Город с его вечным шумом и сутолокой утомлял. Хотелось тишины и покоя, и вот мы уже за его "околицей".
Узенькая тропинка привела нас в удивительный мир Берендея. Лес жил своей размеренной жизнью. Где всегда гармония и порядок, а времена года происходят по строго намеченным правилам. Здесь было свежо и прохладно. Ели и сосны, разогретые полуденным солнцем, источали здоровый смолистый запах. Пахло грибами после прошедших накануне дождей. В вершинах деревьев, с густо переплетёнными кронами, зеркально дробилось дневное светило.
Местами древесный купол был настолько густым, что образовывал сплошной шатёр, через который с трудом проглядывало голубое небо.
Среди деревьев выделялись своими могучими стволами дубы-великаны, а их жёсткая кора казалась отлитой из чугуна.
Под сенью дубов тянулись к солнцу заросли орешника, молодой душистый липняк, стройные рябинки, тенелюбивые растения.
Вдруг в мир отлаженной музыки, состоящей из голосов птиц, шума ветвей и шелеста трав, ворвался чужеродный громкий лай собаки. Прошла минута, другая. Лай не прекращался.
"Где-то там, в тех ёлочках", - мой приятель Анатолий указал на островок деревьев-подростков, показавшихся из-за поворота. Подойдя поближе, мы услышали, что к собачьему лаю примешивается ещё и тревожное попискивание славок. Птицы были явно чем-то напуганы, перелетали с ветки на ветку, исчезали в густой листве и снова появлялись.
Мы осторожно углубились в молодой ельник. Большая рыжая собака с громким лаем кружила вокруг чего-то, что скрывала от нас невысокая, но довольно густая трава.
Увидев нас, кобель отбежал в сторону, но лаять продолжал.
"Что там может быть?" - спросил я своего спутника. "Вероятно, гнездо славок. Они ведь часто строят их на земле или в нижних ветвях деревьев", - ответил Анатолий.
Мы отогнали собаку прочь, осторожно раздвинули примятую траву и были немало удивлены, увидев у своих ног совсем маленького кукушонка.
Он нам показался настолько беззащитным, что Анатолий шагнул к нему, намереваясь взять в руки. И в тот же миг из травы раздалось грозное шипение, как будто перед нами был не пернатый малыш, а опасная ядовитая гадюка.
Это было настолько неожиданно, что Анатолий вздрогнул и инстинктивно отдёрнул руку, как если бы действительно наткнулся на настоящую змею. Распушив перья, отчего кукушонок сделался несколько крупнее, птенец сидел на остатках разрушенного гнезда. Шарообразное, похожее на беличье, какие сооружают для себя славки, оно уже было мало кукушонку. Он просто-напросто вырос из него, как вырастают из детского платья.
Мы прикасались к тайне живой природы. Тайна, обычно скрытая за лесным пологом от посторонних глаз, о которой мы знаем, но видим крайне редко, тут была как на ладони.
Прибавляя в весе в первые дни по три-четыре, а потом и по десять граммов каждые сутки, кукошонок всё больше напоминал свою родительницу. Из голыша он сначала превратился в колючего ёжика. Потом на колючках распустились пушистые кисточки. А чуть позже появились и первые перья. В таком виде мы и застали нашего кукушонка. Однако до самостоятельной жизни было ещё далеко.
Мы отошли немного в сторону и стали наблюдать. Пискнув для порядка ещё несколько раз, птицы успокоились и продолжили свою родительскую работу.
На появление приёмных опекунов кукушонок сипло свистел и показывал ярко-оранжевый зев. Вид вечно просящей пасти не давал славкам ни минуты покоя. Лишь иногда ненасытный малыш почему-то медлил проглатывать паука или муху. И тогда отец или мамаша быстро совали голову в раскрытый рот и, схватив неиспользованный корм, тут же его проглатывали сами. Чтобы через несколько минут появиться с новой добычей.
То обстоятельство, что кукушонок оказался в чужом гнезде, нас не удивило. Всем хорошо известно, что кукушки свои заботы по насиживанию кладки и выкармливанию потомства взваливают на других птиц. И те терпеливо и старательно кормят обжору, ничем не похожего на них самих, ни на их птенцов. А кукушонок, едва появившись на свет, ещё полностью слепой, старается избавиться от своих братьев и сестёр по гнезду, оставаясь, в конце концов в нём один.
Раза три в час славки совершали санитарный обряд. Кукушонок делал на гнезде разворот, и кто-нибудь из птиц быстро хватал у него из-под хвоста белую бомбу.
Казалось бы, гнездо на земле, и такая процедура в данном случае не обязательна. Но славки и тут придерживались чистоты и порядка. Даже после того, как мы посадили кукушонка на сук ближайшей берёзы, они продолжали совершать санитарный обряд.
Отходы жизнедеятельности достигали размера небольшой сливы, такая ноша тянула славок к земле, но они относили эту "сливу" в сторону и бросали подальше от гнезда.
Усадив кукушонка на сук дерева, мы затаились, стараясь не пропустить момента, как поведут себя птицы на этот раз. Но никаких проблем не возникло.
На суку сидело огромных размеров чудище, но славки по-прежнему продолжали верить, что это их кровное дитя.
Мамаша с зажатой в клюве букашкой даже не стала опускаться под ёлку, а сразу же уселась на сук, к вечно ненасытной пасти. На секунду птица задержалась с отлётом и тут же получила удар клювом в грудь - "нечего, мол, прохлаждаться, лети за едой. Я голоден!" И славка поспешила. И снова принесла что-то в клюве.
Прошло несколько дней. Мы продолжали каждый день наведываться к знакомому месту и всякий раз с каждым нашим приходом замечали какие-либо изменения в нашем кукушонке. Из взъерошенного птенца он всё больше превращался в птицу с подобающим ей нарядом. Грудка покрылась полосками, как у ястреба. Кончики тёмных перьев чуть-чуть забелели, и от этого кукушонок выглядел рябеньким щёголем. На головке появились два беленьких пятнышка.
Потягиваясь, кукушонок расправлял крылья и, кажется, уже понимал, для чего они предназначены.
Балансируя на одной лапке, другой он ухитрялся прогнать назойливых комаров, почёсывая тельце под крыльями.
В нём всё больше зарождался характер исследователя. Если прежде, получив добротную порцию пищи, он дремал, то теперь всё, что происходило вокруг, ему было интересно.
Он уже осмысленно глядел по сторонам. Из множества звуков самыми желанными для него были голоса родителей, подлетающих с пищей, которой теперь требовалось всё больше и больше. Но и другие звуки стали его привлекать. Поворотом головы он провожал пролетающих мимо дятлов, прислушивался, как где-то рядом, звоном разбитого стекла, перекликаются синицы.
Пока мы вели свои наблюдения, недалеко от нас куковала кукушка. Но никакой особой реакции её голос у кукушонка не вызывал. Он становился, как нам казалось, даже чуть флегматичнее, чем ещё несколько дней назад. А, может быть, в этом как раз и есть назначение кукушкиной песни - вселять уверенность и спокойствие в подрастающее где-то дитя.
А славки-родители продолжали неустанно носить еду. Рядом с кукушонком они теперь выглядели совсем "детсадовскими малышами".
И вот однажды наш визит к кукушонку закончился тем, чем и должен был закончиться. Посаженный нами на сук дерева, он вдруг коротко перелетел на соседнюю ветку. Увидев своего сына повзрослевшим, славки позвали его повторить смелый шаг. И кукушонок перелетел уже чуть подальше на толстый сук соседней осины. А потом и вовсе пропал из виду.
Где-то с неделю славки ещё будут летать за своим кукушонком и его подкармливать, а потом они расстанутся навсегда.
Вот и вся тайна, которую мы увидели в ближайшем лесу. Тайна, к которой мы прикоснулись.