я разговаривать сам с собой. – Что мне с этого? Силы нет – как будто меня асфальтоукладчик переехал, ни бог, ни человек. Ни рыба, ни мясо… Если бы рядом со мной женщина была, так я бы – держу пари! – промахнулся, или попал бы не туда…
Надо же, как просто забыть, как это – быть человеком. Забыть, как колоть дрова, как есть, как спать, как жить. Кто я есть? Человек? В каком месте, позвольте спросить? Бог? Тогда я бог неудачников и мое имя – Дегенерат Батькович. Я не слушаю возносимые ко мне молитвы, не принимаю участия в земной жизни, я лишь сижу и смотрю на то, как люди надеются на меня, верят, а я… Я не хочу всего этого знать. Вот так.
Меня словно кипятком окатило от таких мыслей. Я вскочил на ноги, ударившись головой о ручку ящика, у которого лежал, и посмотрел в окно. За ним уже было почти совсем светло. Солнечные лучи должны были вот-вот облизать землю, а пока что они притаились за горизонтом, уступая мир предрассветным сумеркам.
Внезапно я понял одну простую, человеческую вещь: мне больно. Больно от ушибов, больно от все еще кровоточащего глубокого пореза на руке, оставленного мне на память острым топором. Больно от осознания того, сколько я спал.
Я спал. Я был ничуть не отличим от старых зажравшихся священников и тех, кому они молились, чтобы жрать.
Я спал. Беспробудно и долго. Я смотрел сны и играл в них, сам не замечая, как сильно мне не хочется просыпаться, утешая себя словами, что все это для того, чтобы не уснуть. Я играл силой бога, своим могуществом, играл людьми, хотя и не все из них были образцами для подражания. Но ведь, наверное, где-то есть такой же человек, который осознал однажды свою мелочность.
– Да не хочу я так больше! – закричал я, сжав кулаки. – Не хочу спать!!!
Я посмотрел на разруху вокруг себя, на свои шишки, ссадины и синяки, облизнул почти запекшуюся капельку крови на руке. Она была соленой.
– Значит, здесь я смертен? – растерянно произнес я. – Здесь я могу умереть от инфекции, от раны, от несчастного случая?
Это знание привело меня в бешеную радость. Жизнь, как лотерея. Никогда не знаешь, что тебя ждет, не знаешь, на что ты способен, не знаешь, что тебя обидит или развеселит. Я понял, что мне это нравится!
– Мне это нравится! Как же я, оказывается, ненавижу предсказуемость…
Я засмеялся, выбежал во двор, собрал дрова, оставшиеся с ночи, нарубил их помельче. Затем вернулся с ними в дом, разжег камин, прибрался и тут я понял, что в поселке дали свет – бодро затарахтел старый холодильник.
– Аарон-человек! Аарон-человек!
Мне было весело и легко… Мне нравилось всё, всё происходящее. Мои неудачи, нравилось ошибаться, получать человеческие увечья, непреодолимое чувство голода в желудке.
– Почему я не видел этого раньше? Как мог не замечать? Я знаю, знаю, почему. Потому, что если ты живешь в комфорте, для которого надо лишь пошевелить пальцем, когда тебе не надо заботиться о себе, ты забываешь, как это делать, забываешь, что ты не один и засыпаешь.
Сны бывают разные, многие из них реалистичны, некоторые – кошмарны, иные являются предзнаменованием чего-то. И никто, кроме тебя самого не скажет тебе, где кончается сон и начинается явь.
Наверно, это чувство, охватившее меня в тот миг, было более всего похоже на чувство подростка, впервые осознавшего, что он не бесполый.
Нет. Я никогда не вернусь туда, откуда пришел. К чему всю жизнь жить в вакууме божественной сферы, если можно быть богом и здесь, совмещая человеческую жизнь с силой и знанием?
Да и кто заметит, что меня нет? Никто. Они всё так же будут приносить мне дары, читать молитвы и возносить руки к небу, но так никогда и не узнают, что бога, которому они молятся уже нет там, где ему полагается быть.
Я улыбнулся своим мыслям, представив, что смотрю на людей, возносящих мне хвалу, стоя рядом с ними.
– Аарон-человек, – сказал я сам себе, глядя, как всходит солнце. – Как же трудно не быть богом. Я постараюсь вспомнить и научиться человечности, но как оно выйдет – неизвестно… А может, это мое начинание вновь окажется божественным сном...
30. 05. 05.