Александр Клепиков
Шушу и Чарли.
Дождь резкими порывами хлещет по кабине, пробегает, выстукивает дробью по брезенту кузова, сыплет, шуршит по стеклу бокового окна, угадываемого в темноте по слабому звону капель и шелесту струй. Наша маленькая «Газель», поливаемая как из ведра, совсем потонула в ненастье непроглядной осенней ночи. В крытом кузове – тьма тьмущая.
Ветер налетает с новой силой и яростью, явно намереваясь опрокинуть машину, и я чувствую, как напрягается, словно живое существо, тент и вся «Газель», сопротивляясь очередному напору стихии. Вихри свистят, раскачивают стоящие рядом деревья, и они мечутся, скрипят, ветки ломаются с треском и чиркают, стучат по крыше «Газели», того и гляди, прорвут брезент, тогда и нам не избежать купанья.
Снаружи за бортом льет, вздыхает, охает, стонет, а когда стихает на минуту, слышно, как полощет в темноте сплошным гулом, как громче барабанит по тенту и несутся под уклон бурлящие потоки.
Старики рассказывали про воробьиные ночи летом с непрестанной грозой и молниями, когда светло, как днем, и разбуженные птицы ошалело мечутся под ливнем, перепуганные насмерть ударами грома, вспышками молний, резкой сменой ослепительно яркого света и внезапно наступающей черной, хоть глаз коли, темнотой. Теперь не лето, и я почти зримо вижу, представляю себе, как ветер во тьме остервенело рвет с деревьев последние листы осени, носит их тучами, и они кружат во мраке под дождем и ветром мокрыми безгласными птицами ночи и, бездыханные, шлепаются в лужи, чтобы смешаться с грязью, стать тленом и прахом. Словно и не было их никогда, словно и не блестели по весне лаком на солнце, зелеными птенцами вылупившись из почек; словно и не радовали любого прохожего веселым шелестом, не одаривали его прохладой тени в летней невыносимый зной… Чем не судьба человеческая? Только еще короче, еще обманчивее…
Во дворе таможни, где мы вчера еще днем по сухому начали грузиться с напарником, а теперь вот доблестно припухаем, - ни один фонарь не горит. Хозяин денежки считать умеет и за так из своего кармана весь белый свет освещать не будет. В кузове холодно, сыро, неуютно. Смертельно хочется спать. Состояние жуткого библейского одиночества. Совершенной оставленности – и Богом, и всеми на свете. Тяжелое дремотное отупение – ни прошлого, ни настоящего. Светопреставление. И мы с напарником – последние из оставшихся в живых. Разверзшиеся хляби небесные вот-вот поглотят и нас. Ни сил, ни желания протянуть руку, зажечь лампочку под тентом. Уже, наверное, много времени. Мы с
напарником кемарим в темноте всю ночь, ждем у моря погоды – когда дождь кончится и начнем, наконец, грузить. Но, похоже, скорее кончимся сами, только не дождь. Раньше в распроклятые теперь тоталитарные времена мы бы горя не знали – плюнули на непогоду и отправились бы себе преспокойно спать. А теперь… теперь хозяин распрекрасной нашей новейшей истории не держит людей, не умеющих день и ночь ему делать деньги…
Мысль эта назойливой осенней мухой пристала неотвязно и жалит больно. От нее – еще тоскливее, еще поганее кажется наша замечательная, наша обезьянья демократия по-американски и еще, черт знает, по-каковски...
-А зачем человек живет? – в темноте, как гром среди ясного неба ( совсем неясного! ) раздается голос моего напарника, обычно молчаливого. «Господи! Только философии нам сейчас не хватало…»
- Я часто думаю, - негромко и раздумчиво продолжает он, - для чего человек родится и для чего живет? Для продолжения рода? Для радости? Для страдания? Для чего?
-Тема не новая… - погруженный в свои мысли, в тягучей дремоте неохотно откликаюсь я просто из вежливости. Мне совсем не хочется философствовать. Вся та же неотвязная мысль не дает покоя: мы загораем всю ночь, а хозяин ждет прибыли. Это добром не кончится, все равно будем виноваты, на стихию не сошлёшься. Хозяин любит преданных да угодливых. Без этого в фирма долго не задерживаются. Такая у нас демократия. В этом плане Абдулмукмин, так зовут моего напарника, всегда найдет общий язык с хозяином. Умеет, умеет угодить начальству. В этом плане я ему – не чета…
- А для чего рождаются птицы и звери? Ведь они не понимают своих страданий и
не знают человеческих... А сегодня,.. когда человек и сам становится зверем лютым, может, животные и не нужны уже? – продолжает неизвестно кого спрашивать Абдулмукмин.
- Ведь жизнь-то одна у всех, что у человека, что у птицы, у льва, у волка и муравья. Так для чего же она?.. Кто процессом управляет?.. Природа?.. Инстинкты?.. Разум?.. Или бесконечное насилие? Но ради чего? Чтобы иметь власть над ближним? Прислуживать власти? Работать на богатых?.. И ради этого я, мои дети, внуки, правнуки и все будущие поколения? Так это же – рабство!.. Земное людоедство!.. Сильный съедает слабого!!!
-У христиан так и говорится в молитве: ”Господи, помилуй раба твоего!” Так что на земле мы все – давно рабы, - тихо проговорил я в тон Абдулмукмину. Тот замолчал. Обдумывает сказанное мною или вслушивается в непрекращающийся шум дождя, прерываемый изредка жалобным собачьим повизгиваньем где-то неподалеко от нас.
- Вот родился щенок. Кто его просил об этом? Кому он нужен и для чего?..- снова вопрошал в темноте голос моего невидимого собеседника, возможно, и не дождавшись моего ответа.
- Вспоминаю Шушу, - мечтательно и грустно продолжал он после небольшой паузы. - У собак жизнь чище, порядочней, чем наша. Они искренне преданы человеку, а он их очень часто и предает. Люди - лицемеры...
Я молчал, но уже с вниманием слушал Абдулмукмина, и мне открылся вдруг в нем человек одинокий, уставший молчать, заискивать, поддакивать – теперь он спешил выговорить наболевшее, мучившее его. Всё это было похоже на исповедь.
- Помню, лет тридцать назад у порога нашего дома родители подобрали щенка. Совсем маленького – он постоянно скулил и сильно дрожал. Мы тогда жили в ауле, у себя на родине. Откуда взялся щенок, никто не знал. Облезлый, почти совсем без шерсти, он мне сразу не понравился - я не хотел с ним общаться. А он, отогревшись в тепле, хотел, чтобы с ним играли, и всюду совал свой нос. Меня это почему-то раздражало. Подрастая, он становился еще более надоедливым - короткие, кривые ноги, большой живот, кое-где - шерсть торчком, висящие уши. Неудобно теперь в этом сознаваться, но меня почему-то раздражало его присутствие, постоянное лизание моих ног, и я отпихивал его, вероятно, причиняя ему боль. Но он продолжал приставать, издавая какие-то звуки, не похожие на лай, меня и это раздражало, и я убегал от него к ребятам на улицу, объясняя родителям, что Шушу не дает мне делать уроки...
Так прошло лето, и вот однажды я обратил на щенка внимание. Он очень вырос и стал уже больше нашего кота Мурата.
- Это Шушу?.. - удивленно спросил я сестру.
- А кто же ещё? – немедленно съязвила она. - Ты же у нас футболист… не любишь собак… А наша Шушу – девочка, очень умная собачка. Не как ты, бездомник…
- Вот я тебя! - рассердился я и даже замахнулся на сестру портфелем. - Разную гадость на дворе подбираете и в дом несёте!..
- Сам ты гадость дворовая. - грубо ответила сестра. - Ты видел, как наша Шушу с Муратом мышей и крыс ловят?
- Собаки мышей не ловят! Берцинал мац, хамул куц! – красивые слова, ослиный вид!
- Сам ты ослиный вид! - обидчиво ответила сестра и ушла от меня в негодовании. Но тут со двора раздалось:
-Абдул! Выходи, на воротах стоять будешь!
Я бросил учебники тут же забыл и про Шушу, и про сестру - побежал на улицу играть в футбол.
Пришла зима. Мы с ребятами часто после уроков ходили в спортзал и занимались иной раз до самой темноты. В один из таких вечеров, когда я возвращался из спортзала, у дверей дома меня встретил отец. Я немного струхнул, думал, что сейчас достанется за поздний приход из школы и невыученные уроки. Но отец хорошо улыбался:
- Ты, посмотри.
У двери на пару сидели Шушу и Мурат, а перед ними лежала большая дохлая крыса. Кот сидел спокойно и даже равнодушно, а Шушу ласково переминалась с ноги на ногу и поглядывала то на меня, то на отца, то на крысу и как бы хвалилась, гордилась тем, что они сделали. Всё это было необычно и непонятно мне.
- Что это? - удивленно спросил я.
- Открыла дверь, смотрю, а Шушу крысу несет. – пояснила сестра.
- А кто же её поймал?
- Вошли вместе. Наверное, и ловили вместе. Просто удивительно. – удовлетворенно говорил отец и поворачивался к нам с сестрой.
- Ну вот что, ученички мои дорогие. Открывайте книги, ищите и найдите мне объяснение всему этому.
- Мы с сестрой много литературы перевернули в библиотеке и нашли. – продолжал рассказчик. – Так я впервые узнал, что есть собаки – крысоловы, как наша Шушу. Тогда я не придал этому никакого значения, к моему сожалению теперь. Я не обратил внимания на то, что природные качества у животных – у каждого свои от рождения и каждому что-то предназначено в жизни, как и человеку…
Абдулмукмин умолк. Стало как-то непривычно тихо. И, кажется, даже дождь перестал. И точно: на территории таможни загорелись фонари и сразу заурчали электропогрузчики. Я как-то не думал о том, что вместе с нами загорали всю ночь ещё и другие работяги, боясь, ослушаться своего хозяина и дорожа своим местом.
- Прошло ещё несколько лет... – продолжал Абдулмукмин, и меня поразило, что он совсем не обратил никакого внимания на то, что дождь перестал и заработали погрузчики, и что надо начинать и нам… - даже ухом не повел. Что-то случилось с ним, таким исполнительным, готовым предугадать и исполнить каждое намерение директора фирмы. Что на него совсем не похоже. Мне тоже не хотелось вылезать из «Газели». И я уже терпеливо, молча ждал продолжения рассказа.
- Шушу исправно несла свою службу. – продолжал рассказчик. – Оберегала вместе с Муратом наш дом от нашествия мышей и крыс. Они хорошо сработались в паре. Шушу находила, вероятно, чуяла крысиную нору и начинала усиленно разгребать её передними лапами. Мурат в это время терпеливо сидел неподалеку в ожидании добычи и ловко схватывал крысу, как только она появлялась и начинала убегать. Они душили её и гордо несли к нашему крыльцу показывать свой трофей.
Потом Шушу ощенилась, и у нас появился щенок, удивительно похожий на неё, но с более густой шерстью и почему-то уже не такой неприятный для меня. Ласковый и послушный. Назвали мы его Чарли. Американские имена тогда уже вовсю входили почему-то в моду, как и всё американское. Вероятно, в жизни очень много вещей, кажущихся необъяснимыми, но это только на первый взгляд необъяснимо. Причина, конечно, всегда имеется. Так и с «американским фактором» в нашей жизни – кто-то ведь в этом очень и очень заинтересован, кому-то нужно, чтобы так было. Да… А Чарли, подросши, тоже стал принимать участие в охоте с матерью и котом. Но вот странно, у него это в отличие от Шушу совсем плохо получалось. Он просто не мог найти крысу самостоятельно, - как бы это сказать, ну не очень проворен, если не сказать – неуклюж, и годился в лучшем случае – разве только лишь в качестве помощника, а то и просто так ходил, за компанию…
Дождь начал лить с прежней силой и усердием. Работа погрузчиков снова замерла. Я продолжал молчать в ожидании.
- И ещё несколько лет прошло. – тяжело вздохнул Абдулмукмин своим мыслям. – Я уже учился в Москве, в университете. Однажды приезжаю домой на каникулы и первое, что увидел – встревоженные лица родителей.
- Посмотри, что случилось с Шушу. - убитым голосом проговорила мать, показывая в угол комнаты. Там лежала Шушу. Морда и живот у неё – сплошной синий волдырь. Её нельзя узнать. Но Шушу узнала меня сразу и с большим усилием приподнялась на передние лапы и, волоча опухший живот, поползла ко мне. Заплывшие её глаза доверчиво и напряженно – страдальчески глядели на меня.
- Что произошло? - испугано спросил я.
- Два дня назад она погналась за крысой в огороде. – рассказывала сестра, с болью глядя на Шушу. – Но крыса убежала и спряталась в старом загоне для овец. Потом, когда Шушу опять нашла ее, перебежала через дорогу в низкорослый кустарник. Шушу и там нашла ее и стала разгребать траву и листву и, - скривилась, заплакала сестра. – И как-то зацепила… осиный рой… Они… они набросились на неё… облепили всю… - еле выговаривала по слову сквозь слезы сестра. – Шушу заметалась, заметалась,.. стала валять-ся по земле, терлась, стряхивала ос с себя… но они успели искусать её.. Ой, она погибнет…
надо вести к ветеринару…
Абдулмукмин умолк, наверное, вспоминая, что было дальше, и через некоторое время заговорил.
- Легко сказать, везти к ветеринару. Он – в тридцати километрах от нашего аула, где найти машину? В общем, мы Шушу не помогли, понадеялись, что пройдет, выживет. А на другой день она умерла. Чарли скулил – не отходил от неё ни на шаг. Страдал, как человек. Руки сестры не утешали его…
Абдулмукмин вздохнул. Наступила пауза. Снова монотонный стук капель дождя по машине наваливается на меня неодолимой сонливостью. Я закрываю глаза, и мохнатый желто-коричневый рой, жужжа, падает на собаку, облепляет её с головой, и Шушу вертится волчком, падает на спину, катается по земле и снова вертится колесом. Из этого вертящегося, ставшего огромным, гудящего клубка смотрят на меня мученические глаза Шушу, всё увеличивающиеся и увеличивающиеся в размере так, что боль этих глаз передается мне почти физически ощутимо, и я пытаюсь кричать и вздрагиваю, открываю глаза, испуганный собственным мычанием. Очевидно, я заснул. Абдулмукмин все так же тихо продолжает рассказывать.
- Веками мои предки жили дружно с соседями по аулу и соседними аулами… нас к этому приучили… нас так воспитали в школе, в семье…. Учили быть вежливыми, уважать старших, не драться, не воровать, не сквернословить, быть честными, хорошо учиться, быть трудолюбивыми…. Сегодня – попробуй, поговори на эти темы с молодежью… А попробуй заикнуться о патриотизме, открыть рот о дружбе, порядочности, духовности, предпочесть всё это наживе, прибыли! Тебя в лучшем случае – просто не поймут. А то ещё и поднимут на смех… объявят коммунякой, чего доброго – и террористом… Сегодня коллективизм, родство, духовность – забыты и опорочены. А вот государственный терроризм под видом свободы, если у тебя бомбы и ракеты, и армия – это – пожалуйста, это дозволяется… это государственная политика. Терроризм по-американски, как скажем, с Югославией, с Афганистаном или Ираком – это можно. Это уже называется демократией. Так кто же тогда террористы?.. Никак не пойму, почему чеченцы пошли на многонациональный народ Дагестана? Зачем это им нужно? У самих – тысячи погибших, разрушенные города, аулы… Кто их заставил поднять оружие против братьев? Кто или что? Инстинкты? Или кто-то стоит за этим и преследует свои собственные цели? Ясно, что кому-то это очень и очень нужно. И опять же –кому-то очень и очень нужно, чтобы русские с их извечной любовью к великодушию, к справедливости – убивали…А?.. Ничего не понимаю, что творится и что это за демократия – убивать друг друга к выгоде тех, кто это всё затеял…
- Американцы набросились на Багдад как осиный рой на Шушу. - неожиданно для самого себя говорю я, вероятно, отвечая давнишним своим раздумьям и размышлениям.
- Вы увидели аналогию? – тревожным шепотом спрашивает Абдулмукмин.
- Думаю, здесь действует коварный расчет: безнаказанность, безграничная власть, военная сила и беспредельная алчность и жестокость - самые худшие человеческие инстинкты сильного над слабым. В этом и вся демократия, вся гуманность по-американски. – тихо шепотом горячо отвечаю я на все непонятные для него вопросы. – Ради чего? Зачем и почему? – вы говорите… - И что же непонятно? Всё делается для того, чтобы одним стать еще богаче, еще могущественней. – за счет других.. Чтобы всем в мире диктовать свои условия и свою «демократию».
- Об этом я и думаю. - уже спокойным голосом говорит Абдулмукмин. - Человек стал хуже зверя. Людей убивают за нефть, за власть, за господство над миром.
- У вас кто-то из родных в Ираке?
- Нет, мои родственники в Дагестане, а сестра в Иране. Боюсь, их тоже ожидает судьба иракцев. Уж очень распоясался американский осиный рой.
- Слышал, следующей будет Куба.. – говорю я. – Их беспокоит независимость Фиделя... Сорок семь лет – как бельмо в глазу у Америки.
- А Чарли жил долго. - вдруг меняет тему или, может, напротив – продолжает её Абдулмукмин. – И странное дело, он не испытывал к крысам вражды. Вот удивительно. И ещё парадокс – Мурат отказался ходить с ним на охоту. Разве не странно всё это? Животные, а поди ж ты, у них тоже свои взгляды, свои принципы сотрудничества и содружества, тоже всё как у людей… как в случае с Ираком, оказавшимся один на один с американцами. Да,.. крысы и осы – народ организованный!.. - медленно, задумчиво говорит сам себе Абдулмукмин. – Оголтелое войско, но и они имеют право на жизнь… - добавляет он ещё тише.
Мы молчим. Каждый думает о своем и, вероятно, об одном и том же. Дождь вновь усиливается и выстукивает порывами свою дробь по «Газели». Потоки воды за окном пузырятся, поблескивая в лучах фонарей. Ветер гоняет по двору мокрую листву. Грузить нельзя. Мы, рабы божьи, простаиваем. Добром - всё не кончится. Мы это хорошо понимаем, но сделать ничего не можем – стечение обстоятельств против нас, грешных. Спать уже не хочется. Говорит – тоже. И мы молчим, думаем, переживаем. До рассвета ещё очень далеко… Ох, как еще далеко…