Служил в нашем полку капитан Якубовский. Известен он был, как самый невезучий командир бомбардировщика. В свои тридцать три года пора бы ему быть командиром отряда, а то и эскадрильи. Но чуть не в каждом полете происходили с ним какие -то неожиданности. На официальном языке называются они «предпосылками к летному происшествию» или «лётными происшествиями» и, именно они, становятся предметом обсуждения при разборе полётов. А «происшествия» могут быть любыми: и возгорание двигателя, и разгерметизация кабины, и поломка шасси при посадке, и отказ навигационных приборов. Да мало ли ещё чего может случиться в боевом авиаполку, когда летать приходиться два раза в неделю, а годовой налет экипажей в пять-шесть раз превышает положенные по санитарной норме пятьдесят часов. И задачи «бомбёрам», как называют в вооруженных силах летчиков бомбардировочной авиации, ставятся всегда не простые: маршрут на шесть-семь часов, с бомбометанием или пуском ракет, днем и ночью, в любых метеоусловиях, при умопомрачительной летней жаре и в лютые зимние морозы.
Кто хоть когда-нибудь имел дело с авиацией, знает, что все плохое происходит почти всегда из-за ошибок летчиков или технического персонала. А вот с капитаном все бывало не так, как со всеми – никаких претензий к нему предъявить, вроде, было нечего. И, тем не менее, все неприятности, которые случались в полку, всегда доставалось на долю Якубовского. В каких только переделках не был он со своим экипажем!
Авиаторы - народ суеверный и полковые товарищи воспринимали злоключения капитана как мистику. Тем более, что Якубовский во всех нештатных ситуациях принимал абсолютно правильные решения и благополучно выходил из самых критических положений. Другой командир на его месте давно бы угробил самолёт или погубил экипаж. Но только не Якубовский. То ли его бог хранил, то ли выручали навыки и летное мастерство.
При разборе полетов действия командира всегда признавались единственно правильными, а опыт изучался во всех полках дальней авиации. Так что имел он репутацию классного пилота, везунчика и одновременно неудачника. Ведь военная карьера дается, вообще-то говоря, не героям, а незаметным, не выходящим за рамки уставов и наставлений, командирам.
Справедливости ради надо сказать, что несколько раз представляли Якубовского на майорскую должность, но, как назло, приключалось с ним очередное летное происшествие. И отклонялась кандидатура незадачливого капитана до лучших времен. Ведь логика начальства проста - вдруг чего случится, объясняйся потом. Награждение непричастных и наказание невиновных - вполне привычное для армии явление, которое проходит тихо и незаметно. Другое дело, когда речь идет о неординарных личностях – тут уже кривотолков не избежать. Так зачем давать повод для ненужных разговоров, если под рукой всегда есть достойные, хотя и менее заметные, претенденты на повышение в должности и звании?
Впрочем, авиация отличается от других родов войск своим особым отношением к субординации. Звания и должности офицера, сами по себе, здесь уважения не приносят. Не очень соблюдают авиаторы и внешние атрибуты воинской этики: всех старших по званию, от командира корабля и до командира полка величают одним словом «командир», а штурманов иначе, как «флагманами» не называют.
Ну, а Мишу Якубовского однополчане не просто уважали, а любили. Невысокого роста, округлый и крепкий, как орешек, рыжеволосый, с веснушками на лице, он выглядел гораздо моложе своих лет и обладал каким-то особым даром собирать вокруг себя молодежную компанию. Жизнелюбивый и открытый, никогда не юлил и не хитрил с товарищами. В офицерской среде, где ценится юмор и острое словцо, умение ругаться матом не осуждается, а считается, скорее, особым шиком. А уж по этой части состязаться с капитаном никто в полку не мог. Как никто не мог составить ему конкуренцию в умении играть в футбол или крутить «солнце» на перекладине.
Но сегодня, в солнечный и теплый осенний день, Якубовскому не до спорта и не до смеха. Сидит он, грустный, в парке на лавочке и не хочет ни с кем разговаривать. Рядом с ним его помощник, лейтенант Ким, совсем недавно окончивший училище. Молодой пилот к должностным обязанностям своим относится очень добросовестно и, все же, несмотря на это, является постоянным объектом критики командира.
- Ты, Ким, раздолбай. Чем занимаешься в полёте, никак не пойму. Вроде и не спишь, но ни хрена не слышишь командира. Думаешь о чем-то, что ли. А летчику голова не нужна, и думать ему не надо. На то у нас в экипаже штурман есть.
- Да я, командир, и не думаю никогда…
- Вот ты бестолковый. Неужели все корейцы такие? Думать нужно, но только на земле. А в воздухе автоматически надо работать. Летчик в небе должен быть многорукий, как ваш Будда…
- У меня только отец кореец, а я русский. И ни про какого Будду ничего не знаю. А летаю так, как вы меня учите…
- Летал бы так, как я требую, … его мать, так сбросил бы парашют, когда я тебе орал. А тебе всё по …, ручки сложил и лыбишься. Ещё секунда и … бы нам из-за тебя пришел…
Раскосые глаза лейтенанта туманятся обидой. Нагнув голову, он отрешенно шевелит прутиком опавшую листву. Ким необыкновенно предан своему командиру, считает его лучшим пилотом во всей дальней авиации и старается подражать ему во всем. Свою ошибку в последнем полете осознает, но вот командирская ругань кажется ему совсем неуместной.
Мимо проходят летчики полка, приветствуют товарищей, но, проявляя деликатность, в разговор не вмешиваются, а лишь участливо интересуются: «Ну, как там?». Все знают, что у Якубовского опять неприятности – во время учений, при взлете, на высоте ста метров, внезапно раскрылся тормозной парашют. Используется он только при посадке, чтобы погасить скорость самолёта, а вот в полете это происшествие небывалое и крайне опасное. Для его расследования прибыла специальная комиссия из авиакорпуса, прилетел со своими заместителями и командир дивизии. Второй день заседают два генерала и множество полковников в Доме офицеров. Якубовский вызван для объяснения и мается возле Дома офицеров в ожидании приглашения.
У двери предоставленной комиссии комнаты выставлена охрана – два солдата с карабинами и прапорщик из караульной роты. А там, внутри, в лёгкой табачной дымке, уполномоченные командиры, начальники и специалисты заканчивают изучение документов и обстоятельств ЧП. Почти все детали установлены, члены комиссии устали и им не терпится приступить к оформлению протокола.
Руководит комиссией заместитель командующего корпусом, моложавый черноволосый генерал с холеным лицом. Ему и докладывают офицеры о результатах своих расследований, представляют схемы и фотографии. Штурманы и командиры говорят, что бортжурнал вёлся по правилам, штурманский расчет сделан без ошибок и командир действовал правильно. А вот рапорта членов экипажа написаны, будто под копирку: кормовой стрелок заметил, как выбросило тормозной парашют, и доложил об этом командиру. Все почувствовали, как дернулся, было, аэроплан, но командир быстро нажал кнопку и сбросил парашют.
Инженеры сообщили, что обнаружили поломку лючка парашютного отсека из-за скрытой трещины в металле и, тем самым, сняли обвинения с технического персонала. Особисты, по своей части, не нашли ничего подозрительного и исключили возможность вредительства или диверсии.
Вот только расшифровка «черного ящика» озадачила членов комиссии. На самом деле, конечно, «черный ящик» никакой не ящик, а прибор для контроля режима полёта и записи переговоров экипажа. Графики высоты и скорости вопросов не вызывали, – как и должно было быть, прибор зафиксировал кратковременное их снижение. А с записью переговоров вышла заковыка. Вместо магнитной ленты в магнитофоне используется специальная несгораемая проволока, которая хорошего качества не даёт. Да и радиопереговорное устройство вносит помехи и всякие посторонние шумы.
Понятно, что не все слова легко распознавались на слух. В начале записи всё было ясно – шли обычные при взлёте команды и рапорта членов экипажа. Затем на высокой ноте прослушивался крик стрелка из задней кабины: «Командир, парашют, выскочил тормозной парашют!». А вот дальше разобрать ничего не удавалось, – похоже, что говорил командир. Даже не говорил, а почти орал, но вместо ясных слов раздавался какой-то хрип: «Кх-х-х-к-х» и «Кх-х-х- ать». После обсуждения различных вариантов решили эксперты, что эта фраза означала «Трудно дышать!».
Вот загадка, так загадка! Почему вдруг стало летчикам «трудно дышать!»? Какие только версии не приходили в голову умудренным членам комиссии. Выдвигались совершенно нелепые идеи, вплоть до отказа кислородного оборудования, задымления кабины или сердечного приступа. Решили, наконец-то, вызвать самого Якубовского. Тот появился через несколько минут, как-то коряво откозырял присутствующим и, неожиданно осипшим голосом представился:
- Здравия желаю! Капитан Якубовский по вашему приказанию прибыл!
Председатель комиссии закурил и распорядился:
- Ну-ка, включите магнитофон. Слушай, капитан, свою запись и объясни, что ты там хрипишь? Сколько раз прокрутили, а понять ничего не можем. Отчего вам нечем было дышать?
- Нет, товарищ генерал, нормально нам дышалось.
- Где же нормально, вот слышишь, «трудно дышать»!
Якубовский потупился, щеки его порозовели, и сам он как-то поскучнел.
- Это не «трудно дышать» я сказал.
- А что же это, по - твоему?
- Это я команду правому летчику отдал «Ким, сбрось парашют».
- А, да, похоже. А дальше, дальше то что?
- Не могу перевести.
- Как это не можешь? Не ты, что ли говоришь? Немедленно доложи, что следующая фраза означает!
- Ладно, как прикажете. Это я в сердцах выругался «... ты, Ким,...ена мать...».
Присутствующие офицеры онемели. И только через мгновение разразились оглушительным хохотом, почувствовав облегчение от того, что всё прояснилось, что ничьей вины не найдено и что всё, благодаря невзрачному и ничем не примечательному капитану, обошлось без тяжелой аварии или катастрофы.