Tusinde tak til Lena og Leif Bossen for et flot billede. :^)
Большое спасибо Лене и Лайфу Боссен за прекрасный снимок. :^)
"Я, величайший из поэтов, отрекаюсь от своей великой славы. Гонитесь, если хотите, за её мишурой. Она – тщета. Мне хватит того, что вы повторяете мои строки, мои мысли, не ведая, кто дал их вам..."
Падуя, 1596 год от Рождества Христова, 28 марта.
Роджер Мэннерс, пятый граф Рэтленд, воспитанник Фрэнсиса Бэкона и выпускник Кембриджа, был зачислен сегодня в Падуанский университет. Во дворец дель Бо стремились многие: лучшие умы Европы там обучали новые поколения. Ко времени приезда английского аристократа в Падую в университете на кафедре математики четыре года преподавал геометрию, механику и астрономию Галилео Галилей.
Вместе с Мэннерсом в списках значились и два студента из Дании – Розенкранц и Гильденстерн. Способные юноши из весьма достойных семей. Да, те самые – чьи имена позднее обрели мировую известность, благодаря однофамильцам, придворным принца Гамлета.
***
– Синьор, постойте же, – неподалёку от собора св. Джустины падуанского студента окликнула молоденькая служанка Джулии Антинори. – Моя госпожа велела передать вам письмо.
– Давай я сам его найду, красавица!
– Ах, нет.
– Я заберу письмо, а вместо него положу вот что! – в руках девятнадцатилетнего графа сверкнула монета. – Согласна?
– Нет, синьор, нет! – девушка решительно прикрыла ладонями грудь.
– Да! – Мэннерс, смеясь, прижал её к себе – да так, что у посланницы загорелись щёки.
Его нос, ловко расправляя складки платья возле корсажа, обнаружил нагретый кожей драгоценный листок бумаги, который и был извлечен из своего убежища с превеликим тщанием.
Граф наполнил опустевший тайник вслед за первой ещё двумя монетками.
– Как тебя зовут?
– Фьяметта, синьор.
– Ты и правда похожа на отблеск пламени своей госпожи.
***
Жена Лоренцо Антинори славилась не только красотой, набожностью и делами во славу Господа – она ухаживала за немощными в открытой ею больнице, на пожертвования Джулии Антинори содержался приют для сирот – но и неукротимым нравом.
Бог не дал супругам детей. Поговаривали, что Лоренцо был слишком стар, а юная Джулия Минола – слаба и болезненна, вступая в брак, чтобы иметь потомство. Три дочери Лоренцо Антинори от первой жены произвели на свет одиннадцать, а те, в свою очередь, 28 детей. Он всеми чрезвычайно годился, и потому женитьбу на младшей Минола синьор Антинори возмечтал усладою своих преклонных лет.
За десять лет брака его услада из хрупкого бледного ангела, чью неземную красу неустанно восхваляли поэты, расцвела в полнокровную строптивицу. Во дворце Антинори по малейшему недовольству Джулии разлеталась золотая и серебряная утварь, громя свечи, хрусталь, стекла, цветы и картины, причиняя увечья... Лоренцо чаще всего позорно бежал из дома от криков и шума, слуги же прятались на кухне и в подвалах, запираясь на специально ради этого приделанные засовы. Как-то хозяйка, ворвавшись, перебила все яйца, изрезала мешки с мукой и крупами, опрокинула глиняный кувшин с оливковым маслом, не говоря о том, что приготовленные кушанья были размазаны по стенам, повару и поварятам и даже кошкам... А один раз возник пожар, который долго не удавалось потушить.
После очередных извержений гнева прекрасная Джулия подолгу возлежала в горячей воде с благовониями, неистово рыдала, задаривала пострадавших деньгами, одеждой, лакомствами, украшениями, а затем отправлялась в базилику св. Антония. Там перед фресками Альтикьеро она нередко оставалась коленопреклонённой до утра.
В один из таких покаянных вечеров Джулию Антинори увидел граф Рэтленд – путешественник, поэт, мистификатор, искатель знаний.
- Синьора, позвольте лишь...
- Вы нарушили мою молитву, синьор! – профиль Джулии под кружевной вуалью медленно повернулся, преображаясь в фас.
Лицо это в единый миг пленило графа. Даже если бы Творец не добавил больше никаких красок, ни света, ни восхитительного голоса, ни женской сладости и аромата, ни совершенной грации – черты Джулии являли собой чистую гармонию небес.
В этот день, как и в другие, когда графу удавалось застичь Джулию Антинори в церкви, ещё не звучали первые признания, торопливые откровения, долгие исповеди. Но всё в ней казалось ему давно и хорошо знакомо – детство, раннее бесплодное замужество, милосердие, несносный характер...
Рэтленд, благодаря своему высокому происхождению, довольно скоро был представлен знатным семействам и уже на пиру герцога Падуанского танцевал с Джулией.
Старше Роджера на шесть лет, Джулия ещё не знала любви и страсти. А потому погрузилась в сию науку даже более рьяно, нежели её наставник в знаменитую падуанскую латынь.
Граф Рэтленд, сочетая занятия в университете и создание "Кориэтовых нелепостей" – воистину титанического труда по следам своих приключений, коим в числе прочего вдоволь подурачил современников и потомков – нашёл в Джулии бесподобный источник жизни и вдохновения. Пылкая от природы, озорная, щедрая, она одарила его невинностью тела и зрелостью души, неутолимой нежностью и жаждой...
За лето облик Джулии сильно изменился: кожа, обласканная солнцем, из-за частых прогулок стала смуглой, губы – потрескавшимися и обветренными от поцелуев, а веки – красноватыми и припухшими от бессонных ночей... И эти метаморфозы делали её ещё прелестнее, ещё желаннее. Джулия потеряла былую стройность – теперь она получала наслаждение и от пищи – и наравне с другими наслаждениями, позволяла себе это.
Старый Лоренцо нарадоваться не мог – вспышки гнева супруги уступили место улыбкам и пению, сосредоточенности и мягкости. Джулия словно заново вернулась в девичество, когда поражала всех кротостью и благодатью умиротворения.
О том, что Джулия беременна, граф Рэтленд узнал, однажды явственно ощутив между собой и возлюбленной движения своего дитя. Конечно, как же они не замечали раньше ни полноты наливающейся молоком груди, ни округлившейся фигуры, ни отсутствия женских недомоганий...
– Господь не даёт нам выбора, милая. Решено, мы отправимся в Англию, в Бельвуар.
Но Джулия, озарённая материнством, поняла неотвратимость разлуки – и никакие слёзы не могли смыть той горечи.
- Руджеро, я не покину Лоренцо, мою веру и мою Италию.
Состояние Джулии во дворце Антинори восприняли как чудо. Слуги передавали друг другу шёпотом, что из спальни хозяйки неоднократно доносились восторженные вздохи и шорох крыл. "К нашей мадонне прилетает голубь. Ничего удивительного, что она носит младенца." То граф Рэтленд в широком плаще возносился на балкон Джулии.
Мэннерс требовал, умолял и снова требовал – но Джулия, раз и навсегда отдавшая ему своё сердце, была непреклонна. Она отказывала обожаемому Руджеро в свиданиях и просила смириться с потерей. Отчаявшись, граф был готов на всё – увезти её силой, признаться Лоренцо Антинори в содеянном, вызвать старика на дуэль...
Учеба была прервана, сочинительство заброшено. Джулию, как и в первые их дни, Роджер Мэннерс мог видеть отныне только в храме. Не поднимая глаз, она вымаливала у Божьей Матери прощение за пережитое ими счастье. То, что Джулия чувствует его присутствие, выдавало лишь её учащенное дыхание и крепко стиснутые переплетенные пальцы.
Джулия сразу открылась мужу, что скоро родит. Лоренцо Антинори с благоговением принял эту весть. На попытки потрясенной Джулии объясниться – возразил, что ему для любви и благодарности вполне достаточно уже сказанного.
***
В ту ночь графа Рэтленда неподалеку от дворца Антинори поджидали две кареты и слуги. Роджер Мэннерс накануне завершил все дела в Падуе и договорился с Фьяметтой, что она будет сопровождать свою госпожу. Добрая девушка, не раздумывая, вознамерилась разделить участь хозяйки – и вот теперь сидела в одной из карет и плакала, прощаясь с родным городом.
Джулия предполагала, что Руджеро попытается уговорить её оставить мужа, а потому легла в другой комнате. Её не было, когда граф появился на балконе, собираясь похитить свою возлюбленную. В этот раз Мэннерс действовал напролом, забыв про осторожность. Что-то отвлекло его внимание: птица ли, крупная ночная бабочка, но Роджер Мэннерс внезапно оступился – и сорвался на камни перед дворцом.
Заслышав шум падения, слуга бросился к графу Рэтленду, убедился, что сердце бьётся, и с помощью остальных перенес своего господина в карету. Там Рэтленд ненадолго пришёл в себя, отпустил Фьяметту, щедро заплатив ей за преданность, и велел ехать в Венецию к доктору Хоускинсу. Из кареты Роджера Мэннерса вытащили живого, но погасшего.
***
Через два года граф завершил своё путешествие по Италии, Франции, Швейцарии, Дании... и возвратился в Бельвуар, к своей библиотеке, к Шервудскому лесу, хранителем которого он был, к своим друзьям.
Ещё четырнадцать лет Роджер Мэннерс учился, творил, тосковал... Память переносила графа Рэтленда в места его странствий – и тогда бесконечная любовь воплощалась талантом и фантазией в "мысли и строки, что мы повторяем, не ведая, кто их нам дал"...
Розыгрыш продолжался до 1612-го года. Больше из-под его пера не вырвалось ни единого слова.
"В дворцовой книге Бельвуара есть запись о том, что спустя недолгое время после смерти хозяина дворецкий Рэтлендов вызвал к себе Вильяма Шекспира и Ричарда Бербеджа и заплатил каждому по 44 шиллинга золотом за "некую импрессу моего лорда"."