Плещут волны неспеша,
Успокоится душа.
Один год
Я сижу в небольшой комнате обыкновенной квартиры панельной девятиэтажки. Неярко горят лампочки в трехрожковой люстре. Тихо играет гитарная музыка популярного компакт-диска. Обыкновенное кресло с удобным продавленным сидением. А рядом сушится раскрытый зонт.
На полках двух разномастных секционных шкафов книги, детские игрушки, какие-то безделушки, крем для рук, фотографии в пачках, цветочный горшок, программки поэтического спектакля и маяк. Внутри маяка маленькая свечка, такая таблетка в тонкой металлической тарелочке. Когда свечку зажигаешь, то в маленьких окошках виден свет. Он совсем не яркий. Если маяк поставить на подоконник и посмотреть с улицы, то очень красиво. А если перейти по пешеходному мосту через заглубленную магистраль на ту сторону и посмотреть оттуда – огонька совсем не видно. Хоть это и недалеко.
В шкафу на полке лежит оранжевая футболка и белые штаны. И носки, тоже белые. А еще плавки, очки для плавания и бирюзовое полотенце с изображением пальм и обнимающейся молодой пары на фоне темнеющего неба.
На нижней полке журнального столика машинки. Гоночные, легковые, с мигающими фарами и поворачивающейся фуражкой шофера, один автофургон. Коллекцию транспорта дополняет пластмассовый паровозик с тремя странными вагонами. Все это периодически выстраивается на ковре посередине комнаты, на полках и кресле. Гудит, пыхтит, ездит наперегонки, соблюдает правила движения, а потом категорически их нарушает. Устанавливается в гараж, а потом остается в хаотическом беспорядке до следующего прихода серьезного хозяина, четко знающего, что, когда и как.
Среди книг – поэтический сборник с дарственной автора и закладками тех стихов, которые звучали на презентации.
«Испанская баллада» Лиона Фейхтвангера, возвращенная после первых прочитанных листков.
Томики Пушкина – это то, что уже воплотилось. Ну, может быть и не совсем так, как хотелось. Даже совсем не так. Только пара скромных выступлений перед горсткой отчасти случайных слушателей-зрителей. Да и то сказать… Ну, что такое Пушкин? Так, древность.
Маяковский. То, к чему еще не знаешь, как подступиться. А очень хочется. Человек с обнаженным сердцем и трагической судьбой.
Книга о народных театрах на государственном языке. За какие же это годы? Боже мой, неужели ты тогда уже был?
А еще книги из библиотеки, те, что брал совершенно наугад, по наитию, за пять минут. А потом не мог оторваться, потому что именно это тебе тогда и нужно было больше всего. Интересно, совсем как волшебная книга у Ричарда Баха. Открываешь на любой странице и читаешь очередной ответ, вернее еще более коварный и странный вопрос. Уж не ты ли сам ее пишешь в этот миг?
Среди книг пачки исписанных листков. Некоторые черкнутые-перечеркнутые, а другие почти без помарок. И стопка уже отпечатанных. И снова с пометками. А вот эта пачка другая, это давно, не сейчас. Правда, в некоторых листках уже совсем свежие пометки, так что тоже сюда.
Сложенная пополам толстая газета, а в ней засохшая ветка сирени. Самая первая, в городе больше нигде еще не было. А тебе нашли и подарили. И ты был ошалелым от счастья.
В пакетах с фотографиями сосна над обрывом у моря, Питер, Лицей, лица. Разные, но чаще всего одно – улыбающееся, серьезное, увлекающееся. Иногда рядом с тобой.
На столе мобильник. Ну, это вообще как исторический роман. Вместо заставки – фотография дочери. Давнишняя, еще перед ее отъездом в очень далекие края.
Телефонная книжка в мобильнике самая обыкновенная, все подряд: фирмы, коллеги, знакомые и друзья. А вот в неотвеченных звонках записаны всего несколько имен, некоторые попали туда уже давно. Остальные безжалостно стираются по необходимости.
Память мобильника переполнена записанными сообщениями. Самое первое – от сына, всего одна строчка о том, как назвали внука. А потом огромное количество других, бережно хранимых и удаляемых только в крайнем случае. А список имен «от кого», удивительно краток.
И фотографии в мобильнике хранятся только самые-самые... Но их так много.
Как только начинаешь хватать ртом воздух и метаться после пары-тройки неполученных звонков, несостоявшихся встреч или каких-то слов – сразу кидаешься к мобильнику. В сотый раз перечитываешь сообщения и ищешь, упорно ищешь в них то, что до сих пор не смог увидеть. А вдруг ЭТО было? Или судорожно перебираешь крохотные фотки на неярком экране, вглядываешься в родные лица и памятные места.
Долго, очень долго не можешь продолжить. Смотришь на неяркий огонь в окошках маячка. И, кажется, что ты видишь это не один. Откуда-то из неясной дали, с другого конца земли смотрят на маячок внимательные глаза. И видят эту комнату, в которой никогда не были, а потом смотрят, не мигая и не улыбаясь прямо мне в зрачки, и медленно растворяются в сгустившихся сумерках.
Что же дальше? Ах, да. Фотографии. Они, как тяжелая артиллерия, вызывают огромные яркие вспышки памяти. И не только живые, такие родные лица, но и слова, целые фразы, совсем незабытые чувства и ворохи переживаний. Ощущаешь даже тепло рук и нервную дрожь переполнявших желаний. А еще, кроме лиц, сосны, берег, море, покосившийся домик, ежик, жасмин, сирень, цветы, дворцы, парки, фонтан-ручей из опрокинутой чаши, могучая река с графиком разводки мостов и великий поэт на скамейке.
Вот он, год! Вокруг тебя и в тебе. Он еще в нереализованных листочках планов и в толстой пачке исписанной бумаги. Во вскакиваниях посреди ночи в судорожных поисках ручки, чтобы записать... В жадных глотках холодного пива. В метаниях по дому, резких словах и в ожидании. Чего? Да вот этой оранжевой футболки и матросского воротничка. Они бережно свернуты, тихонечко лежат в стопке белья и ждут своего часа вместе со мной.
Свечка догорела, зонтик высох и сложен. Ну, как? Все на месте?
Да. Это мой год. Такой обыкновенный, такой желанный и уже такой далекий. Скоро совсем другой, следующий.
Мелькнула жизнь кусочком легким лета
И крохотной неясною весной.
И не дала ответа: «Где ты?»
Лишь одарила звездной пеленой,
Морской волной, сосною над обрывом,
Луною в облаках, оранжевой мечтой,
Закатным солнцем над заливом,
И светом маяка с горящею свечей.