«Господи, дай мне душевный покой,
чтобы принимать то, что я не могу изменить,
мужество изменять то, что я могу изменить,
и мудрость всегда отличать одно от другого.»
…Визгливый женский голос в трубке перешел на плач и всхлипы. Лика держала трубку мобильного на весу, тетка голосила так, что все и так было слышно как по громкой связи. Лика стояла у окна служебной квартиры, рассеянно глядя во двор. Тетка наконец сделала паузу, судя по звуку, сморкалась. Лика задала глупый вопрос:«А мне почему сразу же позвонили, не сказали, когда похороны,» Ответ превзошел все ее ожидания: «После твоего приезда он совсем с ума сошел, сутками лежал, в потолок смотрел! Вся родня это видела! Я, конечно, понимаю, что ты тут ни причем, а вот другие – сама знаешь, тебя не жалуют!»
Лика почувствовала, как сразу же заломило в висках, и запульсировало, и закололо, в глазах потемнело.
- А какого же… сейчас звонишь?
- Ну все-таки… Тетка затихла.
«Забыла, что надо бы рыдать, - подумала Лика беззлобно, - прошло уже 2 месяца, она уже все слезы выплакала.»
- Спасибо, Леля, спасибо тебе…
Тетка опять заголосила, но Лика уже отключила телефон. Так она стояла у кухонного окна, потом стемнело, потом она поняла, что прошло больше трех часов, и ног она не чувствует. Она села на дурацкую шаткую табуретку, не включая света, и телефон не звонил все эти три часа, и это было самое удивительное и небывалое.
ГАРЬКИ БОЛЬШЕ НЕТ.
Не стало единственного в мире человека, который всю жизнь любил ее – подумала Лика и ужаснулась своему эгоизму – Гарьки нет, а она думает только о себе! Она вдруг явственно увидела его отражение в оконном стекле, увидела таким, как впервые – 28 лет назад…
***
…Лика опять опоздала на теорию перевода, хотя от дома до института было 10 минут хотьбы – из одного конца улицы Гоголя в другой. Тетя Валя-гардеробщица долго галдела по этому поводу, хотя была теплынь, сказочный сентябрьский денек, и еще вчера все купались до одури в яхт-клубе в Мартыновой бухте. Никто еще не ходил в пальто, и нечего было вообще тут торчать, и гардероб еще был закрыт. Но она именно торчала из-за прилавка и орала на Лику за опоздание. Ликин факультет был в отдельном здании, маленький и уютный, оттого и отношения между деканатом и студентами, не говоря уже о тете Вале, всех уборщицах и буфетчицах были почти родственными. Закатив глаза, Лика прошмыгнула на второй этаж и подкралась к своей двери, оттуда доносился гнусавый голос Фаинки Маркович, декламирующий Шекспира или то, что от него осталось после Фаинкиного чтения.
- Что, Лика, опять опоздала?
С возмущенным «Что значит опять?» Лика резко обернулась.
Он смотрел на нее и насмешливо, и робко. Высокий, худой, копна волос. На Костолевского похож. Мальчишка…
- Ты кто такой, и откуда ты знаешь, что я Лика, и что я всегда опаздываю?
- Слежу за тобой…Твоя фотография на Доске почета висит.
- Ну-ну, салага… - насмешливо пропела Лика. На самом деле салагой дед называл ее, еще салаженком-медвежонком. Тут все было ясно – первый курс, а туда же, к третьекурсницам подкатывает.
- Поехали в Омегу после занятий?
Лика посмотрела ему прямо в глаза – медовые и теплые, а ресницы как у девчонки –– и неожиданно для самой себя ответила – «Поехали…»
Они долго тряслись в переполненном троллейбусе, стараясь не касаться друга, что было абсолютно невозможно. Разговор не клеился. Обоим вдруг стало понятно, что эта прогулка на всю жизнь, и что все уже давно сказано. Так и не было никаких ухаживаний, томлений, любит – не любит. Они могли часами бродить по городу, рука в руке,- все равно, я тебя люблю больше, нет, я больше, нет я – и так до бесконечности, хохоча и целуясь на каждом шагу. Можно было просто позвонить и сказать – «я больше!» – и все было понятно. Им было бессмысленно завидовать, к ним не липли сплетни, потому что они ничего не скрывали. Тетя Валя кричала из гардероба: «Максимова, куда пошла? Гарька в буфете тебя уже час дожидается!»
Друг для друга они были первыми и единственными на земле мужчиной и женщиной. Близость была терпкой как крымское вино из изабеллы. Лика теряла сознание от наслаждения. Они часто стояли в обнимку перед зеркалом, любуясь друг другом – он высокий, по мальчишески худой, вылитый поручик Анненков из «Звезды пленительного счастья», она тоже высокая, с длинными черными блестящими волосами и японской челкой.
- Я больше!
- Нет, я больше!
Два с половиной года пролетели в каком-то угаре. Непонятно как Лика успевала учиться и получать Ленинскую стипендию, которую они проматывали вместе так же, как и его стройотрядовские заработки. Салат «оливье» стоил 39 копеек в самом лучшем ресторане, вино продавалось за копейки на розлив. Гарька, к сожалению, не пропускал ни одной бочки… У него оказалось огромное количество друзей – со времен детского сада, одноклассники, какие-то художники, рабочие сцены местного театра…Замечательные ребята, умные и начитанные, с ними было интересно, они знали Булгакова и Маркеса, слушали голос Америки и Карлоса Сантану… Все они были одной крови. Лику все любили, она была для них «свой парень» - Гарькина невеста, умница и красавица. Два августа подряд они уезжали на Царский пляж в Новый свет и жили в двух палатках – Лика с Гарькой в одной – польской маленькой, остальные семеро – в большой солдатской. Пили каждый вечер кислое дешевое вино, пели под гитару последний альбом Маккартни. Никто кроме Гарьки особенно не напивался. При этом он становился еще более милым и веселым, обожал весь мир в целом и Новый свет в частности. «Пиджак с отливом – и в Ялту!» - кричал Гарька – и все снимались с места и мчались в Судак, или в Ялту. Весь Крым был в их распоряжении, деньги были общими, вино стоило рубль семь за бутылку белого крепкого, им было 20 лет, они любили, что еще нужно человеку для счастья?
Они встретили вместе третий Новый год. Как всегда с родителями, с Гарькиной теткой Лелей – было весело и вкусно. Гарька, правда, как-то особенно сильно напился, но кроме Лики это никого не волновало. В его семье опыта общения с алкоголиками просто не было. У Лики тоже никто не пил, но в тот Новый года она поняла, что пришла беда. Гарька все куда-то рвался. В конце-концов он ушел, и остаток ночи Лика провела в поисках. Бродя под дождем без зонтика по всем окрестным дворам, она крыла «поручика Анненкова» последними словами. Любимый город был весь в горках и горочках, скользких и грязных. Лика два раза упала, когда шла вверх от Гоголя на Толстого через «частный сектор». Лика вспомнила – классе в восьмом как-то выпал снег, и они здесь катались на санках с курсантами из «Голландии», и один ее поцеловал. Почему-то именно это воспоминание о красивом усатом курсанте окончательно вывело ее из равновесия. В этот момент она увидела Гарьку, сидевшего на земле, обхватив руками голову, под каким-то забором. Он поднял на нее пьяные заплаканные глаза:
– Мышь, ты меня бросишь.
-Даже не сомневайся, скотина. Вставай.
- Мышь, ты назвала меня скотиной?
- Жаль, зеркала нет, мог бы убедиться.
Они притащила Гарьку домой около 4х утра. До шести она проплакала у себя дома в туалете. Дважды к дверям подходил папа и спрашивал, как она. Потом со вздохом уходил.
В шесть она легла спать и сны видела странные - вдоль дороги стояли женщины и протягивали ей огромные рубины. Она проснулась в час дня – злая и озадаченная.
- Гаринька уже 3 раза звонил,- фальшиво пропела мама.
Гарьку она не любила, но боялась, что «испорченную» дочку уже замуж никто не возьмет. С возрастом мама стала махровой ханжой. Лика села на кушетке. Тяжелые волосы до пояса, заплаканные глаза, пухлый розовый рот. «Вот хороша, зараза,- подумала мать,- сама не понимает, как хороша. Вылитая свекровь в молодости». Мать помнила свекровь совсем молодой, с Ликиным папой они учились в одном классе. То было давно, до войны. Лика была поздним ребенком. Папа искал Ликину маму много лет уже после войны, нашел-таки…
Лика прошлепала в коридор к старому флотскому телефону – огромный, черный, с задвижками для трубки, чтобы не падала в шторм. Набрала с закрытыми глазами Гарькин номер и пробурчала заученной скороговоркой –
- Здрасть, ИрФедрна, поз пожта Гарика…
Гарькина мамаша как всегда что-то прокаркала невнятное. Через минуту услышала его виноватый любимый голос:
– Мышь, я больше…
Через час они уже самозабвенно целовались в квартире тетки Лели (старой греховодницы по выражению ее сетры – Гарькиной мамаши).
А через месяц Лика поняла, что беременна. Леденящий страх, что узнает мамаша, парализовал ее. Гарька таскал ее на руках, целовал «до жизни и до смерти», кричал «Ура!». Потом они оба поуспокоились и сели думать. Чем больше они думали, тем мрачнее становились. Лика первая поняла, что надо делать аборт. Она первая об этом сказала. Родители сожрут. Они студенты, жить негде, все начнут стыдить, шептаться, высчитывать…Гарька смело говорил – пускай! наплевать! Однако, разговор с родителями представлял рельефно…
Лика поняла, что решение должна принять она. Она его приняла. Тетка обо всем договорится. Никто ничего не узнает. Надо выбрать день, когда мать на дежурстве в больнице. Папа не в счет. Ничего страшного. Все так делают. Через год они поженятся, и тогда все будет по-другому. Лика уедет по распределению, ей дадут квартиру, потом Гарька к ней приедет. Они тысячу раз обсуждали свою жизнь на 100 лет вперед. Все будет, как задумали. Решено.
В абортарии Лику записали как Елену Быстрову, все было долго, больно, мерзко. Она полежала часа три в палате. Гарька сидел во дворе на лавочке, сгорбленный и подавленный. Она подошла к окну посмотреть на него и отвлечься от бабского галдежа:
- Чтоб я еще ему дала – да ни в жисть!
Хохот.
Ее замутило от отвращения. Она постучала в окно – вставай! и стала собирать вещи. Бабы молча наблюдали за ней. Она была «блатная», и ее отпускали. Выходя, она услышала:
- Воображает, а сама не замужем!
На улицу она вышла злая на Гарьку как черт. Он подскочил испуганно. Поймал такси. Они молча ехали к Лике домой. До самого подъезда она не сказала ни слова. Бросила через плечо – завтра позвони, я спать лягу – и зашла в парадную одна. Ночью не спала, живот болел, кровь хлестала. Была страшно, больно, обидно. Все не как у людей. Подружки выходили замуж легко и весело, в белых кружевных платьях с капюшонами.
Наутро все как-то поутихло – и боль, и обида. Гарька был особенно нежен и внимателен. Тетка подарила ей сказочные босоножки – она заведовала базой военторга, получила одну пару для дочки Первого секретаря Обкома, забрала их для Лики – отбрешусь как-нибудь!
Через неделю Лику с Гарькой пригласили на очередную свадьбу к его однокласснику. Гарька быстро напился и веселился с ребятами у входа в ресторан. Лика как дура сидела одна за столом среди незнакомых взрослых. -- Вас можно пригласить? - перед Ликой стоял один из взрослых. Лика кивнула радостно, она очень любила танцевать. Садясь на место после третьего танца, она увидела Гарьку, вернее почувствовала на себе его тяжелый взгляд.
- Лика, выйди на минутку.
Они вышли на улицу. Она достала из сумочки расческу – Гарькин подарок – со спицей вместо ручки – и стала расчесывать влажные волосы. Гарька выхватил расческу.
- Ты что же, б… делаешь?
Она остолбенела – Гарька никогда не ругался матом. Он сделал какое-то движение рукой, и она почувствовала боль в боку. По розовому платью расплылось кровавое пятно.
Через час они выходили из приемного покоя Первой горбольницы. Конечно, на ее «счастье» дежурила мама, конечно, был дикий скандал. Лике запретили встречаться с Гарькой. Он часами сидел на лестнице и плакал – «размазывал крокодильи слезы по парадной», говорил папа. Она пропустила неделю занятий. Пришла в институт бледная, с еще более огромными черными глазами. Девчонки шептались. Гарька караулил под институтом. Она вырывалась и уходила домой одна. Еще через неделю они помирились - он клялся страшными клятвами, что никогда в жизни…. И т.д. и т.п.
***
На зимних каникулах Лика уехала к папиным родителям в Москву. Гарька звонил по 10 раз в день. Дед только качал головой сокрушенно и курил свой голландский табак. Бабушка Стася презрительно фыркала на каждый звонок. Они уже знали все. Бабушка устроила званый вечер с приглашением внуков своих подруг. Все были уроды и карьеристы, мечтали о вступлении в партию и загранпоездках, учились в МАИ и в Бауманском, слушали Эдиту Пьеху и одевались как взрослые – в костюмы и галстуки – одним словом - секура. Скука была смертная. После «приема» - бабушкино слово – они проболтали всю ночь, лежа на бабушкиной огромной кровати. Дед курил трубку, стоя в дверях, и только крякал на бабушкины выпады типа – пся крев! Пшекленты большевики!
Лика уехала счастливая и умиротворенная. Гарька встречал ее на вокзале с букетом тюльпанов. В Крыму уже начиналась весна. Она бросила сумку на пол тамбура и соскочила с подножки. Проводница заорала, но она уже бросилась к Гарьке на шею. В следующую минуту она почувствовала на своем лице тяжелый запах перегара. Лика посмотрела Гарьке в глаза, он был небрит и полупьян. У нее оборвалось сердце, такая это была разница с недавним уютным московским бытом.
Лика молча отстранилась, забрала из рук притихшей проводницы сумку. Люди оглядывались на красивую девчонку, с плачем бегущую по перрону. Гарька не двигался, потом побежал за ней, ударил по руке. Сумка упала. Лика обернулась, увидела искаженное пьяное злое лицо и испугалась. –
- Гарька, ты что?
- Куда? Убежать от меня решила? Нашла кого-то в Москве своей? Убью!
Он замахнулся. Лика успела отскочить. Взяла себя в руки.
- Стой, где стоишь. Смотри, как бы я тебя не убила.
Ушла. Сумка осталась лежать на перроне.
Вечером он принес ее к Лике домой. Папа открыл ему дверь, сумку забрал и сообщил Лике, что ее «кавалер» по обыкновению «размазывает крокодильи слезы по парадной».
Все ночь Лика писала Гарьке курсовую по Гете, как обещала. Аккуратно, черными чернилами, твердым каллиграфическим почерком – как у папы и бабушки. Утром, в первый день учебы после зимних каникул, принесла курсовую, оставила в гардеробе («тетя Валя, передайте Гарьке») и поехала в Главный корпус в библиотеку. В голове у нее роились планы мести, один другого страшнее. При входе она столкнулась с каким-то здоровенным парнем в дурацкой куртке с меховыми рукавами. На его извинения только злобно буркнула «бог простит» (как бабушка) и услышала ехидное:
- А вы что, девушка, в бога верите?
- Да,- с вызовом ответила Лика, даже не оглянувшись.
Через четыре часа она выползла из библиотеки, уставшая и голодная, но с законченным дипломом, до которого все руки не доходили. Заканчивая работу витиеватой надписью на титульном листе, она вдруг ясно поняла – и этот диплом, и она сама слишком хороши и для этого института (дед научил ее чистому английскому еще в детстве), и для этого города. Поняла и сама устыдилась этой мысли. Однако мысль крепко засела в голове и все шипела, и шипела, и шипела – хорошша, хорошша…
- Хороша! - вдруг услышала она мужской голос. В коридоре стоял тот тип в дурацкой куртке.
- Вы что здесь четыре часа стоите?
- Четыре часа и 4 минуты, – ответил он, не моргнув глазом.
- Ну, если заняться больше нечем… - сказала Лике холодным бабушкиным голосом.
- Есть чем, да уж больно хороша.
- Это да, факт известный, - небрежно бросила Лика и важно посмотрела на типа. Они расхохотались. Тип был красивый, высокий, взрослый, положительный. Он не пил вообще, не курил и занимался спортом. Он делал по утрам зарядку все 25 лет их совместной жизни. Внук уже родился, а он все зарядку делал.
Он дрался с Гарькой раза три, Гарька рыдал и умолял вернуться. Ее умоляли все – тетка Леля, Гарькин отец, даже его мамаша через силу приперлась к ним домой и долго объясняла Ликиной маме, какая у нее плохая дочка. Мама неожиданно взяла Ликину сторону и послала ее куда подальше. Их персональное дело разбирали на институтском бюро, к Ликиной совести взывал весь коллектив. Она «уперлась как баран» (мама), «хохляцкая клятая кровь, да еще прабабка турчанка» (мамина мама), «моя кровь» (папина мама по телефону из Москвы), «наконец-то!» (папа, оба дедушки).
В июне она защитилась так, что приглашенный профессор из Москвы бурно аплодировал не то ее работе, не то сверкающим черным глазам и розовым пухлым губкам.
В августе она вышла замуж в кружевном платье без капюшона и в красных туфельках («Какая-то она у вас все-таки странная», сказали подруги свекрови, глядя на туфельки).
В сентябре они уехали в Москву и поселились в огромной адмиральской квартире в самом центре, мужа взяли на работу в лучшую клинику, ее - на кафедру иностранных языков театрального ВУЗа. Через 2 года родился сын – умник и красавец. Таким он и оставался – умником и красавцем, гордостью семьи, женился на хорошей интеллигентной девочке, у них родился свой сын.
***
За последние 25 лет она потеряла всех - родителей, бабушек и дедушек.
Бабушка Стася умерла 4 года назад, ей было 90. В этот день Лика почувствовала, как умерла часть ее самой. На следующий день она узнала, что муж ходит в соседний подъезд к девке-содержанке из тех, о которых бабушка говорила «Я не пустила бы ее в дом даже с черного хода».
Лика устроила скандал в стиле далекой уже юности. Муж таращил честные голубые глаза и называл ее истеричкой и шизофреничкой.
Она пыталась отвлечься, ушла в работу, организовала свое маленькое сыскное агентство из настоящих «профи». Все собеседования она проводила сама, полагаясь только на собственную интуицию и рекомендации самых близких друзей. Агентство было почти семейным. Работали, особенно первое время, сутками. Все финансы были, что называется, в открытом доступе. Ребята подобрались просто золотые. Помогали, конечно, прочные связи в правоохранительных органах, из которых ребята пришли в агентство, но помогали потому, что на прежней своей работе «ее» ребята всегда были порядочными и честными людьми. Своим заместителем Лика сделала Руслана Осокина - Руслика, немногословного опера, человека в высшей степени надежного и профессионального. Самой Лике очень помогало знание трех языков. Появились наследственные дела международного уровня. Лика ездила за границу, а по Москве на хорошей машине. Все ребята понемногу обзавелись приличными квартирами, но никто, пока во всяком случае, не скурвился. На сложные дела наваливались всем миром, почти всегда побеждали. Фортуна явно благоволила к Лике. Естественно, она знала все об «удачном соседстве», терпела, очень хотелось стать, наконец, мудрой женщиной. «Господи, дай мне душевный покой принимать то, что я не могу изменить…»
***
Полгода назад впала в полное отчаяние и поехала в свой город.
***
…Она несколько часов караулила Гарьку во дворе. Он пришел только поздно вечером – непонятно, трезвый или нет. Прихрамывал. Лика пряталась за деревом. Сердце стучало так, что она начала задыхаться и не смогла его позвать. Он уже почти закрыл дверь парадной, когда она наконец крикнула шепотом - Гарька! Он услышал все-таки, обернулся мгновенно, он узнал ее в ту же секунду, хотя, вместо худенькой девчонки с волосами до пояса он увидел интересную, но не худую женщину с аккуратным каре и в каком-то шикарном невесомом черном пальто.
- Мышь?
Она медленно подошла, прищурясь, свет от фонаря падал из-за Гарькиной спины. Высокий, стройный. Она подошла вплотную, затаив дыхание. Если бы не голос, она бы его никогда не узнала. Ничего не осталось в этом немолодом человеке от бравого красавца поручика Анненкова. Лицо стало багровым, каким-то набрякшим. Черты лица все как будто размылись. Лика чудом не вскрикнула, невольно зажмурилась.
- Мышь, ты что здесь делаешь?
- Тебя жду.
- Меня?
Пауза.
- Пойдем к нам?
-Да нет, там мама твоя, я звонила.
- В кафе?
Они медленно пошли по улице, взявшись за руки, так естественно, как будто расстались вчера. В кафе он конечно сразу же взял 100 граммов коньяку, она кофе – все как всегда. Они сидели друг против друга, не было никакой неловкости. Гарька своего вида совершенно не стеснялся, одет он был прилично и по местным меркам наверное до сих пор был первым парнем на деревне. С работой все было, естественно, плохо, то есть никак, какие-то прожекты, которые вот-вот должны были осуществиться, но все время что-то мешало, с женой давно развелся, сын ничего не закончил, работал шофером, а в общем - все прекрасно. Лика самозабвенно врала – работает в школе учительницей, муж тоже где-то как-то, на сына - выпускника журфака МГУ- все-таки рука не поднялась, сказала правду, но, кажется, на Гарьку Санькина карьера не произвела особенного впечатления. Он с гордостью рассказывал, как служил год в ГДР, а потом работал секретарем райкома комсомола и объездил весь мир, пока не наступил всеми горячо любимый 1991 год.
- Был даже в ФРГ!
Лика ахала и восхищалась. Вдруг он замолчал посреди фразы и уставился на Лику.
- Мышь-мышь, как была Буратино, так и осталась…Не в Антарктиде все-таки живем, среди пингвинов, Интернет все-таки имеется, хватит трепаться.
Лика совсем растерялась. Он все курил и курил, пальцы у него были желтые, а руки все еще красивые, с латинской буквой “L” на запястье, вырезанной ножом и затертой порохом (!) 25 лет над.
Он перехватил ее взгляд: «Да, так и помру уже с этой отметиной.» Серьезно так сказал, без улыбки.
- Ты надолго?
До завтра, - струсила Лика.
–Ну да, понятно. На кладбище приезжала? Проведала?
– Не совсем, мамину урну привезла, как обещала.
- Так, значит мама твоя…
- Полгода назад, просила рядом с папой похоронить…Это ты был у моего отца? Цветы принес?
– Я, конечно, мой там же, недалеко, не видела?
Лика грустно покачала головой.
-Даже не знала, что его больше нет. Я его любила.
- А он тебя.
–Не то, что мама.
– Не то, что мама, - согласился Гарька.- А теперь жалеет, зря, говорит, не дала вам сразу пожениться, вся жизнь твоя сложилась бы по-другому.
Лика страшно покраснела. Начинается…
- Да ладно тебе, не бери в голову, жил я с ней и с первой женой – ад кромешный, а ты бы ее вообще убила. Так что…
- Все, что ни делается, к лучшему? – не удержалась Лика.
- Да нет, мышь, к худшему, только ты не переживай, вот уже глаза как плошки – я же знаю, сам во всем виноват.
Помолчали.
- Я тебя провожу. Ты в гостинице? Догадываюсь, в какой. У нас только одна, где ты могла бы остановиться.
Лика опять смутилась. Он опять угадал. Шли весело, болтали, вспоминали себя молодых как-то по-доброму. Одну тему аккуратно обходили, как будто просто дружили когда-то. Перед входом в гостиницу остановились.
- Леля сказала, все равно доживать будешь с Ликой, вот посмотришь. Перееду если в Подмосковье – поможешь?
- Конечно, Гарька.
- А письмо напишешь?
- Обязательно, Гарька.
- Ну смотри, Буратино, не обмани.
Усмехнулся. Ушел, не оглядываясь.
Безумно хотелось догнать, обнять, притащить в свой люкс, залезть как прежде вместе в душ часа на два, а потом не спать всю ночь.
Дернулась за ним – хотя бы поцеловала – нет, не скотина же я. Уеду, а как он с этим останется?
Гарька дошел до угла, оглянулся, Лика – несчастная, растерянная все еще стояла на пороге гостиницы.
- Мышь, а я все-таки больше!
Лике хотелось крикнуть – нет я! Но на нее таращились пузатые охранники, а Гарька уже повернул за угол.
На следующее утро она уехала на такси в областной центр, а оттуда самолетом в Москву. Торопливо, не оглядываясь, роняя то зонтик, то перчатки, то телефон.
Завтра же напишу, завтра же, все твердила она, как заклинание. Не написала. И не позвонила. Прошло полгода – и вот теперь позвонила тетя Леля.
***
Гарьки больше нет. Через 4 месяца невестка родит второго ребенка, и тогда она все скажет мужу – 4 года ждала этого дня! Оставит агентство верному Руслику, а квартиру мужу – и на самолет – и … И ничего. Гарьки больше нет. Некуда лететь. Не состарятся они вместе. Не станет Руслик директором. А впереди долгий изматывающий размен с криками «Шизофреничка! Психопатка! Не было ничего!» Муж никак не мог понять, что у Лики именно СЫСКНОЕ агентство, дурак…