"ОН пробудился..."- в ужасе шептали вилланы и трепеща прислушивались к звериным рыкам летящим из родового замка барона Фон Крыса - самого злобного помещика на севере Центроземья. Говорили, что он в свободное время занимается колдовством и что это он причина частого падежа скота в подвластных ему деревнях. Сам барон не опровергал этих обвинений, лишь иногда недовольно бурча о том, что для выживания любой скотине необходимо хоть иногда жрать. Вилланы барона были самыми несчастными крестьянами на свете, и хотя барон давно отменил все повинности, жили они все хуже и хуже. Каждый день они собирались в кабаках и тавернах и пытались организовать против Крыса стихийный бунт. Однако пьяного запала им хватало только на то, чтобы набить друг-другу морды (сказывались межпартийные противоречия), после чего, под утро, их разносили по домам верные (иногда) жены.
Конечно барону доносили о волнениях в народе, и он естественно давно бы расправился с бунтарями... если бы сам не надирался едва ли не чаще своих подданых. Самое же страшное в его пьянках было пробуждение...
Пробуждался он мучимый похмельем. Причем Хуан Бас определил бы его похмелье как "гневливое". Поэтому-то вилланы страшились его пробуждений. Сначала местность оглушали долгие мучительные стоны, затем из замка выкатывалось помятое тело барона, отяжеленное головой, звучавшей при ударах словно пустой рукомойник. Выкатывался Фон Крыс с одной простой целью - кого-нибудь отлупить. С похмелья ему казалось, что его все ненавидят, впрочем небезосновательно.
Выкатываться из замка ему приходилось по одной причине: в замке бить было некого. Красть принцесс ему давно надоело, все равно ее спасет какой-нибудь шатучий светлый рыцарь, а до этого украденные швабры доставали его своим ежедневным верещанием. Слуг у него не было, так как платить им было нечем, а рабство он считал отсталой и не прибыльной экономической формацией. Из всех живых существ в замке жили только старая и толстая кухарка Марта VIII, которую он не бил, потому что она его кормила, причем часто из жалости на свои деньги; постепенно подыхающие от голода крысы, давшие название и замку и роду в нем жившему; и хитрый шут-тунеядец Шаляй-Валяй, побить которого не представлялось возможности, так как этот ренегат каждое утро отсиживался в темном подземелье, лазать в которое темный барон не любил (поговаривали, что он боялся темноты).
Поэтому для того, чтобы подраться он вылезал наружу. И горе охватывало подданных Крыса. Если накануне он выпил не так уж много, дело могло ограничиться тремя-четырьмя свернутыми скулами, однако после больших праздников... Очевидцы рассказывали, что после Нового Года барон разогнал целую деревню.
Вот и в это утро у темного рыцаря зачесались кулаки. Он шел по дороге, глядя на растущие по обочине дубы, выбирая из какого выломать дубину потяжелее. Естественно, что он не увидел сухощавого старика шедшего навстречу, пока тот не толкнул его плечом. Удивленный такой наглостью, барон пристально тупым взглядом оглядел старого хрыча.
Старик не особо высокого роста, в длинном темно-синем плаще и такого же цвета широкополой шляпе, с высоким острым верхом, дружелюбно усмехался в длинную, косматую бороду, показывая кривые редкие зубы. В руке дед держал отполированный посох из неизвестного материала, с навершием в виде шара из темно-синего стекла и с какой-то хренью, вращающейся внутри, напоминающей спиралевидную галактику.
"Кто бы это мог быть?» подумал барон (как известно из советских фильмов, эксплуататорские классы всегда отличались тугодумием) - "В любом случае через минуту он труп". С угрожающим видом он начал подходить к старику, занося над головой кулак.
- Мне нужно поговорить с тобой Крыс. - Сказал вдруг старик на удивление звучным голосом.
- Угхм...- Нечленораздельно пробурчал Крыс, ни на секунду не останавливаясь. Старик удрученно покачал головой.
- Ну что ж, поговорим позднее.
Направив на барона свой жезл, дед выкрикнул что-то, что смутно напомнило Крысу мат гоблинов. Вылетевшая затем из шара молния отбросила барона на расстояние около десяти шагов. Последнее, из того, что он запомнил, было склонившееся над ним сочувствующее лицо старика.