По городу начинали зажигаться фонари, и я убедился, что теперь это был не сон. Увидел и впервые не испугался.
Остановился, взглянув на вязальную спицу, откуда она у меня, еще утром мама долго выбирала ее в маленьком магазинчике на углу бульвара и глухой улицы, закрытой по случаю немногочисленного крестного хода, происходящего вокруг разрушенного храма, в честь местного, глубоко почитаемого Святого.
Коснулся ствола клена – да, снова клен. Сколько же кленов в этом городе?
Двинулся вперед по узкому тротуару, еще немного, переулок распахнется широкой площадью и появится желтеющий сквер. Один из двух грифонов, раньше восседавших на каменных воротных столбах, с равнодушной гримасой все еще не решался сделать последний прыжок, боясь обломать о ветви повисшие крылья.
Совсем как он, всегда настороженный, больше всего озадаченный тем, лишь бы не попасться в ненужные сплетения обязательств, не обрасти лишними воспоминаниями. Богу поклон, другой чорту.
Я очень удивился, обнаружив руки свои раскрытыми, словно предлагающие себя всем окружающим, посторонним, всем подряд, и поймал себя на мысли, что всю жизнь держал их в карманах, настойчиво стараясь запрятать как можно глубже.
Я успел отойти от ворот раньше, чем маленькое насекомое по спускающейся едва заметной паутинке выползло из каменной пасти.
Теперь реальность разыгрывала у меня на глазах пьесу, которую я столько раз видел во сне, где память не подчинялась никому, ни один заранее составленный план не властвовал над ней, никто и не составлял этих планов.
Я стал насвистывать мелодию, засевшую в памяти из дальнего детства, и Грифон со сломанными крыльями поплыл над торжественной процессией в каменном гробу, до которого невозможно было дотянуться и коснуться улыбки, просачивающейся через затейливый узор паутины.
Процессия двигалась все быстрее, вместе с ней все вокруг замелькало, или это только казалось?
Мама теплым шарфом быстро поддернула воротник, натянула на замерзшие руки вязаные варежки, уже начинало холодать, ты не замерз, сынок?
Процессия двигалась все медленнее, пока не остановилась совсем, и вместе с ней опали последние листья с кленов, или это было видением из последнего сна?
На улицах зажглись фонари, спрячь руки в карманы, мама кутается в длинную шаль.
Торжественное шествие сорвалось и резво понеслось вперед, к площади, среди запаха, дыма и жара полыхающих факелов.
Остановитесь, вы забыли обо мне, но уже поздно. Поздно, потому что Грифон, качающийся в сетях паутины на руках разрастающейся процессии, был едва различим впереди, и из каменного рта выползло мохнатое насекомое.
Посреди побелевшего сквера скамья.
Я вытащил из карманов руки и разорвал шерстяные ниточки вместе с паутиной между пальцами. Мама протягивает мне собранные вокруг клочки пряжи, очень холодно, сынок.
В спутанном клубке с трудом удалось разглядеть неподвижное тельце паучка с крестом на спине, только нога еще продолжала вздрагивать. Я стряхнул его спицей в снег и легко тронул. Нога не пошевелилась. Лишь тонкая паутинка завибрировала, задребезжала в луче света.
Что же делать? Если бы не этот расплывшийся крест, нестерпимой тяжестью повисший за спиной, кинулся бы прочь по дорожке между кленами, нашел бы... Нашел!
Как же все просто!
Я остановился у ворот, облокотился на опустевший столб, где больше не было насмешливого взгляда Грифона, откинул голову, нет, каков хитрец! Обмануть смерть, и уйти через тоненькую щелочку в приоткрытых дверях сна.
Ликование нестерпимо колотилось в висках. Впервые я освободился, проснувшись. Теперь я смогу сбежать в любую секунду, ускользая в сон, или возвращаясь обратно.
Надо заснуть, я заворочался, прикрывая глаза.
Из грязно-желтого света фонарей выплыл сон как раз в том месте, где я его оставил в прошлый раз.
В окно стукнула ветка клена. Скрипнула дверь. Послышались шаги. Я ощутил легкое мамино дыхание у затылка.
И обернулся.