плагиат песни «Ногу свело» «Петрушка»
психически неуравновешенным НЕ ЧИТАТЬ
Клубы дыма плыли над пожелтевшими домами, подсвеченные заходящим солнцем, они были чуть синими, чуть золотистыми, розовыми, алыми и фиолетовыми на фоне темнеющего голубого неба. Их не было только летом, когда район не нуждался в отоплении, а, напротив, была такая жара, что плавился асфальт, а самая высокая башня сверкала красно-белыми полосатыми боками. Один раз на лесенке, что шла по стенке башни до самого верха, появился муравьишка-человечек. Он поднялся до самого верха, а потом спустился вниз, и, наверное, ему совсем не было страшно. Трубы дымили…
У нее не было даже имени. Он звал ее «девочка». И этого было вполне достаточно, а в толпе бы она не потерялась, потому что она никогда туда не попадала. Замок на двери был крепок, их квартира находилась высоко от земли, через окно уйти бы не удалось, да и зачем, и куда? Их квартира была космическим кораблем, выйдя из которого, можно было погибнуть. Да, там снаружи был мир с множеством живых людей, которые… которые…
Слов не хватало.
Потому что он был очень неразговорчивым человеком. Более десяти слов за день – это был для него рекорд. «Ешь», «Садись», «Умойся», «Становись на колени», - вот приблизительная дневная норма. Так что и она говорила очень плохо, очень редко, невнятно, чаще просто жестами указывала на то, чего хотела или что ее тревожило. И с кем было разговаривать? Ее любимая игрушка, резиновый Арлекин в засаленном тряпичном костюме, понимала – понимал – ее без слов. Она ни на секунду с ним не расставалась, только когда приходил ее…
и снова закончились слова. Сожитель? Хозяин? Мучитель, садист, изверг? Она не знала ни одного из этих выражений, поэтому называла его просто – Он. Когда-то Он пытался приучить ее называть «дядя Паша», но не прижилось как-то. А у Арлекина было имя. Единственного в их мире. В этом мире были только стены, оклееные выцветшими, богатыми когда-то обоями в красно-коричневые ромбы, кубики, пара потрепанных кукол, маленький столик с карандашами, красками и бумагой, старомодная никелированная кровать с блестящими шариками на изголовье, пыльная лампочка без абажура да пара коричневых плюшевых занавесок…
Своих кукол она не любила, очень сильно. Ревновала к краснощекому ясноглазому Арлекину, он ведь был такой… такой… баламут, кокетливо подмигивал им, стоило ей только отвернуться. Куклы смотрели на хозяйку с полным ощущением собственного превосходства. Да, это были еще советские куклы, с телами, как баклажаны, с волосами, которые торчали из пластмассовых голов редкими концентрическими кругами, с негнущимися руками и ногами, в порванных одежках, но зато с аккуратными губками, большими глазами, пушистыми ресницами. Она, правда, не знала, уступает ли им в красоте, но чутьем женщины, тем, что не мог подавить даже Он, подозревала, что, даже самым красивым изменяют. Куклы были очень, очень опасными соперницами.
Себя она никогда не видела, у них в квартире не было ни одного зеркала, раньше, много… времени назад еще в ванной было, но, будучи пьян, Он зачем-то расколотил его. Возможно, его отражение укоризненно смотрело на него, бесстрастным голосом напоминая о Его грехах, за которые не было бы ему прощения на этом свете и не будет на том.
По Его поручению, за бешеные по тем временам деньги, - три тысячи рублей! – в мятом конвертике медсестра вынесла из палаты младенца женского полу, от которого вроде бы отказались родители… но затем передумали, потребовали младенца в семью, хвать-похвать, а ее и нету…
Большой скандал был, получила медсестра свой полный срок, но Его не выдала. Потому что ничего о нем не знала. Догадывалась лишь, что этот человек вряд ли решил завести ребенка, чтобы вырастить из него хорошего человека, чтобы было кому стакан воды в старости подать. И у него были мертвые глаза. Да, и она отдала ему младенца. Три тысячи рублей за этот кусочек мяса? Три тысячи! Это три автомобиля. Да этих денег им с мамой, прикованной к постели, хватило бы на много лет.
С ребенком он сразу же уехал в другой город, где у него была квартира. Его так никто и не нашел.
В этой квартире она и провела всю свою недолгую жизнь. Нельзя сказать, чтобы Он за ней не ухаживал, - кормил по часам, пеленал, укачивал. Она у него никогда не плакала. И, хоть соседями снизу были алкаши, а соседкой сбоку, - глухая в корень бабка, которая к тому же скоро умерла, такая молчаливость была ему только на руку. Уходя на работу, он давал ей немного снотворного, так, чтобы она весь день спала и не тревожила никого, по возвращении купал, кормил, - что еще там нужно младенцу? Он не слишком боялся, что он умрет, но все-таки хотел ее вырастить.
Он работал на местном заводе грузчиком. Маленький оплывший, как свечной огарок, человек с мертвыми глазами, его не любили, но и не чуждались. Он не пил, не смотрел футбол, не читал даже газет. И никто не подумал бы, что у него дома есть такая маленькая живая тайна.
Тогда Он не пытался ее насиловать. Понимал, что это может убить ребенка.
Она росла. Он приносил ей какие-то игрушки, раскраски, сладости. Почти никогда с ней не разговаривал, не играл. Не выводил ее на улицу, для свежего воздуха открывал нараспашку все окна. Не учил читать, считать, отличать большее от меньшего или «четвертое лишнее». Когда она заболевала – сам лечил, как умел, какими-то настоями и аспирином. Девочка попалась крепкая, и, несмотря ни на что, хотела жить.
Больше всего Он любил ее купать. Он проводил пальцами по всем ее складочкам и впадинками, целовал тельце, затем отчаянно онанировал. Но пока не трогал.
Никогда ее не бил.
Она не задавала вопросов, которые обычно задают все дети: «А где моя мама? А почему я не играю с другими детьми? А я когда-нибудь пойду в школу? А почему к нам никто не приходит в гости?»
«А ты мой папа, да?»
Она даже не представляла, что можно жить как-то по-другому, вне этой полутемной комнаты. Впервые она осознала, что есть внешний мир, в шестую весну своего существования, когда Он открыл окна, что были задраены всю зиму, в целях экономии тепла. Раньше она искренне была уверена, что это все – просто живые картинки в рамке. И вдруг в буквальном смысле слова открылось окно в другой мир! Она чуть не выпала оттуда, но вошел Он, подхватил ее, без малейшего волнения или возбуждения, повернул лицом к себе, достал из штанов член и заставил ее «закрыть глазки, открыть рот».
«Если ты уже достаточно большая, чтобы лезть в окно, ты достаточно большая и для этого», - необычайно многословно пояснил он, когда она, плача, плевалась и била ножками об пол в истерике.
В ее жизнь вошло еще одно явление. Поначалу было очень больно, затем она привыкла и терпела, сжав зубы, когда что-то разрывало ее изнутри, проникнув в писю или попу. В ротик было не так больно. Только противно, что он заливал ее слюной.
Она понятия не имела, что это называется секс. Она не знала, что, занимаясь этим с ней, он нарушает один из самых серьезных законов, что достаточно упомянуть самое безобидное из всего, что он с ней делал, например, купание с непременным ощупыванием, чтобы, попади Он на зону, его мгновенно бы убили, и не самым гуманным способом.
Она не знала о том, что есть смерть.
Общение с живыми существами ограничивалось мухами и бабочками, залетавшими в ее комнату. Если она отрывала им крылья или давила ножкой, они переставали шевелиться. Она пыталась узнать, почему, но Он никогда не отвечал на ее вопросы, просто игнорировал. Так она и не узнала. Но чувствовала, что с ними происходит что-то… как с ее игрушками, когда они становились совсем непригодны к игре, Он уносил их куда-то.
Все, что она уяснила из философского вопроса жизни и смерти, - все когда-нибудь становится непригодным. Ломаются игрушки, застоявшаяся вода в банке для рисования начинает противно пахнуть, значит, Он должен ее заменить, - в ванну до 10 лет Он ее не отпускал, держал в комнате под замком, - яблоки покрываются коричневыми пятнами, мухи перестают летать.
Поэтому она очень испугалась, когда из нее потекла кровь. Она текла из того места, которое Он больше всего любил мучить, текла по ногам, капала на ковер. Она плакала, пока Он не пришел с работы. Решила, что и она приходит в негодность. Он увидел, молча свернул какую-то штуку из ваты, засунул ей в трусики. Сказал: «Так будет каждый месяц. Не бойся». Значит, это был еще не конец.
Но смутно она понимала, что когда-нибудь она тоже может придти в негодность, и Он вынесет ее куда-то, а взамен принесет такое же существо, как приносил новые яблоки и кукол.
А хотела бы она, чтобы Он пришел в негодность?
Единственно плохое, из всего, что он с ней делал, - то, что было больно. Каждую ночь, методично, он приходил и делал ей больно. Но вместе с тем… Он был всей ее жизнью. В физиологическом смысле. Еда, игрушки, чистые простынки и наволочки, шампунь в бутылочке зайчиком, - это все Он. И боль тоже была частью жизни.
Как же она без него?
И Арлекина принес тоже он…
Ах, Арлекин, Арлекин. Он был носат, задорен и лукаво косящ. На нем был шелковый костюмчик, как и полагается, красно-зеленый, веселый колпак с бубенцами. Разумеется, она не знала, что это персонаж итальянского театра, она не знала, что такое театр и что такое Италия. Зато она научилась считать, по необходимости, правда, - когда Он спрашивал: «Тебе две сосиски или три?», она не могла ответить. Так что она твердо знала, что в доме напротив – пять этажей. Что дымящие трубы – три. Звезды, правда, сосчитать не могла, хотя и пыталась. Листья на деревьях тоже. Когда она пыталась спросить у Него, сколько их, он, по обыкновению, ее игнорировал.
На колпаке Арлекина было пять звонких бубенцов.
Это Он сказал, что эту игрушку зовут Арлекин. Он даже побренчал его бубенцами. Она держала новую игрушку очень осторожно, даже несколько смущенно. Она еще не понимала, чем, но чувствовала, что этот Арлекин чем-то отличается от остальных игрушек, что он ближе к Нему, чем к ней. Она немного стеснялась.
Арлекин смотрел на нее и дьявольски обаятельно улыбался.
Вскоре они подружились. После всех экзекуций она засыпала только с ним, шепотом рассказывая о своих куклах, о кубиках, о конструкторах и мяче, о том, что если смешать зеленую краску и желтую, получится синяя, а если красную и синюю, то… Она не знала, как называется этот цвет, но это было интересно. Он все-все слушал. А еще она задавала вопросы, а он пытался по-своему на них отвечать. Может, это было неверно, но это были хоть какие-то ответы. Например, звезды на небе, по Арлекиновой теории, появлялись оттого, что небо линяло и осыпалась маленькими кусочками. А еще на нем был странный предмет, который сначала был дугой, затем его раздувало и он лопался, скукоживаясь зеркальным отражением первой дуги.
Сколько раз они сидели, глядя на заходящее солнце, что отражалось в окнах дома напротив, на подсвеченный им дым из труб, совершенно без мыслей, без чувств, без ожиданий и желаний, одновременно чувствуя себя взаперти, рвались душой на волю и понимая, что их место тут, что это дом, это убежище, что мир жесток и опасен, она сжималась, боясь стать хоть немного больше, и прижимала к себе Арлекина, и солнцем было лучше всего любоваться по эту сторону окна.
Они были хорошими друзьями.
Но она росла… и их отношения стали ухудшаться. Она давно подозревала, что Арлекин начинает заглядываться на кукол, он все отрицал, но она не верила, и била кукол, швыряла их об стены, рвала платья. Арлекин смотрела на эти экзекуции с несчастным видом, вроде бы и хотел помочь своим пластмассовым подругам, да не знал, как. Ее это злило еще больше, она могла бы и повыкидывать их в окно, но ей доставляло какое-то странное мазохистское удовольствие издеваться над ними. И следить за Арлекином, ловя и ловя его на новых преступлениях.
Она уже не верила, что когда-то они могли лежать в одной кровати и говорить без слов обо всем на свете.
Разумеется, Он ничего не знал об этом.
Но однажды вечером Он сидел в своей комнате, - у них не было ни радио, ни телевизора, ни книг, скорее всего, Он просто сидел, вытянув ноги и прикрыв глаза, - а она шла из кухни со своим ужином, - Он не ограничивал ее в еде, но заставлял выполнять разные упражнения, чтобы не растолстела, его устраивал для секса кусок мяса, но не кусок сала. Она услышала какие-то странные звуки из своей комнаты. Что-то шуршало. Она открыла ногой дверь и увидела, что Арлекин упал со стульчика прямо на одну из кукол, ту, что с темными волосами (имен у них, разумеется, не было). Как Он падал на нее! Она закричала, уронила тарелку и подбежала к ним, чтобы ногой разбить эту парочку по разным углам. Но в комнату вошел Он, впервые, сколько она себя помнила, повысил голос.
- Скверная девочка, - говорил Он. – Посмотри, что ты наделала. Скверная.
Но в мертвых глазах его блестело что-то доселе невиданное, он провел рукой по своему животу и ниже, а затем, схватив ее, опрокинул на кровать и, как обычно, причинил боль. Но в этот раз к боли примешивались гнев на Арлекина и… какое-то странное, похожее на то, что она испытывала, избивая кукол, удовольствие, оттого, что Арлекин все это видит.
Затем Он, пожелав ей спокойной ночи, - невиданное дело! Он был очень доволен… наверное, тем, что его кусок мяса проявил хоть какие-то признаки жизни. Но ее занимало другое, она все еще была возбуждена. Арлекин смотрел на нее виновато, словно просил прощения за все, что было и чего не было. Повинуясь внутреннему импульсу, она взяла его с собой в кровать. И они говорили – так, как не разговаривали уже много… времени. Он клялся, что ему вовсе неинтересны эти куклы, что она – самое важное в его жизни. Он попросил позволения к ней прикоснуться. Она смутилась, но разрешила. И он потянулся к тому месту, что больше всего любил мучить Он. Но странное дело – прикосновения Арлекина были совсем не так болезненны, а, напротив, очень приятны. Она позволяла ему себя трогать, трогать, и трогать… Он проникал все глубже и глубже, и она, беззвучно закричав, вытянулась в струнку, дрожа от удовольствия…
Затем лежали, обнявшись. Помирившись.
Почему-то она знала, что Ему лучше не показывать то, что они делают с Арлекином. Что у них и так много времени днем, пока Он на работе или ночью, после экзекуций. С каждым разом это становилось все приятнее, и она забросила все игрушки и забавы. Они были только вдвоем с Арлекином.
Но все тайное становится явным, и однажды Он пришел с работы раньше. Она лежала на полу в своей комнате, голая, и играла с Арлекином.
И впервые за 12 лет Он, казалось, ожил полностью. Его глаза покраснели и выкатились из орбит, ноздри раздулись, ладони сами собой сжались в кулаки!
- И ты шлюха! – крикнул Он ей. – Я сделал все, что мог, но и ты выросла ****ью!
Она что-то промычала, не зная, что сказать, да и забыв уже большинство слов, что знала, но Он замахнулся на нее… и обмяк, упал на пол грузным мешком.
Она сидела возле него долго. Смеркалось. Но Он не шевельнулся.
Кажется, Он пришел в негодность.
Она оделась, взяла своего Арлекина и подошла к двери. Дернула ручку – Он не успел запереть – и дверь распахнулась, открыв ей вход в тот, другой мир.
Там было темно. От стен и пола веяло холодом. Она провела пальчиком по стене – та была шершавой, грязной, противной. Плохо пахло.
А еще там были Глаза. Зеленые злые глаза блестели в темноте.
Она не боялась чудовищ и призраков, потому что некому было ее пугать. Она подошла к эти Глазам… и отскочила, потому что существо, которое было их обладателем, больно полоснуло ее по руке.
Мир был плох, мир был враждебен.
И она вернулась в квартиру, плотно закрыв за собой дверь.
Он по-прежнему лежал на полу, Он один мог осуществлять связь с тем миром, но он пришел в негодность, он пришел в негодность.
Она перехватила Арлекина, прошла в свою комнату, открыла окно и нырнула вниз.