Я - наблюдательница. Кому-то покажется, что быть наблюдательницей странно и сложно. Но на самом деле это достаточно просто. Тот, кто выбрал меня для этой цели, на всякий случай укрепил мой рассудок и оставил мне мою интуицию. Я, конечно, могу вмешиваться в события, но понемногу. По крупному счету, я не действующее лицо, мне положено только наблюдать. Мои глаза - это окно в другой мир. Кто-то вместе со мной смотрит не придуманный фильм, в котором я и режиссер, и оператор и лицо в кадре.
Мне нравится совмещать столько обязанностей сразу. У моего фильма нет фиксированного начала, мои чувства поверхностны и размыты. Получается так, что я еду в автобусе и не могу точно назвать момент, с которого исчезает само понятие времени. Просто я вдруг ловлю себя на мысли о том, что не знаю, сколько мне лет и куда я еду.
Пейзаж, проносящийся за окном, сливается в сплошную серую линию. От такой бешеной гонки наш автобус ломается. Он скрипит тормозами, шипит горячими дверями, и мы выходим из него. Мои подруги, неизвестно откуда прилепившиеся ко мне, терпеливо ждут, когда же его исправят. Но я беспечно прыгаю в следующий попутный автобус, хотя знаю, что там меня ждёт нечто. Более того, я знаю еще то, что этот автобус не довезет меня до нужной остановки.
Так и случается. Водитель с места берет в разгон. Я барабаню изнутри по кабине водителя, отгороженной от назойливых пассажиров жестяной стенкой. Водитель меня долго не слышит, а потом реагирует слишком поздно. И мы проезжаем мимо уютной ракушечной остановки вперед, прямо в дрянноту и черноту развалин.
Но что поделать, надо выходить. В развалинах быстро сгущается ночь. Ночью ходить опасно, но я отважна и полна решимости.
Опасность подстерегает меня с первого шага. Следом за мной из автобуса выпрыгивает шершавый бородатый карлик. Он открывает свой беззубый стариковский рот и тянет ко мне свои высохшие скрюченные руки. Я хочу убежать от него, но он бегает быстро. Моя интуиция подсказывает мне, что я спасусь, но я спокойна лишь на половину. Действительность оставляет желать лучшего. Ясно, что в мире что-то произошло, но надо жить! Ужас чередуется со спокойствием, я понимаю это сразу, мне шепнули на ухо эту мысль. И потому я бегу размеренно и хладнокровно из затхлой темноты, не оглядываясь на догоняющего меня старика. Бегу туда, где свет.
Граница света и тени очень резкая. Свет спасительно накрывает меня яркостью накала. Я снова там, где летний , горячий день. Вот она - моя милая ракушечная остановка и заждавшиеся меня, подруги. В их глазах подобие вопроса, в жестах покорность инерционному бегу мыслей по прямой. Они упрямо пытаются удержать в своих головах прямую времени. Но она закручивается в гибкие витки, распадется на тысячи нитей, прошивающих смятое в складки пространство. Оглядываясь назад, я не вижу темноты, из которой только что выбежала. Там, позади, высохшее поле, дома, влажно блестящие красной черепицей крыш. Я стряхиваю несуществующие кусочки и частички старика, якобы прилипшие к моей одежде.
Мои подруги усердно делают вид, что ничего не произошло. Через два шага от остановки мы входим в разноголосицу большой торговой площади. Здесь мы с подругами как рыбы в воде. Теперь только вперед к базарам и магазинам. Удача на первом же лотке! Кроссовки-тапочки защитного цвета. Цена смехотворная! Я давно мечтала о таких. Я уже вижу эти кроссовки на своих загорелых мускулистых ногах. Но торговка не торопится мне их отдавать, она смеется, широко открыв рот, смеется и чернявый невысокий парнишка, зайцем выскочивший из-за ее спины.
-Как, ты не помнишь нас! Ты не помнишь, как мы в детстве играли целый день втроем! Ты не помнишь? Совсем ?
Я пытаюсь вспомнить, а карие глаза печально смотрят на меня. Я его красивее, и его давняя детская влюбленность оживает, цепко обхватывая нас. Торговка уже нам не нужна. Мы с ней наскоро прощаемся, и она, приложив руку ко лбу, пытается закрыться от солнца.
-Неужели ты думаешь, что я отвечу тебе взаимностью ? - мысленно говорю я, глядя в темные глубокие глаза парнишки.
Но может быть, он и прав. Ведь у него шелковистые волосы и приятные манеры, в которых просвечивает благородство.
Мы пробираемся между рядов и сумок со всякой дрянью. Это опять начался плохой кусок жизни, но его надо пройти. Здесь запах подпорченной рыбы, прилавки, покрытые слоем засохшей грязи в форме подошв, пьяные крики и ругань. Я теряюсь на мгновение, но он здесь, он рядом, он, мой верный рыцарь, смотрит на меня с обожанием.
Рынок закончился, подруги ушли, блестя пакетами с новыми вещами. Мне же надо в больницу. Мой рыцарь покорно следует за мной. Он останавливается только перед дверью. Пусть ждет.
Больница снаружи - это спокойствие, внутри тоже. Но врач... Врач источает ужас. Моя мама лежит на койке в палате совсем одна. Она лежит вечно. Ей опять плохо. Я раздеваюсь и ложусь рядом с ней, стараясь не касаться ее тяжелого живота. Мне надо побыть с ней. Так надо, и ничего с этим не поделаешь. Настроение у меня от этого не поднимается, но ей становится чуть-чуть легче.
Когда мама засыпает, я ухожу в коридор, чтобы одеться. Дверь тихонько захлопывается за мной. Но тут же в коридор вбегает он, этот сумасшедший врач. Я еще не успела надеть юбку и мне приходится натягивать на бедра мой темно- синий жакет. Мои соломенные волосы рассыпаются по темно- синим плечам, отчего в глазах появляется легкая васильковая печаль. Я бездонно красива, от меня веет ароматом летней ночи, но он ничего не замечает. Он сошел с ума от безнадежности, слова сыплются из него свистящими пустыми обертками:
- Ну что, будем забирать домой? Нам здесь негде ее размещать, у нас нет места. Пусть побудет дома месяц, другой, без лекарств.
Я слушаю его с ужасом. Еще секунда и я врежу ему пощечину, мысленно, конечно.
-Посмотрим...- отвечаю я ему, пытаясь сохранить достоинство. - Вы лечите, а там посмотрим, я скоро вернусь.
Он, по рыбьи выпучив глаза, глотает воздух . Уж как-нибудь попозже я придумаю ,что ему сказать. «Попозже, пораньше», смысл этих слов странно- болезненно ускользает от меня. Время хаотично пульсирует, теряя предопределенность следующего мгновения и неизменную упорядоченность. Следствие меняется местами с причиной. Прошлое накладывается на настоящее и перестает быть прошлым. Будущего вообще не существует, хотя мой мозг с идиотской цепкостью продолжает вплетать все события в привычную цепочку времени. Я знаю, что моя мама давно умерла. Но сейчас она здесь, в этой больничной палате, в большой, отполированной до блеска комнате с ярко-зелеными занавесками на окнах. Солнце светит в них голубыми колкими лучами молодой, едва народившейся звезды. Впереди миллиарды мгновений и капель воды, объединяющихся в снежные кучи облаков, иллюзия прочной, мягкой, застывшей материи. Боже мой, как страшно летать там, в вышине на самолетах. Здесь, в больничной палате, так тихо, так спокойно. Но болит...
Я выскакиваю на улицу, у меня еще есть дела. Мой верный рыцарь все еще ждет меня, но на его лице забота. Его забирают в солдаты, в армию, на бойню. Дураки продолжают по инерции воевать между собой, они не видят, что пространство и время стали неоднородными. Ужас и покой набегают волнами, сменяя друг- друга. Дураки, они не могут переждать пока пройдет очередная волна ужаса. Я это чувствую, я знаю, а им неведомо мое знание. Наверное, им страшно, им трудно не сойти с ума. И они сходят с ума, и они убивают самих себя...
Мы едем ко мне домой вместе с моим верным другом, но теперь я буду смотреть на него из окошка. Проходить армейскую подготовку он будет в нашем большом дворе.
Во дворе - зима, и поэтому ему выдали белый теплый тулуп на овчине. Тулуп сидит на нем великолепно, и он сам, кажется, стал выше и строже, и взрослее. Он отыскивает меня взглядом в окне. Он чувствует спокойствие, исходящее от меня. А они, все эти новобранцы- солдаты, уже маршируют нестройными рядами. И сейчас начнется главное сумасшествие.
-Поднимите руки десять человек тех, кто хочет быть убитым и десять, желающих их убить.
Рук много и в том и в другом случае. Ведущий выкручивается как может, выбирая одних и оставляя других, недовольных и злых оттого, что их не выбрали. Вот чудак, ну разделил бы их всех сразу пополам, они все бы были довольны.
Посреди двора большая ледяная площадка катка. И вот они выстроились на этой площадке- десять против десяти. Мне становится страшно, я не могу смотреть на этих десять, добровольно вставших на смерть дурней, потому что они не знают, что будет с ними. Я затыкаю уши, и вокруг меня возникает неестественная тишина. Я не слышу ничего, я только чувствую опасность и вижу шершавую морду того самого старика, который все- таки выследил меня. В его глазах маниакальный блеск, в руках тяжелая черная штуковина, он закидывает ее ко мне в окно, плотоядно скалясь. Гадость какая-то! Я хватаю ее на лету, и не глядя , кидаю ее ему вниз обратно. На том месте, где он стоял, гремит взрыв, заглушая одновременные выстрелы на катке. Старик отпрыгнул куда-то в сторону, побежал по паучьи перебирая ногами. Домашние благодарно смотрят на меня, а я смотрю на каток. Убитых там сгребли в одну кучу, припорошили снегом, и по ним теперь как по горке ползают дети. Армия продолжает свой марш, вербуют новых солдат. И после марша начнутся очередные убийства. Может быть, когда они перебьют всех, тогда и закончится эта неразбериха.
Я ищу встревоженным взглядом белый тулуп. Я спокойна, мне тревожно только слегка, ведь у меня интуиция. В районе затылка я ощущаю тепло и, предчувствуя радость, поворачиваю голову. В глубине комнаты, в лиловых сумерках, он, прошедший пыль и дым сражений, повзрослевший, с ласковыми глазами. Он смотрит на меня насмешливо- влюбленным взглядом, от которого у меня внутри все переворачивается. Стоп. Я забываю, что я спокойна. Как бы задержаться в этом хорошем, за что уцепиться? Хорошее неотвратимо обтекает меня, за ним снова ужас.
Я вглядываюсь в окно в поисках хорошего. Ну, конечно же, вон идут двое. Черные шинели, белые шарфики.
-Кто носит белые шарфики летчики или моряки? - выкрикиваю я, жизнерадостно отбивая после каждого слова восклицательные знаки.
Все подчинено мне, все восхищены моим спокойствием. Эти двое поворачивают свои головы ко мне, высунувшейся в форточку и, улыбаясь, я мгновенно оцениваю их высокую стройность, светлоту глаз и волос. Но в комнате ждет меня он, мой верный рыцарь.
Не он центр комнаты и не я. Он все понял, он держит меня за руку. Его рука размывается эфемерно, и он исчезает. Он не существует, потому что существую только я, потому что я - наблюдательница.
Солнце вспыхивает ярко, гаснет, фиолетово пульсируя, подхватывает меня в нежные покачивающие объятия, пронося через неоднородность пространства- времени, собирая снова в привычную атомарную структуру с жесткими причинно-следственными законами пинг-понговой механики. Мое тело обретает повседневную плоть, вещи занимают свои привычные места.
За окном фырчит автобус. Мои подруги снова стучатся в дверь, зовут меня на рынок за покупками. Я - наблюдательница, и на сегодня моя работа закончена. Тот, кто смотрел вместе со мной этот сумасшедший фильм , отдыхает. Но и на отдыхе он не оставляет меня, он всегда со мной, мои глаза для него - это окно в чужой мир. Он жадно впитывает его подробности, цвета, звуки, ритмы. Набравшись вдохновения, он начинает моделировать, создавать новые формы. Пространство и время для него все равно, что глина для скульптора. Он - модельер Вселенной, он ее композитор. Он великий фантазер и мистификатор, он - создатель эмоций , он - трагик и комик. Я не знаю, где и в каком виде он существует, но его чувства близки мне. Потому что он всегда со мной, я - его глаза, я - наблюдательница.