Спешить уже некуда. Хочется понять. Наша жизнь осталась только в памяти. В супружестве он показался мне своеобразным, но вполне предсказуемым человеком. Как висящее на стенке ружьё, которое непременно бабахнет. То ли от скуки, то ли для куража, то ли «усталость металла», или механизм какой из строя вышел. Вопрос один: когда? Нежная и ранимая душа его, наверное, страдала и плакала от постоянного страха. Возможно, ей хотелось покоя и ровного счастья, чтобы жизнь прогорала без опасного треска и разлетающихся угольков, без ярких всполохов и слезящего дыма, как сухие осиновые дрова. Но в нём жил ещё и хулиган-экспериментатор, терпеливо поджидающий наступление самого неподходящего момента, чтобы кинуть в огонь здоровенную горсть пороха или выплеснуть полное ведро воды. Можно сказать и по-другому: имелись у него убеждения, заставляющие поступать определённым образом и никак иначе. Без оглядки на разрушительный результат и тяжкие последствия. Мучился, переживал, но неизменно поступал так, как считал должным.
В последние годы он методично обрубал все свои связи, рвал последние ниточки отношений и, наконец, остался один. Но перед этим долго хлопотал с какими-то справками, подписями и печатями. Что-то у него не получалось, но он ничего не рассказывал, а я и спросить не решалась. В один ужасный день он, с гордым видом полностью удовлетворённого собой человека, положил передо мной документ на номерном бланке с гербовой печатью и подписями. Я не знала, как и реагировать. Такую бумагу дают в обмен на паспорт. Кому-нибудь из самых близких родственников. Последний документ уже не нужный упомянутому в нём лицу. Я заплакала, а он ушёл в свою комнату, где жил за письменным столом и компьютером последние пять лет. Через год он дал мне понять, что совсем не обязательно носить чёрное, хотя этот цвет мне идёт.
Еще через год я встретила симпатичного мужчину, немолодого, конечно, и он предложил мне руку и сердце. Мы сошлись и зажили тихо и спокойно. Мой новый муж словно бы не замечает присутствие первого в нашей квартире. Он ни разу не выразил своего недовольства. Свидетельство подлинное. Какие могут быть претензии к тихому и непьющему человеку? Есть-пить не просит, с разговорами в душу не лезет, стало быть, его и вовсе нет. В день годовщины мы сидим на кухне втроем и пьем, как положено, не чокаясь. Его уважительно до краев налитая рюмка стоит себе под куском чёрного хлеба прямо перед ним. Он молчит. И мы молчим.
Годы догорают без треска угольков и дыма.
Ровно, как осиновые полешки.
Спешить некуда, но хочется понять: с кем я жила и живу?
С кем?