Двухтысячный – такой же год, как все...
Все так же будет счастья не добиться
На этой, Богом проклятой, земле...
Зима 1990 года
Как я стал Серым Волком
В жизни каждого мужчины есть роковые цифры. Может быть, кто-то проходит их легко.
Я - нет.
Мне было около 40. Еще молодой, сильный. Здоровая семья, выросший сын и взрослеющая дочь. Интересная работа на военном заводе, готовая диссертация и до защиты полгода. Любительский театр, в котором все главные роли мои, а Эсмеральда, Лаура, Анна (та, которая в Каменном госте) моя жена. Молодая, красивая и любящая.
Фестивали, дипломы, цветы.
Бурная кипучая жизнь, в которой отдаешь себя и получаешь искреннее уважение коллег и любовь друзей.
Правда, моих друзей не было.
Как-то так получилось, что родственники мои: родители, сестра, тетка отошли чуть в сторонку. А школьные и институтские приятели куда-то подевались. На работе чисто деловые отношения. Ну, а в театре, конечно, были какие-то встречи и тоже приятели, но в основном те, с которыми дружила моя жена. И с родственниками общались в основном с ее стороны. Ездили в Питер, Москву, под Харьков к ее теткам и сестре. С ее родителями жили в соседних подъездах и встречались каждый день, а мои жили почти за городом и виделись мы раз в две-три недели. Мне было интересно с моей женой, ее дела и друзья стали моими, а о моей работе говорить было нельзя. Так и получилось: ее жизнь - это моя жизнь, а лично своей у меня не было, да и не хотелось.
Она появилась в нашем отделе полгода назад, перевелась из другого, и раньше я ее не видел. Помоложе моей жены, но ненамного. Ладная фигурка, пышные каштановые волосы, коротко стриженые, красивые карие глаза. Цвет то роковой. Они меня и зацепили. Не своей красотой, а ясностью и грустинкой.
Жизнь у нее не сложилась. Потрясающая привлекательность, молодость, играющая кровь, одна в большом городе без родителей, оставшихся где-то под Карагандой, жгучий роман, а потом славная дочка и, как оказалось, нелюбимый муж. Развелись. А жить то надо. Все одной.
Сначала болтали ни о чем. Немного о работе и коллегах, а потом чуть-чуть обо мне и много о ней. О ее матери, которая нелепо погибла под колесами грузовика, об отце, который приезжал перекладывать печку в ее крохотной квартирке. О том, как ее родителей, тогда еще детей немцев Поволжья, вывозили в теплушках под конвоем в Казахстан. О том, что ходит вот к ней один, а она не знает, что ей делать. И о том, что она, наверно, уедет в Германию, это сейчас просто, их там ждут.
А потом я ходил к ее бывшему мужу за разрешением на отъезд дочери. И на его вопрос, кто же я, мог честно сказать: "Коллега по работе".
Ей нужно было сменить унитаз и переклеить обои в комнате. Я менял как-то унитаз у себя, когда мы жили в деревянном доме-сарае с холодным туалетом без смыва и выгребной ямой. Здесь был такой же. Я справился нормально. Электропроводку, наверное, делал такой же умелец, как и я. Это было, когда моя немочка здесь еще не жила. Провода прибивали гвоздями к стенке между жилами. Очевидно, несколько раз промахнулись. Короче, когда я приклеивал обои поверх проводки, чтобы закрыть эти сопли, меня здорово долбануло током, и я долго отходил. Молодой, все прошло. И все это время мы были только друзьями. Ничего такого мне и в голову не приходило. Ведь у меня все было хорошо.
Наступал Новый Год. Я приготовил ей какую-то безделушку. Мы оказались в коридорчике возле отдела одни. Нам было хорошо, я отдал ей свой сувенир, а она мне свой. Наши губы встретились в дружеском поцелуе и вдруг задержались долго, нежно и желанно, а рука легла на грудь и бережно ласкала ее. Нам никто не помешал. Я не помню, что она спросила у меня, когда мы оторвались друг от друга. Но я помню свои слова: "Я никогда не говорил, что испытываю к тебе только дружеские чувства". И добавил, как клятву, те три заветные, которые до этого говорил только своей жене, когда пришло время, перед свадьбой.
Потом была мука. Не то, чтобы она меня избегала, но ответных слов не было. Никаких. Она приближалась и удалялась. Я пылал - она была холодна. Иногда она вроде бы звала меня, а я уже не верил. И жену я не разлюбил, продолжал ее любить спокойной семейной любовью, видел, как она мучается, и не мог причинить ей еще большую боль. Был миг, когда я мог уйти от семьи, но тут уж мои родители помогли. Откуда они узнали? Примчались встречать из командировки в Аэропорт. Мать наговорила кучу гадостей, я - ей. Стыдно признаться, но я ей этого не простил. Хотя, конечно, я в любом случае принял бы тогда такое же решение. К другому я готов не был, да и не ждали меня там.
Не надо родителям вмешиваться.
Одним словом, мука.
Вот пишу сейчас, и что-то жмет сердце. Может не надо писать? И от чего жмет? От того, что было тогда или от того, что сейчас? Так может не надо чувствовать и желать? Или надо поддаваться своим страстям, не обращая внимания на совесть, близких тебе людей, выбор своего пути? Я, наверное, очень глупый человек, до сих пор не знаю ответов. И не даю советов никому, каждый поступает, как поступает. Не судите, да не судимы будете.
Уже под весну, где-то в конце февраля был научный семинар за городом. Приехали специалисты из Москвы, Питера, Киева со своими докладами. Мой научный шеф тоже, вместе с женой.
Мы проходили какие-то тесты, играли в разные головоломки и, странно, со своей немочкой мы и ответы писали схожие, и баллы неплохие получали рядышком. И бегали часто мы с ней вдвоем по 4 - 6 километров, а потом тренировочный зал и баня. Иногда вдвоем. Раз она легла на полог обнаженной и сказала мне: "Не гляди". Но я глядел. Божественной красоты женщина.
Я снова сбился, бегали и разминались в зале мы конечно не на семинаре. А там мы прилежно слушали доклады, а вечером играли в пинг-понг, ходили в бассейн, танцевали и пили пиво. Я играл с ее дочкой. А мой научный шеф смотрел на нас удивительными, проницательными глазами и ничего не спрашивал.
И потом, когда мы созванивались по разным вопросам, он передавал иногда приветы моей жене, а про нее спрашивал очень бережно. Последний раз про нее я ему сказал: "Все. Уехала".
Мы случайно оказались в соседних комнатах. Было холодно, и я отдал им с дочкой свой электрообогреватель. В моей комнате стоял колотун. Я накинул еще одно одеяло и минут через десять, наконец, начал согреваться. Утром я постучал к ним. Девочка очень мне обрадовалась. Мы начали с ней играть, а потом барахтаться на кровати и ее мама вдруг присоединилась к нам. Было так удивительно хорошо.
Ну, зачем в дверь постучала соседка?
Или это Судьба сказала: "Ребята, хорошего понемножку. Вам в разных вагонах".
Именно тогда я впервые взял перо. То есть я и раньше писал всякие там посвящения к юбилею или другую глупость, а тут...
Ведь человек не может молчать. Ему надо крикнуть о своем сокровенном, как тому пастуху в дупло: "У принцессы ос-ли-ны-е у-ши!!!"
Вот и я про свои, ослиные...
Ах, да! Я же забыл про название моего рассказа.
Она активно готовилась к своему отъезду. Ее план был четок. Оставить здесь все. Акклиматизироваться там, выйти замуж за немца, родить и жить жизнью жены бюргера - тихой и размеренной. Все осуществилось идеально.
Здесь мы встречались редко. Я писал, что писал и куда-то уходил. Еще не понял куда. Прозрение наступило вдруг, когда она раз спросила: "Кто ты теперь?"
- Одинокий Серый Волк, - ответил я неожиданно и вдруг понял, что это правда. Я еще не знал, что это такое. И много позже я прочитал книгу обо мне или не обо мне: Герман Гессе "Степной Волк". Ну, как он мог за три четверти века до меня узнать, что я есть?
Удивительно устроен мир.
Через год, когда ее уже не было, меня вызвал начальник отдела. Он был хорош. Настоящий прибалт: высокий, широкоплечий, добрый; кобель ужасный. Закрыл дверь и, помолчав, сказал: "Я ее видел вчера в телесюжете о лагере переселенцев в Германии". Помолчал, открыл тумбочку, достал два стакана и бутылку коньяку. Мы выпили молча, и я ушел.
Так я стал Серым Волком. А может, не стал, а был всегда? Кто знает?
Вот снова день...
Качаются пустые,
Все машут ветру ветки за окном
И мертв сугроб.
Лишь волны ледяные
О камень бьют,
как в стену бьешься лбом
Кричишь?
Кричи,
Язык схватив зубами,
На грудь ступив,
Словам не дав уйти!
И раздираешь рот,
Смеешься всем губами!
А что в душе?
И черту не найти.