Генерал приехал лишь к вечеру. Застав одиноко сидящего с несчастным видом Никифора и батарею пустых графинов на столе, слегка удивился, но виду не подал:
- Еле-еле управился, зал тебе подбирали, приглашения рассылали, инструктировал личный состав на твое мероприятие, подбирали контингент, вообщем, работы по горло было. Назначили мероприятие на завтра, на 18:00, - взглянул внимательно на полковника, - ну-ка докладывай, что случилось?-
Никифор отвел глаза. Ему не хотелось отвечать генералу, пьяный разум толкал на безумный поступок, полковник с трудом сдержал в себе желание от души врезать по, лоснящейся самодовольством и самоуверенностью, роже. Более всего, истерзанному собственными переживаниями, Никифору не понравилось ровное и благодушное настроение генерала. Полковник искренне недоумевал, как может генерал, этот преступник, вести себя столь безмятежно, будто ничего не произошло, будто вполне нормально, что на собственной даче расстреливали тысячи беспомощных и несчастных людей...
- Даже рвы не потрудились закопать как следует, никого и ничего не боятся, даже Бога, - с ненавистью думал Никифор, - сам небось с дружками своими по живым людям в охотку палил, сволочь... - а вслух, вкладывая в интонацию весь свой сарказм, всю свою горечь, произнес:
- Выступление говоришь? Завтра говоришь? А сам здесь все поле костьми усеял? Небось сам по живым с радостью палил? Знаешь, кто ты после этого, Коля? -
Скривился брезгливо, словно стошнить вознамерился. В воздухе повисла нехорошая, тяжелая пауза. У генерала округлились глаза. Аполлова практически никто, никогда и ни в чем не обвинял, специфика его ведомства была такова, что собственные непогрешимость и неподсудность не подвергались сомнению. Поэтому даже на недавнее замечание Президента генерал отреагировал очень болезненно, практически пришел в ярость. Посему в первые мгновения Николай Семенович просто растерялся и не знал, как ответить на выпад Никифора.
Даже в свои лучшие времена Аполлов не читал в глазах истязаемых системой "врагов трудового народа" столь откровенного пренебрежения и столь неприкрытой ненависти, хотя люди, которых разрабатывало и гноило его ведомство, были отнюдь не из слабых.
Внезапно лицо Аполлова побагровело, генерал стал хватать ртом воздух, его сильно качнуло влево. Вовремя подскочивший Василий поддержал шефа и, поддерживая, отвел к постели. Скорая примчалась через 15 минут. Все это время Никифор корил себя за резкость и пытался противоречить сам себе:
- А вдруг генерал тут не виноват, вдруг это до него постарались, скажем, прежний хозяин дачи? - Но все существо полковника восставало против собственного слабодушия и он примирительно заключил, - все они одинаковые.
Когда скорая уехала, на террассу вышел Василий, взял со стола рюмки и графины и пригласил Никифора к генералу. Закуски и водку поставил в изголовье, у тумбочки, налил по полному фужеру, подвинул стул для полковника и удалился.
- Давай-ка выпьем сперва, - распорядился генерал.
Выпили, потом налили еще и опять выпили. Генерал порозовел, поднялся и сел на кровати.
- Прописали выпить до ночи два литра, не меньше. Иначе инсульт случиться может. А я сегодня замотался на службе, а про водку-то и забыл. Вот давление и подскочило. Но сейчас уже полегчало. Ты Никифор дурак, - наливая третий фужер, - захватил инициативу разговора в свои руки генерал. Если ты про те траншеи, так надо сперва разобраться, а после говорить, - с укоризной добавил, - не знаешь, а говоришь.
Никифор удивился, что злость на Аполлова куда-то улетучилась, уж больно спокоен тот был, виноватые люди так себя не ведут.
- Ну так объясни, - не сдавался полковник, не собираясь лебезить и оправдываться.
- Это еще при Ежове было. А усадьбу-то княжескую чекисты в революцию захватили и определили для старших чинов ОГПУ. Но Ежов все боялся, что наследники Голицыных объявятся и шум поднимут, что, мол, усадьбу ихнюю большевики отняли. Бред, конечно... Тогда же все равно у людей всю собственность поотнимали. Еще Дзержинский велел всех собственников реквизированного имущества и их родственников вылавливать по стране и расстреливать, чтобы, случись что, некому назад было законное имущество требовать. Все-то думали, что они врагов народа истребляют, ура кричали, хлопали. А на самом деле, собственников истребляли, вплоть до седьмого колена. А в тех траншеях все Голицыны лежат. Со всей страны свозили. Тогда Ежов здесь жил и такой приказ издал. Чтоб всех подчистую с фамилией Голицын свезти сюда и здесь расстрелять. Правда, перестарались. Примерно сотню Голдманов и десятка три Годманисов под горячую руку в расход пустили. Но, сам понимаешь, какие времена были... -
Генерал задумался, потом налил еще, и с чувством произнес:
- Пусть земля им будет пухом.
Молча выпили, закусили. У Никифора отлегло от сердца и он, со слезой в голосе, проговорил:
- Ты уж прости, Коля, не знал я, думал - твоя работа.
Генерал извинение принял, расчувствовался:
- Да ладно, чего там... Все никак руки не доходят, чтобы останки перезахоронить, батюшку пригласить для отпевания, мемориал установить. Только вот время сейчас для этого не самое подходящее, неспокойное нынче время, смутное...
Хворь окончательно отступила от генерала, он позвал Василия, снова накрыли стол на террассе. Говорили долго, о том-о сем, Никифор старался сгладить давешний выпад, был предупредителен и ласков за столом.
Весь следующий день генерал провел в хлопотах по организации выступления в зале Московской консерватории. Напоминал, распоряжался, даже грозил. Никифор маялся от безделья, пил для вдохновения водку, бродил по террассе, донимал глупыми разговорами Василия, который молчал, хлопотал по хозяйству и был совершенно спокоен.
Когда зрители расселись по местам и погас свет в зале, на освещенную сцену зала Московской консерватории вышел конферансье. Он вкратце ознакомил зрителей с творчеством Опреснока Дормидонтовича Совкофилова, о всемирной славе, которой удостоился его гениальный роман "В качель!" и, под гром оваций, пригласил самого писателя к микрофону. Гром аплодисментов усилился, когда зрители разглядели статную фигуру Никифора во фраке, с импозантной, интеллигентской бородкой. Дамы закатывали глаза от восторга, мужчины завистливо вздыхали.
Конферансье представил писателя залу и зрителям телеканалов, ведущих прямую трансляцию выступления, и объявил:
- Господа! Сегодня вы получите возможность живого общения с выдающимся писателем современности, разумеется, в корректных пределах. Вы сможете задать вопросы Опресноку Дормидонтовичу Совкофилову с помощью, любезно предоставленных зрителям дирекцией, микрофонов.
Конферансье удалился и Никифор предстал перед залом в свете софитов во всей своей стати. Полковник с завидным спокойствием внимательно осмотрел зал, задержал свой взгляд на гостях первого ряда. Выделил среди них Жириновского, Немцова, Проханова, Соловьева, Толстую, Полякова и Веллера. Подумал про себя:
- Болтуны, интеллигенты хреновы... -
Тень глубокого презрения пробежала по лицу, и Никифор начал свое выступление.
Говорил он долго и гладко, начал с поездки по США, поделился впечатлениями, о романе не говорил ничего - знал, что читали. Среди интеллигентов считается делом чести прочитать нашумевшую книгу, пусть и без малейшего интереса, только лишь ради престижа. Про бесшумные танки промолчал, разглашать не стал, понимал, что не все можно знать широкой публике. Рассказал о детройтском книгоизделии с неподдельным восхищением, восхищение передалось залу, зрители перешептывались и одобрительно кивали. Наконец, перешел к вопросу о литературе:
- Ведь о чем нынче пишут наши, с позволения сказать, писатели? - Никифор внимательным взглядом задержался на каждом из писателей, отчего те заволновались и заерзали на своих местах, - а ерунду всякую пишут. Чему они учат нашу молодежь? - посмотрел на Полякова, - учат, как от армии отлынивать. А где, скажите, патриотизм, любовь к Родине где? - Никифора, как в свое время Остапа, "понесло", - Приходят такие юноши в армию и ничего не хотят. Как их прикажете обучать военному делу, да еще и "настоящим образом"? А письма какие домой пишут? Стыдно читать. Портянки мотать не умеют, в наряд таких боязно ставить. За три месяца воротнички правильно подшивать не могут научиться. Не солдаты, а недоразумение какое-то. Ни патриотизма в них, ни начальной подготовки, одна глупость на уме. А все писатели виноваты! - высказал Никифор наконец все, что долгие годы копилось у него в душе.
В зале заволновались, загудели, кто-то кивал одобрительно, кто-то изображал недоумение (вторых было немного). Жириновский выкрикнул с места со всей мочи:
- Правильно, молодец!!! Подонки они все!!! - Татьяна Толстая, шутя, толкнула его локтем в бок, отчего Владимир Вольфович перекинулся на нее и стал ей что-то горячо доказывать. Но Татьяна Никитична только ехидно улыбалась распаленному соседу.
Высказав свое суждение об армии, Никифор перекинулся на проблемы крестьянства и промышленности, посетовал на всеобщий экономический развал и упадок. Тут уж Проханов заерзал на месте от перевозбуждения. Веллер крутил головой и комментировал в разные стороны, но его никто не слушал, все смотрели на Никифора и внимали только ему, отмахиваясь от назойливого коментатора. А Никифор самозабвенно вещал:
- Так называемые демократы развалили всю промышленность, лишили людей средств к существованию, - зал взорвался аплодисментами и одобрительными выкриками, - развалили колхозы, - тут Жириновский вскочил с места и набросился на Немцова с кулаками, пришлось разнимать, - раньше все знали, что такое озимые. А сейчас? - оглядел Никифор зал с чувством превосходства, - сейчас просо от пшеницы никто из вас не отличит, - в зале пристыженно поутихли, - Зато интернет есть у всех! Вот скоро свой интернет и кушать станете, когда крестьянина подчистую уничтожите!!! - горячо и с надрывом выкрикнул Никифор наболевшее.
Опять обратился к литераторам:
- Больше за жизнь писать нужно, господа-товарищи, о крестьянах, о рабочих... А не о бандитах разных. Чтобы молодых учить, смену нам растить. Не бандюков и наркоманов, а рабочих крепких парней и девушек, защитников Отечества, наконец. О спорте нужно писать, о любви к Родине, а не разводить, извините, бандитизм да секс с порнографией... -
Притихший зал внимал Никифору, как мессии, как оракулу, зрители одобрительно кивали, кое-кто, из наиболее впечатлительных, пустил слезу, вся страна в экстазе приникла к экранам телевизоров. Во всех концах необъятной страны, по ту сторону экранов, раздавались возгласы: "Правильно!", "Молодчина!", "Эк, он их!", "Правду-матку режет!" и тому подобные восклицания. Даже Президент, просматривая передачу, довольно потирал руки и свысока поглядывал на Аполлова, как бы желая внушить тому:
- Ну вот, а ты хочешь "убрать" его... Да ему, этому Тапочкину, цены нет!
Тем временем, Никифор, почувствовав свою безграничную власть над аудиторией, понес совсем уж ахинею:
- Даже на сознание людей влиять пытаются! С помощью генераторов торсионных полей! Во как! Причем, поля, что неудивительно, товарищи, применяют при этом левого и правого толка! - запечатали, очевидно, небесные архистратиги душу Опреснока в преисподней, дабы не смущала живых, дабы не мешала более выступлениям Никифора.
При этих словах Немцов приосанился, мол, знай наших! Зал притих с отвисшими челюстями. Не ожидали от демократов происков такого масштаба, такой подлянки. Полюбовавшись произведенным эффектом, Никифор решил закруглиться:
- Прошу, господа, у кого есть ко мне вопросы. -
На сцену, вприпрыжку, выбежал конферансье и затараторил:
- Господа, наши работники будут передавать микрофон желающим задать вопросы писателю, только учтите, что время, так сказать, живого общения, крайне ограничено. Прошу вас, господа, - и картинно исчез за кулисами.
Когда стихли долгие аплодисменты, из глубины зала начали задавать вопросы. Вопросы эти были скучны и неинтересны, их задавали люди Аполлова в строгом соответствии с разработанным генералом сценарием. В первом ряду стали зевать, откровенно скучая. Но очередь, наконец, дошла и до первого ряда. Жириновский первым выхватил микрофон у служки и разразился страстным монологом, обращаясь к писателю запросто, на "ты":
- Правильно говоришь! Молодец! Все демократы развалили, всю страну по миру пустили. А молодежь некому воспитывать. А сейчас вон Березовский хочет революцию делать, - приплел БАБа зачем-то, - нужно спорт развивать, стадионы нужно строить, заводы, а не только нефть выкачивать. Нефть самим пригодится еще, - осторожно критикнул, но спохватился и тут же переменил тему, - вертикаль власти надо укреплять, вот что! - и передал микрофон Татьяне Никитичне.
Владимира Вольфовича так и распирало сказать что-то очень важное, нужное, он отчаянно искал и не находил новой темы, натыкался лишь на вопросы, о которых давным-давно было всеми переговорено, которые потеряли интерес даже для него самого, неуемного лидера либерал-демократов.
Татьяна Никитична сразу взяла быка за рога:
- А вот скажите, Опреснок Дормидонтович, какое место в своем творчестве вы уделяете интеллектуальному плюрализму? -
Зал замер, ахнув. Вопрос мог поставить в тупик любого, даже Проханов вздрогнул, представив себя на месте Опреснока. Но Никифор, бросив недолгий, одобрительный взгляд на формы Татьяны Никитичны, тут же ответил:
- А никакого! Хватит уже нам плюрализма! Доигрались, пора и о порядке подумать! -
На что Татьяна Никитична не сумела возразить ничего прилюдно, тем более, что ответ писателя вызвал в зале бурю восторга и аплодисментов. Микрофон перешел в руки Соловьеву. Симпатичный ведущий не стал испытывать судьбу, потому свой вопрос задал так, что сам же на него и ответил:
- Конечно, можно всю вину свалить на демократов, но не кажется ли вам, уважаемый Опреснок Дормидонтович, что мы все, каждый из нас внес свою лепту во всеобщий развал? И мы все должны испытывать чувство вины перед огромной массой нищих и обездоленных людей... - заключил Владимир мысль голосом с трагической интонацией.
- Не кажется, - твердо и безапелляционно заявил Никифор, - не может солдат отвечать за действия генералов. Убитый солдат не знает, что сражение проиграно. Он честно исполнил свой долг. -
Ответом остались довольны все, даже сам автор вопроса. Микрофон перешел к Немцову:
- Не давайте ему микрофона! - закричал, вскочив и топая ногами, неугомонный Владимир Вольфович, - хватит, двадцать лет их слушали!-
Немцов обратился к писателю, не обращая внимания на демарш Жириновского и на неодобрительные выкрики из зала:
- Господин Совкофилов, как вы относитесь к демократическому движению в России? -
Зрители притихли в ожидании ответа. Казалось, сам воздух навис наэлектризованной тучей над публикой в готовности разразиться молниями и громом. Любой человек, на месте Никифора, сообразовал бы свой ответ в зависимости от степени собственного слабодушия, но бравого полковника смутить или поставить в тупик было нелегко, почти невозможно.
- Плохо отношусь, - заявил Никифор. - Взяли власть, так и надо было не воровать, а работать. А то развели демагогию, как лебедь, рак и щука в разные стороны воз тащить стали. Все, что можно, поразвалили, поразворовали и за границу наворованное переправили. А потом и сами поубегали из страны. Теперь друг на друга пеняете, а толку - ноль, -
С усмешкой заключил Никифор. Что на это мог ответить Немцов, тем более, прилюдно? Все сказанное было правдой, сермяжной, посконной и кондовой. В зале словно разрядилась атмосфера и зрители вздохнули облегченно. Микрофон взял Веллер и, ни к селу, ни к городу, спросил:
- Господин Совкофилоф, как вы относитесь к эвтаназии? -
Нанес удар ниже пояса. Михаил Иосифович был уверен, что уж этим-то вопросом сумеет поставить самоуверенного писателишку на место (ибо свято веровал, что настоящим и единственным Писателем с большой буквы был лишь он сам, Михаил Веллер). Дебаты по вопросам эвтаназии возбуждали умы всего человечества, наивно считающего себя прогрессивным. По вопросу об эвтаназии ломали копья и непримиримо враждовали многие. Плохо же знал Никифора господин Веллер.
Никифор понятия не имел о том, что такое эвтаназия. К незнакомым словам у полковника прочно выработалось отношение презрительное, как к ничтожной и никому не нужной зауми. Никифор даже думать над вопросом не стал, а ответил прямо:
- Никак не отношусь. Дурь очередная, выдумка дураков. Как будто нам заняться больше нечем, мало наворотили, чтобы на глупости время изводить, - Никифор отвечал совершенно искренне, он даже не хотел знать значения этого слова, да если бы и знал, вряд ли его ответ сильно разнился бы, - забава для демагогов и бездельников, -
Михаил Иосифович побледнел лицом от такого откровенного пренебрежения насущным вопросом мирового масштаба, хотел было вступить в дебаты по-привычке, но зал заулюлюкал в поддержку Никифора, послышались нелицеприятные выкрики в адрес хитроумного Веллера, и микрофон перекочевал в руки уважаемого Александра Андреевича Проханова:
- Видите ли вы, Опреснок Дормидонтович, возможность выхода России из создавшегося положения? - С явной симпатией обратился Александр Андреевич к писателю, - Есть ли надежда у русских людей на справедливое распределение национальных богатств между гражданами России? -
Никифор задумался. Сказать по чести, ни в какую справедливость, ни в России, ни в любой другой стране, полковник не верил. Считал это блажью, выдумкой хитрецов. Но Проханова понимал. Любой политик, любой опытный демагог, в свое оправдание во все времена подсовывал людям очередную химеру, будь то коммунизм, будь то расовая чистота, будь то всеобщее равенство или всеобщая справедливость. Проханов полковнику нравился, он чувствовал в нем незаурядного, толкового мужика, который не только сумел ухватить неплохой надел, но и у которого хватило ума, сил и терпения обрабатывать его. Поэтому Никифор решил подыграть Александру Андреевичу:
- Я думаю, порядок можно навести. Если всем миром навалиться. Поля привести в порядок заброшенные, засеять их, выгоны и пастбища обустроить сызнова, фермы разрушенные отреставрировать, животинку развести, дома крестьянам отстроить, а не бандитам этим новым хоромы возводить. Ну что еще? Промышленностью заняться... Вообщем, все организовать так, чтобы труд людям в радость был, а не в тягость. И чтобы люди почувствовали - чем лучше они работают, тем лучше живут. -
Зал взорвался овациями. Зрители встали и хлопали писателю стоя, со всех концов зала к сцене бежали люди с букетами цветов, к микрофону спешил конферансье, чтобы сказать уже никому ненужные заключительные слова. Все внимание зрителей было приковано к великому писателю, любовь всей необъятной страны в эти мгновения лежала у ног Никифора Кузьмича, полковника ракетно-танковых войск в отставке, временно, но блестяще исполняющего нелегкие обязанности писателя.
Никифор Кузьмич растроганно благодарил людей за цветы, улыбался, привычно позировал фотографам и телеоператорам, которым разрешили, наконец, съемки крупным планом. Прощание со зрителями затянулось, никак не меньше, чем на полчаса. Полковник раздавал автографы, улыбки и добрые слова всем, обращающимся к нему, зрителям, одна женщина от перевозбуждения упала в обморок.
Толпа восторженных почитателей, журналисты всех средств массовой информации, провожали триумфатора от выхода до генеральской Волги с затемненными стеклами. В машине Никифора ждал сам Аполлов. Президент приказал генералу встретить Тапочкина лично, в знак признательности и уважения. Сам же Первый обдумывал в это время план встречи с Никифором Кузьмичем, чтобы выразить свое почтение полковнику.
Николай Семенович дружески и одобрительно похлопал Никифора по плечу:
- Ну что, досталось тебе там? - глазами указал на здание, и добавил с сочувствием, - терпи, казак, - достал из бара бутылку, фужеры, налил по полной и провозгласил, - за тебя, Никифор! -
Выпили, закусили конфетой, братски поделенной пополам. По дороге генерал хвалил Никифора, что-то говорил о завтрашнем визите к ним на дачу самого Президента, но тот слушал вполуха, сказывалось пережитое возбуждение. Никифор испытывал такое ощущение, будто по нему проехался каток асфальтоукладчика. Хотелось под душ, хотелось покоя.
- На кой ляд мне еще эта встреча с Президентом? - искренне недоумевал и противился душой, но знал точно, что против рожна не попрешь, и лишь обессиленно махнул рукой. От генерала не укрылся упадок в настроении подопечного, и Николай Семенович опять наполнил фужеры до краев.
Водка возымела общеукрепляющее действие на организм, полковник приободрился, во взгляде появились искорки:
- Не могу понять, - с чувством произнес Никифор, - ну что они, писатели эти, могут в своих книгах понаписать? -
Генерал не ответил, только пожал плечами, он был того же мнения, что и полковник.
2007.04.22.