Ты не отвечаешь на письма, поменяла номер телефона. Единственное, что осталось у меня – твоя фотография, на которой ты улыбаешься не мне. Остались мои воспоминания об одном единственном дне, который мы провели вместе. Даже не наедине. Я даже толком не узнал тебя, не поговорил. Но была какая-то искра. Я не знаю искра вожделения, или искра узнавания. Но была. Не придумал же я это! Как придумал тебя. Почти придумал. Придумал, что ты любишь вареных креветок, торт со взбитыми сливками, гулять по траве, на которой дрожат капельки росы, улыбаясь, подставлять лицо солнцу, что хоть немного, но любишь меня...
Я всегда мечтал влюбиться вот так - с первого взгляда, с единственного мига. Чтоб глаза в глаза - и не оторваться, и никого кроме нас вокруг. И это произошло в один день. Один день проведенный с тобой, и это случилось. Я смутно догадывался о том, что это произойдет еще до этой фатальной встречи. Однодневной, жаркой, июльской, до безумия короткой и до слез бесплодной. Я ждал ее и боялся. Встреча на вокзале, твои первые слова ко мне: «А я думала ты ниже ростом». И все. Предназначенное судьбой свершилось – не могу оторваться. С неимоверным усилием отвожу от тебя глаза, но они возвращаются, словно эмигрант на родину, словно взгляд оставленного на острове - на парус в океане. Случайные прикосновения. И каждый раз разряд в несколько тысяч киловатт пронизывает от макушки до пяток. Прогулка, бессмысленные слова. И со страхом глаза на часы. Нет, еще есть время до поезда. У меня еще время впитать тебя, твой голос, твой запах… Дышу полной грудью, никого не вижу кроме тебя. И предчувствую смертельную жажду, которая полностью поглотит меня после того, как ты исчезнешь. Но еще два часа… Целая жизнь.
Неуклюжее, короткое объятие на перроне. Тыкаюсь губами в твою шею, едва не теряя от пронизывающей боли сознание, жизнь, рюкзак. Верчу в руках зажигалку, чтобы не смотреть на тебя.
Я теперь точно знаю, что слезы рождаются не в глазах. Сперва они невыносимо крепко сдавливают горло, не давая дышать, изменяя до неузнаваемости голос, затем опускаются ниже – к сердцу. Обхватывают его стальными обручами. И оно замедляет свой ход. Тук-тук, тук-тук, тук, тук… тук… ту…к… Предательски дрожит подбородок, стискиваю зубы до крошки. Не помогает…
Семь суток в вагоне без тебя. Семь суток скрипучей боли. Семь ночей скулежа в подушку. Семь суток, которые немного смягчает и согревает сообщение от друга: «Знаешь, она тоже плакала на перроне, когда ты уехал».
А потом от тебя: «Ты все выдумываешь. Не нужно. У меня своя жизнь. Не мешай». И темнота вперемешку с отчаянием накрыла с головой… Без просвета, без искорки. Набираю твой номер. Отключен. Пишу. Ты не читаешь моих писем.
Теперь ищу в каждом новом лице твое. Хоть черточку, хоть овал, хоть отголосок синего. И нахожу…
Что-то в моей душе рождается. Пока неоформленное, пока комочек. Вздрагивая от каждого случайного взгляда, порыва ветра, очередного минуса на улице. Что-то теплое, лохматое, уютное. Пока смешное, неуклюжие, слабое. Тыкается неоформившимся носом в закоулочки душевные, повизгивает еле слышно. Но смеет уже подскуливать о себе – мол, я тут уже, никуда не денешься. Конечно, я могу убить его, пока неоформившегося, слабого, беззащитного. Не подкармливать редкими встречами, не подогревать робкими фантазиями. И тогда оно, конечно, загнется – не выживет. По такой-то весне – снежной, неспокойной, суматошной. Вытравить это живое из себя, по косточке, по капельке, пока не поздно. Пока это еще на уровне интереса, любопытства, без касания, даже случайного, без скулежа сердечного, слабенького.
Бегу по лужам, по весне, по лицам прохожих, словно стараюсь оторваться от этого, скрыться, исчезнуть, забиться обратно в зиму. Спокойную, белую, вечную. Зарыться в сугроб с головой, а лучше с размаха – темечком в снег. От голубых глаз, от неровно подстриженных волос светло-непонятных, от взгляда настойчивого – интересующегося.
Но с дрожью сердца каждый день - 127 ступенек вверх, десять шагов налево, деревянная дверь. И разочаровательно-страшно, а вдруг не увижу, и замирательно-сладко, а вдруг увижу. Быстрый, настойчивый взгляд прямо в глаза, в мозг, в позвоночник. И длится, и длится, когда все приличия уже прошли. Длится, пока здороваюсь с другими, длится, когда спускаюсь – 127 ступенек вниз, наискосок налево, тяжелая дверь и бежать. Бежать медленно, в надежде, что догонишь. Бежать неумолимо.
Есть ли в тебе что-то от той, далекой? Пока не знаю. Но верить хочу, что не обманешь…
Ты далекая, узнав это, вздохнешь с облегчением, перекрестишься, плюнешь через левое колено. Но пойми, она - это тоже ты. Только близкая, к которой прикоснуться можно, грубо стащить джинсы в перспективе, коснуться руки, заглядеться на мочку уха.
Я забуду твое имя, чтобы не назвать им ее. Я забуду твой адрес… Я постараюсь. Честно.
Помню состояние усталого восторга, когда впервые за несколько лет получил от тебя письмо. Ничего не значащее. «Привет, прошло столько времени, я думала, ты про меня забыл. Зашла вот случайно на старый ящик, а тут от тебя письмо. Как живешь?». Не попадая в клавиши, пишу ответ сдержанный, без эмоций – ни лишнего слова и запятой. Я знаю, если позволю сказать тебя что-то о любви, ты опять попадешь, исчезнешь, скроешься испуганно. Только на этот раз навсегда.
Нейтральное - привет, выстраданное – как я могу тебя забыть, слегка мазохистское – как у тебя дела, бессмысленное и наивное – я скучал, и последнее отчаянное – не пропадай больше. И твои короткие рассказы, в несколько предложений, об удобной жизни с мужем, о глобальном затянувшемся ремонте, о новом виде из окна. И невысказанное, скрытое за буквами, старое – ты мне не нужен, не мешай.
Включаю компьютер и первым делом на майл, посмотреть есть ли что от тебя. Кляну себя, уговариваю, приказываю, не ходи, не надо, это унизительно. Не помогает. «У вас нет непрочитанных писем». Руки обессилено падают на клавиатуру. Ты опять пропала? Навсегда? На пять лет? На расстояние до альфы Козерога?