БАЙКИ СТАРОГО ГЕОЛОГА.
Юности, ушедшей навсегда и безвозвратно, с сентиментальной улыбкой – посвящается.
Байка первая:
Превратности Судьбы: «Зенит» и портвейн – близнецы братья….
1980-ый год был богат на события – московская Олимпиада, умер Владимир Семёнович, я окончил школу.
Выпускной вечер, утреннее похмелье – пора задуматься о поступлении в ВУЗ.
До пятого класса семья жила в Ленинграде, а потом родители «завербовались на Севера», так что школу я заканчивал на Кольском полуострове, в заштатном посёлке городского типа – папа с мамой уезжать до пенсии с Северов не собирались.
Как бы там ни было – пора возвращаться на историческую Родину, где остались малогабаритная трёхкомнатная квартира и добрая старенькая бабушка.
Бабушка встретила внука с распростертыми объятиями, долго вертела во все стороны, приговаривая:
- А худенький то какой, да и росточком не вышел. А войны то и не было. Что ж так? Это всё Север ваш. Солнца нет, витаминов нет.
Чего это – «росточком не вышел»? Целых сто шестьдесят три сантиметра. А что худой – так это всё из за спорта – как-никак – чемпион Мурманской области по дзюдо – среди старших юношей, в весе до 48- ми килограммов.
Бабушка возражений не принимала, и стала один раз в два дня ходить за разливным молоком, к колхозной цистерне, каждое утро появлявшейся возле нашего дома.
- Пей, внучок, пей молочко. Оно полезное. Глядишь – и подрастёшь ещё немного.
Внучок не спорил, и молоко пил исправно.
Куда поступать – особого вопроса не было. Естественно, туда – где пахнет романтикой. В те времена это было очень даже естественно и логично – тем более что представители профессий романтических получали тогда очень даже приличные деньги.
Любой лётчик, моряк, геолог зарабатывал в разы больше, чем какой-нибудь среднестатистический инженер на столичном предприятии.
И считалось где-то совершенно обыденным – лет до сорока пяти «половить романтики» где ни будь в краях дальних, денег меж тем заработать, да и осесть ближе к старости в каком-нибудь крупном городе на непыльной должности, а по выходным – свои шесть соток с усердием вспахивать.
Раньше, чем в других Вузах, экзамены начинались в Макаровке, где готовили мореманов для плаваний в северных морях. А что, профессия как профессия – и денежная, и с романтикой всё в порядке.
Отвёз документы, написал Заявление о приёме – всё честь по чести.
Но уже на медкомиссии, к моему огромному удивлению – облом вышел.
Пожилой доктор – с пышными седыми усами, в белоснежном накрахмаленном халате, щёгольски-небрежно накинутом поверх уставного тельника, быстро опустил меня «с морских просторов на скучную землю»:
- Нет, братишка, задний ход! Не годишься ты для нашего заведения. У тебя в носу важная перегородка сломана. Дрался много, или спорт какой? И то и другое? Молодцом – одобряю! Но с таким носом – у тебя на морском ветру такие сопли польются – только вёдра успевай подставлять. А зачем нашему Флоту прославленному сопливые офицеры?
Нонсенс получается.
Да ладно, не огорчайся, не один ты такой. Тут метров пятьсот ближе к Неве – Горный Институт. Все хиляки от нас туда курс держат. Тоже лавочка неплохая. Дерутся только ихние студенты с нашими курсантами, постоянно друг другу пустыми пивными кружками бошки проламливают. Но это так, не со зла. Традиции, брат, понимаешь. Так что – греби в том направлении, и семь футов тебе под килем.
Я и погрёб.
Старинное приземистое здание, толстенные колонны, узкие, сильно выщербленные ступени. По разным сторонам от входа – какие-то скульптуры – два покоцанных временем и ветрами мужика обнимают таких же покоцанных девчонок. А что – оригинально.
На асфальте, рядом с началом лестницы аккуратными метровыми буквами белой краской начертано:
-Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, МОЙ ЛГИ!
А что – мило.
Значит – нам сюда дорога!
Тут же выяснилось, что на чистых геологов (РМ) – бешеный конкурс, человек пятнадцать на место. А вот на второстепенных геологов (гидрогеология – РГ, и бурение скважин – РТ) конкурс поменьше, да ещё и по эксперименту поступить можно – если средний балл по аттестату выше, чем «4,5» – то сдаёшь только математику – письменно и устно, если суммарно получаешь девять баллов, то всё – принят.
Средний балл у меня «4,8», с математикой проблем никогда не было – сдаю документы на РТ, больно уж название будущей профессии красивое:
«Техника и технология разведки месторождений полезных ископаемых».
Лихо загнули.
Через две недели получаю две пятёрки – зачислен без проблем.
Но декан тут же огорчает – всем, поступившим по эксперименту – добро пожаловать на прополку турнепса, в славный совхоз «Фёдоровское»!
Покорно едем на турнепс. Бескрайнее поле, покрытое полуметровыми сорняками.
Получили ржавые тупые ножи – и вперёд, за славой и орденами.
Все вяло топчутся на месте, только один парнишка, высокий и худой, с непропорционально длинными руками и ногами, резво берётся за дело – и минуты не прошло, как он удалился от основной массы нашего героического отряда метров на пятнадцать – только сорняки в разные стороны летят, будто из под ножей комбайна.
- Во даёт! – восхищённо удивляется симпатичная девица с экономического факультета.
- Да это Эртэшник, - лениво цедит её кавалер, в очках – по виду – типичный ботаник, - На РТ каких только чудиков не принимают.
Ну, раз парнишка свой – тогда подключимся к процессу.
Становлюсь чуть правее энтузиаста и начинаю пропалывать чёртов овощ, стремясь догнать лидера. Удаётся сделать это только через час, истекая потом, на противоположном краю поля.
- Лёха-каратист, - тяжело дыша, представляется новый товарищ.
- Ну, а я тогда – Андрюха-шахматист, - острю я в ответ и пожимаю протянутую потную ладонь, - Кстати, а чего это мы так ломанулись то?
- Ты что – Джека Лондона не читал, что ли? – искренне удивляется Лёха, - Ну, помнишь в «Смоке и Малыше» - «быстрые долгие переходы и долгие привалы»? Мы то сейчас минут сорок в тенёчке поваляемся, а эти уроды всё это время на солнышке жарится будут. Логично ведь?
Соглашаюсь, что логика действительно присутствует. Новый знакомый оказывается записным болтуном и законченным романтиком, поступившим в Горный сугубо по идейным соображениям.
Минут двадцать Лёха треплется о своей любви к путешествиям, о желании объехать весь мир вдоль и поперёк, о каком-то там ветре странствий и тому подобных глупостях. И ещё минут десять – о карате – надо же, действительно оказался каратистом – редкость для тех времён нешуточная.
- Как ты к футболу, кстати, относишься? – интересуется новый приятель.
Отвечаю, что, мол, нормально отношусь, как все, только играю не очень, да и редко к тому же.
- Давай тогда на «Зенит» сходим? Согласен? Ну, тогда давай в субботу на «Петроградке» встречаемся. Не опаздывай. Билеты я заранее куплю.
В субботу встречаемся ровно в три.
- Слышь, Лёха, а чего это мы в такую рань состыковались? Футбол то в восемь только?
- Ну, ты прямо как маленький. А портвейну достать, а выпить-поболтать? – Непритворно удивляется Лёха.
Мысль о портвейне мне как-то в голову не приходила. Вообще то мы на футбол собирались.
Приятель быстро о чём-то консультируется с незнакомыми мне пацанами и радостно объявляет:
- На Зелениной «Агдам» продают. Полетели по быстрому, говорят – достать реально.
Летим по быстрому. Стоим в очереди, потом лезем без очереди, Лёха успевает заехать кому-то в глаз. Но портвейн достаём – целых три бутылки.
Интересуюсь – зачем так много.
- «Агдам» – вино для дам, философски заявляет Лёха, - Три – то, что надо: одну – до матча, другую – в процессе, третью – после. Железная логика?
Конечно, железная, чего уж там.
- Давай за мной, тут один парадняк есть – всё культурно сделаем.
Входим во двор – колодец, поднимаемся под самую крышу – на шестой этаж.
Откуда-то из-за батареи Лёха достает картонную коробку, открывает крышку.
В коробке – два стеклянных стаканчика, салфетки, перочинный нож.
Напарник ловко застилает подоконник салфетками, протирает стаканы, открывает пузатую бутылку с дурно пахнущем напитком, достаёт из кармана сырок «Дружба».
- Слышь, Лёша, а зачём это всё? Ну, «Агдам» этот, сырок, - решаюсь, наконец, на вопрос.
- Ну, ты даёшь! – Лёха нешуточно возмущён, - Как бы тебе это объяснить то попроще.
Ты как к Принципам и Традициям относишься? Положительно? Так вот – всё это – Принципы и Традиции – и сырок – именно «Дружба», и портвейн. Даже стишок такой есть: «Портвейн и «Зенит» - близнецы братья. Кто, нам, пацанам особенно ценен? Мы говорим «Зенит» - подразумеваем портвейн. Мы говорим «портвейн» - подразумеваем…» А, чёрт, забыл. Да неважно – давай – за «Зенит».
Пьём портвейн – первая порция, как полагается – комом, вторая – соколом. В процессе получаю море информации о мировом и отечественном футболе и о «Зените» и его игроках – в частности. Бутылка кончается, Лёха открывает вторую, достает из-за пазухи плоскую объёмную флягу и переливает туда напиток. Прячет под ремень, одёргивает рубаху, интересуется:
- Ну, как? Незаметно? А то менты нынче – звери, в миг отнимут.
Аккуратно протираем подоконник, прячем коробку со вспомогательным инструментом обратно за батарею, и, болтая и травя неприличные анекдоты, перемещаемся на Крестовский остров, но идём не к стадиону, а в глубь парка, где в дупле старого трухлявого дуба прячем третью бутылку.
А вот, собственно, и футбол. Видно, что на поле делается - откровенно плохо, но на тридцать третьем секторе весело. Все кричат, размахивают руками, извлекают из потайных мест фляжки, бутылки и даже – медицинские грелки, и под одобрительные взгляды друг друга потребляют принесённые напитки.
Вроде бы – наши выиграли, а вот с каким счётом – уже забылось.
Дружной радостной толпой, уже в вечерних сумерках, в окружении доблестной милиции, двигаемся прочь от стадиона.
Мужики дружно скандируют:
- «Зенит» - бронза звенит!
- Менты – гордость нации!
Пьяненькие девицы предпочитают другую кричалку:
- Я хочу родить ребёнка от Володи Казачонка!
Милиционеры благостно улыбаются, вежливо помахивая дубинками.
Незаметно сворачиваем в парк, к заветному тайнику.
Как открывали бутылку – помню, потом – как отрезало.
Проснулся уже на рассвете - от холода. Туман оседал на деревьях капельками росы, рядом громко храпел Лёха. Вот и сходили на футбол – интересно, что бабушка скажет?
Лёха проснулся неожиданно в хорошем настроении и тут же заявил:
- Классный был футбол, достойно сходили. А сейчас двинем на Ваську, там с восьми утра точки пивные работать начинают.
Двинули на Ваську. Приятель идёт впереди и в пол голоса напевает:
- Мои друзья идут по жизни маршем, и остановки – только у пивных ларьков…
У пивного ларька немаленькая очередь мятых мужиков. Но Лёха доходчиво объясняет, что мы – болельщики «Зенита», поэтому нам – без очереди. Первый несогласный тут же получает ногой в ухо – карате - весьма полезная вещь – и пиво уже у нас в руках. Впрочем, пива в кружке – процентов пятьдесят, остальное – чистая ленинградская водопроводная вода, но всё равно – хорошо.
Немного взбодрясь, двигаемся к метро.
Лёха, уже во всю глотку, орёт:
- Моя мать – Революция, мой отец – стакан портвейна….
Так вот ты какая, жизнь студенческая! Лично мне – нравится.
Бабушка встретила на удивление спокойно:
- Пей, внучок, пей молочко. Оно с похмелья – в самый раз будет.
Внучок и не спорил.
А с Лёхой на футбол довелось ходить недолго.
На втором курсе его быстренько женила на себе одна весьма шустрая, но правильная девица.
И стал наш Лёха-каратист примерным семьянином со всеми вытекающими последствиями.
Вот Вам превратности Судьбы – жил себе парнишка простой – анархист, хулиган, драчун, любитель портвейна, романтик замшелый, а ныне?
Ныне Лёха - профессор, доктор технических наук, червь бумажный. Тьфу, да и только.
Вот что девчонки с нашим братом вытворяют.
Байка вторая.
Введение в специальность: Бур Бурыч и ротмистр Кусков.
И вот она – первая лекция. Называется – «Введение в специальность».
Заранее – ведь Первая Лекция - собираемся возле означенной аудитории, ждём начала.
Ещё группа чётко разбита на две половинки: вот – местные, ленинградские, а вот – приезжие, «общажные».
Разная одежда: местные – уже в джинсах – в «настоящих», либо - в болгарских; общажные – либо в школьных брючатах, либо – в широченных, уже года два как вышедших из моды – клешах.
Разная речь: кто-то громко «окает», кто-то, также громко, демонстративно этого не стесняясь - «акает»; местные – в основном, молчат, изредка негромко и отрывисто переговариваясь о чём-то между собой.
Пройдёт всего лишь полгода, и всё усреднится, все станут братьями – с общими интересами, предпочтениями в одежде, сленгом.
А пока - ленинградцы сгруппировались по правую сторону от входа в аудитории, приезжие – по левую.
Я, если посмотреть так – местный, если эдак – приезжий. Но, поскольку тусуюсь с Лёхой-каратистом, прибиваюсь к ленинградским.
И, вдруг, ровно по центру разделяющего группировки коридора появляется неожиданная, по-книжному брутальная - фигура.
Среднего роста блондин с шикарным киношным пробором посередине модной причёски, обладатель тяжёлого, волевого, опять таки – киношного – подбородка.
Одет – в чёрную классическую тройку, белоснежную рубашку со стоячим воротом, кроме того - шикарный галстук яркой попугайской расцветки и - нестерпимо блестящие, чёрные, явно импортные – туфли. На лацкане пиджака – ромб, свидетельствующий об окончании какого-то спортивного техникума, рядом – громоздкий значок с надписью: «Мастер спорта СССР».
- А это что ещё за ферт такой? – достаточно громко, не таясь, спрашивает Лёха, никогда – с момента нашего знакомства – не уличённый в тактичности и трепетности.
Ферт, оглядевшись по сторонам, и, как будто услыхав Лёхин вопрос, тут же направился в нашу сторону.
Подойдя практически вплотную, и глядя только на Лёху – сугубо в глаза, заезжий щёголь пальцами на лацкане пиджака – противоположном тому, где красовались вышеописанные регалии – начинает показывать знаки, вынесенные из отечественных фильмов об алкашах – мол, давайте-ка, сообразим на троих.
Сюрреализм и импрессионизм в одном флаконе – ну никак не вяжется строгая черная классическая тройка с такими ухватками.
Но, Лёха у нас – кремень, и глазом не моргнув, он тут же, элегантно подхватив меня под локоть, начинает перемещаться в сторону мужского туалета.
Щёголь неотступно следует за нами.
В туалете, наш новый брутальный знакомый ловко извлекает из брючного кармана непочатую бутылку коньяка – пять звезд - за две секунды крепкими белоснежными зубами расправляется с пробкой, одним глотком опорожняет ровно треть, занюхивает рукавом, и, протягивая бутылку с оставшимся содержимым Лёхе, представляется:
- Кусков, Мастер Спорта СССР по конной выездке, дипломированный спортивный тренер, к Вашим услугам, господа!
Передавая друг другу бутылку, допиваем коньяк. На безымянном пальце нашего нежданного собутыльника – обручальное кольцо, совсем взрослый, в отличие от нас, значит.
Поскольку Лёха неожиданно закашлялся, беру нити разговора в свои руки, и спрашиваю ферта на прямую:
- Дяденька, а Вас то, как на эти галеры занесло? Чем, собственно, обязаны таким вниманием?
- Видите ли, мой юный друг, сорока на хвосте принесла – тут вроде заведение нормальное – Принципы и Традиции соблюдаются по полной. А это в наше время – не мало!
- Не, Кусков, ты это серьёзно? – Встревает откашлявшийся Лёха, - Про Принципы и Традиции? Ну, тогда ты – брат, и всё такое. Краба держи!
Кусков поочерёдно пожимает нам руки, и вдруг, прислушавшись к чему – то потустороннему, заявляет:
- Мужики, а, похоже – дверь в аудиторию уже откупорили. Слышите? А знаете – кто нас сегодня воспитывать будет? Сам Бур Бурыч. Лично. Вообще-то, на самом деле, его зовут – Борис Борисович, но для своих, продвинутых – Бур Бурыч.
Лучший бурила страны, в Антарктиде зимовал бессчетно! Так что – почапали за мной – на первый ряд, не пожалеете.
Все остальные оказались скромниками – на первом ряду – только наша троица.
Открывается дверь, и по проходу, между рядами сидящих, вихрем пролетает крепкий мужик в годах с потрёпанным портфелем в руках – только полы расстёгнутого пиджака разлетаются в разные стороны.
Мужик чем-то неуловимо похож на Кускова – такой же плотный, челюсть – кувалда, разве что волосы – седые и лысина на макушке - с небольшой блин размером.
Знаменитый профессор пробегает в непосредственной близости, и мой нос, уже неплохо разбирающийся в ароматах, свойственным крепким напиткам, однозначно сигнализирует – это – хороший коньяк, по взрослому – хороший, в отличие от того, который мы десять минут употребляли без закуски в немытом сортире – просто отличный – звёзд на пятнадцать потянет.
Бур Бурыч взбирается на трибуну, и с места в карьер начинает:
- Орлы, рад Вас всех видеть. Нашего полка – прибыло. Поздравляю! А куда Вы попали, представляете хоть немного? Знаете – что за Эр Тэ такое? Так вот, первыми словами своей речи – хочу сообщить, что Эр Тэ – это вещь совершенно особенная и где-то даже – неповторимая. Если совсем коротко, то Эр Тэ – это гусары нашего, Горного Института. Вот так – и ни больше, и ни меньше. Кстати, а какие Правила гусары соблюдают неукоснительно и скрупулезно? Кто ответит?
Кусков тут же тянет руку вверх.
- Прошу, молодой человек, только – представьтесь с начала.
- Кусков, в душе – гусарский ротмистр, - представляется Кусков.
- Даже – так - ротмистр? – Густые профессорские брови со страшным ускорением ползут вверх, - Безусловно – очень приятно, продолжайте.
Ротмистр спокоен, и где-то даже нагл:
- Ваш вопрос, уважаемый Борис Борисович, прост до невозможности. И ответ на него давно, ещё со времён Дениса Давыдова, известен широким массам:
во-первых – это - «гусар гусару – брат»;
во- вторых – «сам пропадай, а товарища – выручай»;
в-третьих – «гусара триппером – не испугать»;
в – четвёртых -….
- Достаточно, Кусков, достаточно, - торопливо прерывает Бур Бурыч, - Кстати, а чего это Вы, ротмистр вырядились – словно какая-то штатская штафирка? А?
- Сугубо из соображений конспирации, мон женераль. Что бы враги гнусные не догадались, - серьезно донельзя отвечает Кусков, преданно тараща на профессора круглые карие глаза.
- Юморист хренов, - хмуро морщится Бур Бурыч, - если умный такой – отгадай загадку: «Двести три профессии, не считая вора. Кто это?»
- Вопрос – говно, экселенц, - браво докладывает разухарившийся ротмистр, - Это, без всякого сомнения – полковник полка гусарского, гадом буду.
На несколько минут профессор впадает в транс, затем, ни на кого не обращая внимания, медленно достаёт из потрёпанного портфеля маленькую фляжку и подносит её к губам, после чего устало произносит:
- В смысле философском, Вы – Кусков, безусловно, правы. Спасибо за откровенный ответ. Но, всё же, Горный Институт готовит вовсе не гусаров. А совсем даже – наоборот.
Представьте, тайга, или – тундра какая, и до ближайшего населённого пункта – километров сто, а то – и поболе будет. И вертолёты не летают ни хрена – погода-то нелётная. И стоят пара- тройка буровых на ветру сиротиночками позабытыми. И хлебушек закончился - голодно, и шестерёнка какая-то важная сломалась. Разброд и уныние в коллективе. Но план давать то надо – иначе денежков не будет, да и начальство голову отвертит на фиг.
И вот тогда на арену, под нестерпимый свет софитов выходит он, наш герой главный – Буровой Мастер.
Он и хлеба испечёт, и рыбки в речке ближайшей наловит, и на стареньком фрезерном станочке шестерёнку нужную выточит, и паникерам разным – профилактики для – по физиономиям гнусным наваляет. Короче – отец родной для подчинённых, да и только.
Если даже кто, не дай Бог, представится – он и похоронит по человечески, молитву какую никакую над могилкой прочтёт.
Ясно Вам, голодранцы, теперь будущее Ваше и перспективы на годы ближайшие?
Ну, ясен пень, буровой мастер – это только первая ступень карьерная – но важная до чёртиков. А гусарство – это так – для души и комфорта внутреннего.
Вот я, например - профессор, доктор технических наук, лауреат премий разных. Но не греют титулы эти. А горжусь главным образом тем, что присвоили мне полярники звание знатное – « Король алхимиков, Князь изобретателей». За что спрашиваете?
Тут дело такое. В Антарктиде мы лёд не просто механическим способом бурим, но и плавим также. И чисто технологически для процесса этого спирт чистейший необходим.
Но на станциях антарктических начальство – как и везде, в прочем, - умно и коварно.
И дабы пьянства повального не началось – добавляет в спиртягу всякие примеси насквозь ядовитые – дрянь всякую химическую. И каждая новая смена на станцию полярную прибывающая, считает своим долгом за год отведённый, изобрести хотя бы один новый способ спиртоочистки – тем более что и начальство не дремлет, так и норовит новую химию применить. Ну, а изобретателю конкретному – почёт и уважение всеобщее.
Я в Антарктиде четыре раза побывал – а способов очистки целых девять изобрёл. Ясно?
О чём это бишь я?
Бур Бурыч ещё долго рассказывает о всяких разностях – о горах Бырранга, о чукотской тундре, о южных пустынях, о Принципах и Традициях, об известных личностях, учившихся когда-то на РТ:
- Даже Иося Кобзон у нас целый семестр отучился, а потом – то ли Мельпомена его куда-то позвала, то ли с математикой казус какой-то случился.
А что касается Главного Принципа, то это просто – всегда и со всеми – деритесь только с открытым забралом. С открытым – и - без стилета за голенищем ботфорта…..
Лекция должна длится полтора часа, но проходит два часа, три, четыре – все как завороженные внимают профессору.
В конце Буб Бурыч – то ли нечаянно вырвалось, то ли совершенно сознательно – произносит – так, якобы – между делом:
- В мои то студенческие времена у Эртэшников такой ещё Обычай был – первую стипендию коллективно пропивать – с шиком гусарским. Но тогда всё по другому было – и стипендии поменьше, и народ позакаленней и поздоровей.
По тому, как переглянулись Кусков с Лёхой, я отчётливо понял – семена брошенные упали на почву благодатную – будет дело под Полтавой.
Через месяц дали первую стипендию, и подавляющее большинство во главе с доблестным ротмистром Кусковым на несколько дней обосновались в общаге – с шиком стипендию пропивать. На одного участника приходилось – помимо закусок скромных, но разнообразных – по пятнадцать бутылок портвейна марок и названий различных. Совсем нехило. Честно говоря, справится с таким количеством спиртного - было просто нереально, если бы не бесценная помощь старшекурсников.
Они благородно помогали бороться с Зелёным Змеем, приносили с собой гитары, песни разные геологические, незнакомые нам ещё тогда, пели душевно:
На камнях, потемневших дочерна,
В наслоённой веками пыли,
Кто-то вывел размашистым почерком –
Я люблю тебя, мой ЛГИ.
Может это – мальчишка взъерошенный,
Только-только - со школьной скамьи,
Окрылённый, счастливый восторженный –
Стал студентом твоим, ЛГИ.
Может это – косички да бантики,
Да пол неба в огромных глазах,
Наконец, одолев математику,
Расписалась на этих камнях.
Может это – мужчина седеющий –
Вспомнил лучшие годы свои.
И как робкую, нежную девушку
Гладил камни твои – ЛГИ.
Многим испытание это оказалось явно не по плечу – я вышел из игры на вторые сутки – поехал домой, к бабушке – молоком отпаиваться, кто-то сошёл с дистанции уже на третьи…
Но ударная группа коллектива во главе с принципиальным ротмистром – героически сражалась до конца.
Через неделю Бур Бурыч пригласил всех на внеочередное собрание. Хмуро оглядел собравшихся, и голосом, не сулившим ничего хорошего начал разбор полётов:
- Только недоумки понимают всё буквально. Умные люди – всегда взвешивают услышанное и корректируют затем – по обстановке реальной и по силам своим скудном.
В противном случае – нестыковки сплошные получаются.
Вот из милиции пришла бумага – медицинский вытрезвитель № 7 уведомляет, что 5-го октября сего года студент славного Ленинградского Горного Института – некто Кусков – был доставлен в означенный вытрезвитель в мертвецки пьяном состоянии, через три часа проснулся и всю ночь громко орал пьяные матерные частушки. Ротмистр – Ваши комментарии?
- Не был. Не привлекался. Всё лгут проклятые сатрапы, - не очень уверенно заявляет Кусков.
- Выгнал я бы тебя ко всем чертям, - мечтательно щурится Бур Бурыч, - Да вот закавыка – из того же учреждения ещё одна бумага пришла. В ней говорится, что всё тот же Кусков 6-го октября сего года был опять же доставлен, опять же в мертвецки пьяном состоянии, через три часа проснулся и всю ночь читал вслух поэму «Евгений Онегин» - естественно, в её матерном варианте исполнения. Ротмистр?
- Отслужу, кровью смою, дайте шанс, - голос Кускова непритворно дрожит.
- Ты, тварь дрожащая, у меня не кровью, а тонной пота своего это смоешь – на практике производственной, в степях Казахстана, куда загоню я тебя безжалостно, - уже во весь голос орёт профессор, но тут же успокаивается и совершенно спокойно, и даже – где-то задумчиво, продолжает, - За один вытрезвитель - выгнал бы беспощадно. Но два привода за двое суток? Это уже – прецедент. А от прецедента до Легенды – шаг один всего. Выгоню к чертям свинячьим героя Легенды – совесть потом замучит.
Но с пьянкой, шпана подзаборная, будем заканчивать. Всем в коридор выйти! Там указаний дожидайтесь. А Вы, Кусков, останьтесь.
Выходим в коридор, группируемся возле замочной скважины. За дверью – ругань, шум какой-то неясной возни, оханья…
Минут через десять в коридор вываливается Кусков – одно его ухо имеет рубиновый цвет, и своей формой напоминает гигантский банан, другое – размером и формой напоминает тарелку инопланетян, цвета же – тёмно фиолетового.
- Это чем же он тебя лупцевал, стулом, что ли? – Заботливо интересуется Лёха.
- Ну, что ты, - как нив чем ни бывало, отвечает ротмистр, - Разве можно советских студентов бить? Так только – за ухо слегка потаскал, сугубо по-отечески.
Все начинают неуверенно хихикать.
Кусков неожиданно становиться серьёзным и строгим:
- А теперь, эскадрон, слушай команду Верховной Ставки – с крепкими напитками завязать, кроме случаев исключительных. В мирное время - разрешается только пиво.
К исключительные случаям относятся: дни рождения – свои и друзей (включая подруг); свадьбы – свои и друзей, рождение детей – своих и друзей, похороны – свои и друзей, а также – успешное сдача отдельных экзаменов и сессии в целом, начало производственной практики и её успешное завершение. Всем всё ясно?
- Да не тупее тупых, - тут же откликается Лёха, - Кстати – о пиве. Тут поблизости – три пивных бара располагается. «Петрополь» - дерьмо полное – там всё время ботаники из Универа тусуются. «Бочонок» - почётное заведения, туда даже иногда пацаны авторитетные заглядывают – Гена Орлов, Миша Бирюков, только маленький он для компании большой. А вот «Гавань» - в самый раз будет – целых два зала, просторно – в футбол запросто можно играть. Мореманы из Макаровки там, правда, мазу держат. Но ничего – прорвемся. Ну, что – замётано? Тогда – за мной!
Дружной весёлой толпой, под неодобрительными взглядами прохожих, двигаемся к «Гавани».
Впереди – ротмистр, как полагается – верхом.
На Лёхе, естественно – как на самом здоровом и выносливом.
Вот такие вот педагоги жили в те времена, с решениями нестандартными и сердцами добрыми.
Бур Бурыч умер несколько лет назад.
На похороны приехало народу – не сосчитать.
Шли толпой громадной за гробом – малолетки, и сединой уже вдоволь побитые - и рыдали - как детишки неразумные, брошенные взрослыми в тёмной страшной комнате - на произвол беспощадной Судьбы.
Байка третья.
Рыбалка – как философский аспект мироощущения.
Вот и закончен первый курс. Слава всем Богам Земным, новым, старым, модным, давно забытым – но Мы – прорвались! Ура!!!
В августе – в строгом соответствии с Учебным Планом – учебная практика в Крыму.
А пока, целый июль – каникулы!
И решили мы с одногрупником съездить на рыбалку – на мою вторую Родину, на Кольский полуостров.
Толстый Витька – пацан свой в доску. Ростом – под два метра, здоров – как буйвол африканский, гирями двухпудовые жонглирует – Поддубный отдыхает.
Вообще то он – сугубо городской, краснощёкий – кровь с молоком, и слегка изнеженный, очочки носит, на рыбалке и не был ни разу. Но когда-то ведь надо начинать?
Почему, собственно, не сейчас?
Садимся в поезд – через двадцать часов – на месте.
Знакомые мужики соглашаются доставить нас до озера Долгого. Садимся в видавший виды «Урал», едем. Минуем Кандалакшу, впереди - Крестовский перевал, ранней весной и поздней осенью – место страшное – бьются там машины десятками за один раз.
Представьте: внизу – ещё тепло, на перевале – минус, проходят осадки какие – дождь, или там просто туман росой оседает – ловушка и готова. Идёт на перевал колонна гружёных лесовозов, дистанцию между машинами приличную держа. И вдруг, передний выезжает на гололёд, но ничего – со скрипом, но проезжает. За ним остальные. Но метров через двести гололёд в голимый лёд превращается – передний начинает вниз скатываться, под колёса второму, тому то же деваться некуда – начинает вниз сдавать. Но сдают то лесовозы назад не строго по прямой, косоротит их постоянно, поперёк разворачивает. А тут с перевала вахтовка какая – нибудь спускается, не затормозить ей на льду, вот и врезается в развёрнутый поперёк лесовоз, и покатились все вниз со страшной силой - огненная полоса километров за пятнадцать видна.
Потом перевал на пару суток закрывают – ремонтники очищают дорогу от обгоревшего железа. И так вот – несколько раз за сезон.
Но сейчас - лето, поэтому преодолеваем перевал легко, спускаемся – вот и легендарный Терский берег – северная граница беломорского побережья.
Возле безымянной речушки делаем привал – шофёр заваливается спать, мужики немного выпивают – так, чисто формально – до Избы (так конечная точка маршрута называется) – грести часов восемь.
Хорошо вокруг – речушка журчит, рыбёшка усердно плещется, комарики редкие жужжат.
И вдруг выясняется – Толстый для комаров – лакомое блюдо. Облепили они его физию, и – давай кусать нещадно. А на других, меня включая – ноль внимания. Видимо, распознали городского, распробовали.
Бегает Витька по берегу, ручонками размахивает. Лицо у него опухло знатно, очки модные с носа, раздувшегося вдвое, сваливаются.
Смеются мужики:
- Ну, Андрюха, повезло тебе с напарником. Не рыбалка, цирк сплошной у вас впереди намечается.
Шоферюга, наконец, просыпается – едем дальше.
Вот и Долгое озеро – шириной не более километра, вытянутое с северо-востока на юго-запад километров на сто с гаком.
Красиво тут несказанно. Над противоположными берегами озера нависают крутые невысокие сопки, покрытые редколесьем, далеко на юге через кучевые облака смутно угадывается горбатая, совершенно лысая Иван-гора. На озере – полное безветрие, вода отливает тусклым серебром, далеко впереди, прямо по нашему будущему курсу – быстро передвигающая, словно живая, полоса цветного тумана – местами розового, местами – лилового.
Надуваем лодки – и – вперед, гребём до Избы.
Витька садится за вёсла, но уже через двадцать минут набивает кровавые мозоли и - из игры выбывает. Дальше гребу в одиночку – поэтому к месту назначения прибываем последними, затратив вместо принятых восьми часов на полтора часа больше.
На месте неожиданно выясняется – рыбачить на Долгом нам предстоит с Толстым сугубо вдвоём – мужики, посовещавшись, решат пойти дальше – на речку Умбу – лохов браконьерить.
Для тех, кто не знает, «лох», в своём первоначальном значении, это – не человек вовсе, а сёмга, зашедшая поздней осенью на нерест, отнерестившаяся, но не успевшая вовремя уйти в море. Перезимовав в проточном озере, через которое проходит нерестовая река, такая рыба из «красной» превращается в «жёлтую», да и вкусовые качества теряет.
Но всё же, как считают местные, лучше ловить лохов, чем всякую там сорную рыбу – плотву, окуня, щуку.
Нас с собой не берут – опасно, рыбинспекция не дремлет. Мужикам то, что – они местные – договорятся с инспектором за всегда, а нас - если поймают, то на первый раз, конечно, не посадят, но отправят бумагу в институт – запросто вылететь можно – прямиком в армию.
Остаёмся одни. Убираемся в Избе, заготовляем впрок дрова.
Изба – место особенное – приземистый пятистенок, сработанный в незапамятные времена из солидных сосновых брёвен, крыша – из толстенных, перекрывающих друг друга деревянных плах – никакого тебе рубероида или толи, но не протекает никогда.
Над входной дверью вырезан год постройки – 1906-ой. Солидно.
Внутри – просторные двухуровневые нары – человек десять можно с лёгкостью разместить, печь из дикого камня, массивный обеденный стол с разнообразной посудой, дюжина самодельных табуретов, над столом – полка, на полке – антикварный кожаный скоросшиватель, забитый разномастными бумагами и бумажонками.
Открываю на последнем листе, в смысле – на первом – по мере наполнения:
Пожелтевшая от времени гербовая бумага с неясными водяными знаками, косой убористый почерк:
Былой отваги времена
Уходят тихо прочь.
Мелеет времени река,
И на пустые берега
Пришла хозяйка Ночь.
И никого со мной в Ночи.
Кругом – лишь сизый дым
И в мире нет уже причин
Остаться молодым.
Поручик Синицын, втрое июля 1920 года.
Да, однако, впечатляет. Непросто всё, должно быть, там было – после Революции грёбаной.
Читаю самый верхний, последний лист – неровно обрезанный кусок обоев «в цветочек»:
Над моим сердцем – Профиль Че Гевары,
Впереди – долгий путь.
Пойте, звените в Ночи гитары,
Им не давая уснуть.
Жирные свиньи в гламурных одеждах
Жадно лакают бордо.
А на закуску я Вам, как и прежде,
Предложу лишь говна ведро.
Пашка, десятый класс, двадцать первое мая, 1981-ый год.
А это уже наши люди. Но, судя по всему – революционные идеалы по-прежнему живы.
Становится ясно – скоросшиватель этот – своеобразный дневник литературных и иных пристрастий гостей, некогда Избу посетивших.
Ну, что же – будем уезжать, тоже чиркнём пару строк.
А пока – с лирикой надо завязывать, пора начинать рыбу ловить.
Рыбу приходится ловить одному, Витька по-прежнему не в ладах с комарами. Сидит всё время в Избе, скоросшиватель листает. А если и выходит на свежий воздух, то сугубо с парой предварительно мною наломанных, берёзовых веников – от гнусных насекомых отбиваться.
На пятые сутки, когда я собирался отплывать за очередной порцией добычи, к лодке подходит Толстый, усердно вертя вениками, и хмуро бубнит, хлюпая распухшим носом:
- Слышь, Андрюха, а я, похоже, заболел серьёзно, выбираться нам отсюда срочно надо – к доктору.
- Что, боишься, что от комариных укусов в носу гангрена началась? – пытаюсь отделаться плоской шуткой.
Да нет, - Витька серьёзен и к шуткам невосприимчив, - Всё гораздо серьёзней. Я это…Ну, как сказать…Ну, с тех пор, как сюда приплыли, ни разу, э-э, по большому не сходил, вот. Такого со мной никогда ещё не было. Я же с детства к режиму приучен – два раза в день – утром и вечером. А тут – такое. Давай-ка, пока не поздно выбираться отсюда, к чёртовой матери – к доктору, в смысле.
Успокаиваю Толстого, как могу. Говорю, что это – совершенно нормально, что организм на рыбалке потребляет гораздо больше энергии, чем в городе, то есть – работает на принципах безотходного производства, ну и ещё всякого – в том же ключе.
Витька успокаивается, заметно веселеет и, даже, выражает желание составить мне компанию в сегодняшнем процессе ловли противной рыбы.
Взяв свою удочку, резво запрыгивает в лодку, не забыв, впрочем, захватить с собой и веники. Отплываем.
Сперва проверяем жерлицы. Снимаем пару щурят.
А на последней, самой дальней жерлице сидит огромный, семикилограммовый язь. Рыбина сдаваться не собирается, делает сумасшедшие свечи, пытаясь порвать леску. Витька позабыл обо всех своих бедах, азартно помогает затащить язя в лодку, громко кричит и хохочет, в пылу борьбы с его носа слетают очки и падают за борт.
После того, как оглушённый язь затих в мешке, мне приходится лезть в воду за очками – благо не глубоко, метра полтора.
Найдя пропажу и обсохнув, направляю лодку к заранее прикормленному месту – «по чёрному драть плотву».
Но не тут то было. Витька опять вспомнил о комарах, к удочке даже не прикасается, махает своими вениками – лодка раскачивается из стороны в сторону, идёт волна – рыба, естественно, не клюёт.
- Ну, и какого рожна ты со мной попёрся? Чего рыбу пугаешь? Сидел бы себе на берегу и махал бы там вениками своими, - сердито отчитываю Толстого.
- Извини, но здесь комаров меньше, - тусклым, бесцветным голосом извиняется Витька, от его недавней весёлости и следа не осталось.
Надо пожалеть товарища, тем более что рыбы поймано уже килограммов пятьдесят, и большая её часть уже даже просолилась и ещё сутра вывешена подвяливаться на ветру.
На завтра едем ловить сига. Сиг ловится только на глубине, на самой середине озера, где дует сильный ветер, и комаров нет вообще – Витька безмерно счастлив, и даже, наплевав на свои ещё не до конца подсохшие мозоли, вызывается грести.
Ловим на короедов, для добычи которых пришлось с вечера раздраконить топором десятка два трухлявых пеньков.
Рыба ловиться плохо, но Толстый возвращаться на берег наотрез отказывается.
Наоборот, тянет его на глупые разговоры:
- Андрюх, а заметил - на РМ девчонка одна есть, Нинкой зовут, симпатичная до невозможности, правда ведь?
Странный этот Витька. Ну, какие ещё девчонки, когда времени ни на что не хватает? И учится надо, и подработать там-сям денежку какую-нибудь, и с Лёхой на футбол-хоккей сходить, да ещё с ротмистром Кусковым - пивка попить от пуза. Откуда взять время на девчонок? Чудак Витька, право. В таком духе и отвечаю. Толстый обиженно замолкает и хмуро концентрирует своё внимание на неподвижном поплавке.
Проходит часов пять. Вдруг замечаю – нет одного весла. Витька, гребец хренов, вёсла толком не закрепил, вот одно и уплыло – неизвестно куда, ветер то сильный.
Правда, волна идёт – к нашему берегу, может – найдём. Снимаемся с якоря, сплавляемся по ветру, всматриваемся в волны. Но всё бесполезно – нет весла, то ли утонуло, то ли у берега в коряжник его занесло.
Орудуя одним веслом, как заправский индеец, всё же довожу лодку до Избы.
Дрянь дело – самодельное весло из куска фанеры и молоденькой осины сделать – не штука, но и лодка и вёсла – чужие, мой отец взял попользоваться у кого-то из своих друзей. Следовательно – быть скандалу.
Наступает суббота. По водной глади несётся громкий молодецкий посвист – это папаня с компанией подплывают – и нас забрать, и порыбачить самим, разумеется….
Из приставшей лодки неуклюже выбирается папаша, в руках – громадная, явно тяжёлая корзина. Зачем, спрашивается, корзина – грибной сезон ещё не начинался, вроде?
Иду навстречу:
- Папа, а у нас неприятность – весло утонуло.
- Какое, в задницу, весло? – Папа явно уже принял на грудь, - У моего сына – у тебя, значит, сегодня день рождение. Восемнадцать лет – Совершеннолетие, то бишь. Отставить – все вёсла, иди сюда – поцелую.
А ведь действительно, блин горелый, день рождения мой сегодня! С этой рыбалкой и забылось….
Празднуем, мужики пьют за моё здоровье водочку, мы с Толстым – по малолетству – портвейн.
Вот и закончилась рыбалка. Возвращаемся обратно в Ленинград, собираем друзей, и, в «Гавани», под море пива – разъедаем семикилограммового язя и ещё всякой сорной рыбы – без счёта.
Сейчас Витька заявляет, что, мол, с той самой поездки он и стал заядлым рыбаком.
Но это, смотря – что под этим термином понимать.
Ну, разжился Толстый деньгами, купил яхту – небольшую, метров двенадцать длиной, оснащённую эхолотом и прочими наворотами. Спиннинги дорогущие, воблеры разные – в количествах немереных, нехилая коллекция средств от комаров и прочих мошек – всё это хорошо, конечно.
Но какое отношение всё это имеет к рыбалке?
Я так думаю – что никакого.
Рыбалка настоящая – это философская субстанция, способствующая лучшему мироощущению, не терпящая суеты и избытка комфорта.
Байка четвёртая.
Не спорьте с дамами, гусары!
Едем в Крым – на практику производственную – учится карты геологические чертить, в камушках разных разбираться. Поезд тащится долго, почти трое суток. Но за преферансом, что общеизвестно, время летит незаметно.
В шесть утра прибываем в Бахчисарай, главное – никого не забыть. Пробегаемся по всем купе – будим, расталкиваем, выгоняем с вещами на перрон.
Нас встречает Начальник Лагеря – Виталь Витальевич, строит, ведёт к автобусу, пересчитывает;
- Товарищи практиканты, вас по списку должно быть ровно сорок человек, а по факту – тридцать девять. Где ещё одного бойца потеряли? Кого не хватает?
А, действительно, кого?
Вдруг от поезда – прямиком к нашему автобусу – приближается сюрреалистическая фигура: белоснежный костюм, чёрный цилиндр, тросточка. Прохожего сильно пошатывает из стороны в сторону, с первого взгляда понятно – он пьян до изумления. Кого-то он мне смутно напоминает.
-Вы, извините, кто? - Вопрошает Виталь Витальевич.
-Как это кто? – возмущается незнакомец, - Да Пушкин я, Александр Сергеевич! Не узнали, батенька? Стыдно, ей-ей.
Начальник Лагеря нешуточно смущён и сбит с толка – говорящий действительно похож на Александра Сергеевича – чёрные кудрявые волосы, бакенбарды, длинный нос.
За моей спиной раздаётся громкий хохот – это ротмистр, завалившись на землю, бьётся в экстазе.
Отсмеявшись, Кусков буднично объясняет:
- Да это он и есть, в смысле - потеряшка наша, сороковой по списку. Воронин же это Серёга - просто усы сбрил, бакенбарды пришпилил, парик нахлобучил и цилиндром где-то разжился, сучёнок. Не узнаёте, что ли?
Присматриваемся, действительно – Серёга. Молоток – классная шутка получилась!
А Воронин, пользуясь тем, что шофёр автобуса куда то отлучился, лезет на его, шофёрское, место, крепко обнимает руль и засыпает мертвецким сном.
Извлечь из-за руля его удалось только минут через сорок.
- Начинается, - ворчит Виталь Витальевич, - Как всегда, приезжает Эр Тэ, и тут же начинаются фокусы разные, разнузданные….
Через два часа приезжаем в лагерь. Нас уже ждут, геологи и гидрогеологи приехали на практику раньше на две недели. Толстый Витька близоруко всматривается в толпу встречающих – Нинку, явно, высматривает.
Устраиваемся, разбиваем палатки, выясняем диспозицию – где что, сколько до ближайшего населённого пункта, где купаться можно, что с культурной жизнью.
Всё не так и страшно: до ближайшего населённого пункта, магазинами оснащённого – километра три, до пруда с проточной водой – метров сто, и с культурной жизнью всё просто отлично – каждый вечер на двух вместе сшитых простынях фильмы разные показывают, после фильмов – танцы и песни у костра.
Начинаем ходить в маршруты - добывать разную геологическую информацию, собирая образцы пород горных и всякие окаменелости древние.
Крым – он весь – жёлто-синий, с редкими зелёными вкраплениями: жёлтые скалы с островками зелёного кустарника, синее небо, жёлтое злобное солнце – прямо над головой.
В лагерь возвращаемся усталые, обгоревшие на солнцепёке, потом пропавшие.
Сразу лезем в прохладный пруд, потом обед – обычная столовская еда, ни хорошая, ни плохая. После обеда – работа в камералке, волокита бумажная – описание того, что с утра увиделось, и того, что собралось в геологические планшеты.
А вечером – кино, танцы-шманцы, костры, песенки – конечно, с отдачей должного винам местным. Но вина эти, кстати, совсем неплохие, по началу пьют достаточно вяло – дневная усталость даёт о себе знать.
Но тут руководство совершает фатальную ошибку – как-то вечером нам крутят совершенно идеологически- невыдержанный фильм.
Фильм называется – «Дюма на Кавказе». В чём суть его – совершенно неважно, важен всего лишь один небольшой эпизод. Дюма – то ли сын, то ли отец, спорит со старым грузином – кто может выпить больше вина – француз, или грузин?
Естественно, устраивают соревнование, и пьют вино под всякие заковыристые тосты.
Дословно не помню, но звучит это приблизительно так:
- И они выпили за французов и француженок, за грузин и грузинок; за доблесть и мужество, за любовь и верность любви, за синие дали и за звёздное небо над головой….
И за каждую звезду – в отдельности.
Последнее – всем в особенности понравилось.
А звёзд в крымском ночном небе – ничуть не меньше, чем в ночном небе над горами Кавказа.
Поэтому и количество ежевечерне выпиваемого вина тут же удвоилось, или даже – утроилось.
Громче зазвучали песни у ночных костров.
Пели разное: песни бардов известных и доморощенных – про далёкие стоянки и верную любовь, про нелёгкую судьбу геолога и мужскую дружбу.
Но одна песня пользовалась особой всеобщей любовью, хотя, к геологии никакого отношения не имела:
Наш фрегат давно уже на рейде,
Спорит он с прибрежною волною.
Эй, налейте, сволочи налейте –
Или вы поссоритесь со мною.
Сорок тысяч бед за нами следом
Бродят – словно верная охрана.
Плюньте, кто на дно пойдёт последним –
В пенистую морду Океана.
Эх, хозяйка, что же ты – хозяйка?
Выпей с нами – мы сегодня платим.
Отчего же вечером, хозяйка,
На тебе – особенное платье?
Не смотри так больно и тревожно,
Не буди в душе моей усталость.
Это совершенно невозможно –
Даже до рассвета не останусь.
Смит-Вессон, калибра тридцать восемь,
Верный до последней перестрелки,
Если мы о чём нибудь и просим –
Это – чтоб подохнуть не у стенки.
Прозвучало эхо, эхо, эхо….
Эй, вы чайки-дурочки, не плачьте.
Это – задыхается от смеха
Море, обнимающее мачты….
Наш фрегат давно уже на рейде,
Спорит он с прибрежною волною.
Эй, налейте, сволочи налейте –
Или вы поссоритесь со мною.
Эту песню не просто пели. Её орали в двести лужёных глоток, раз по пять за ночь.
Орали так, что оконные стёкла в ближайшем населённом пункте, что расположился в километрах трёх от Лагеря – дрожали нешуточной дрожью.
Феномен, да и только.
Иду я как-то ближе к вечеру по направлению к камералке – бумаги разные в порядок привести. Смотрю, стоит у тропы Начальник Лагеря и, раздвинув кусты боярышника, наблюдает за чем-то в полевой бинокль.
Наблюдает и тихонько ругается сквозь зубы:
- Ну, все люди – как люди. Ну, выпивают, но бутылками же. А эти – козлы – бочками решили, сволочи….
- Виталь Витальевич, на кого это Вы так? – не удерживаюсь от любопытства.
- А вот сам полюбуйся на своих одногрупников, - Начальник Лагеря протягивает мне бинокль.
Смотрю, ба, знакомые всё лица! По дороге, далеко ещё от нас, Генка Банкин, Михась и Гарик натужно катят в гору пузатую бочку – литров на сто, не меньше.
Возвращаю оптический прибор:
- Не, я их, безусловно, не одобряю. Но что тут поделаешь? Надо было более тщательно репертуар фильмов, однако, подбирать.
- Да, теперь уже ничего не поделаешь – не в стукачи же на старости лет записываться, - грустно отвечает Виталь Витальевич и шаркающей походкой уходит к преподавательским домикам, что расположились в устоявшемся десятилетиями удалении от Лагеря студенческого.
Подхожу к камералке, со стороны скамьи, что спряталась в зарослях кизильника, доносится шум разговора, чей-то заливистый смех. Видимо, кто-то из наших с девицей какой общается. Стараюсь незаметно, дабы не мешать людям, проскочить мимо, но не удаётся.
- Эй, Андрюха, подойди-ка сюда, - окликает звонкий девчоночий голос.
Подхожу – ну, так и есть – Толстый Витька и Нинка, сидят себе рядком – чисто пара голубков. Витька серьёзен и хмур, Нинка беззаботна и весела.
- Представляешь, Андрюха, - заявляет Нинка, - А мне только что Толстый «жигуля» проспорил.
- И как же это так получило? – Интересуюсь сугубо из вежливости, понимая, что спор этот – так, просто предлог для чего-то совершенно другого, более серьёзного.
- А вот представляешь, - щебечет Нинка, - Витька тут заявил, что, мол, женится только после тридцати. Поспорили - теперь, если женится раньше – машина моя, вот так.
- Ты это, не торопись, - не очень уверенно встревает в наш разговор Толстый, - Может, это я ещё выиграю.
Но Нинка его уже не слушает. Она мечтательно смотрит на дорогу, как будто из за поворота прямо сейчас покажется выигранная машина её мечты.
Толстый, не сотря на то, что из себя – здоровенный бугай, в нашей студенческой группе – самый младшенький, ему восемнадцать лет только в предстоящем ноябре ещё исполнялось.
Но вот проходит ноябрь, и, сразу после Нового Года Витька с Нинкой заявление в ЗАГС подали, а по весне и свадьбу сыграли.
Тогда-то я чётко для себя решил – не стоит всерьёз с девчонками спорить, себе дороже только выйдет – всё равно проспоришь.
Не спорьте с дамами, гусары,
Как кролика – поймают в миг.
И лишь душевные пожары –
Как отголоски тех интриг.
И скоро свадьба, и Свобода
Прощаясь, ластится у ног.
И, чу – коварная Природа
Подводит юности итог.
Байка пятая..
Старый ржавый обрез.
Ещё пять дней назад – были в Крыму – нежились на солнышке, пили благородные крымские вина, танцевали с девчонками, пели песни у ночных костров.
А ныне – нудные дожди, слякоть, заброшенная деревушка где-то в самой глубинке Новгородской области – это называется – «поехать на картошку».
Мудры в те времена были педагоги – контрасты – дело великое. Только дерьма вдоволь нахлебавшись, начинаешь ценить хорошее, беречь его рьяно.
Из нас сформировали бригаду – тридцать буровиков и пятнадцать девчонок – сборная солянка с других факультетов. Бригадиром Бур Бурыч ротмистра Кускова назначил – позор вытрезвителя смывать:
- Там, я слышал, соревнование какое-то будет. Чуть ли не сто бригад из разных Вузов участвовать будут – кто картошки больше соберёт. Так что, ротмистр, без грамоты, или диплома какого-нибудь победного на глаза мне не показывайся.
Кусков проникся и развёл такую агитацию – Павка Корчагин позавидовал бы.
Так вот – доставили нас на двух автобусах до деревни безымянной, лет этак семь полностью обезлюдевшей; на раздолбанном грузовичке гвоздей разных, пил, топоров, цемента, стёкол оконных по доброте душевной подбросили, и дали двое суток на обустройство. Хорошо, что у нас Михась был – единственный коренной деревенский житель на всю банду – из далёкой приволжской деревушки, имевшей нежное поэтическое название – Матызлей. Под его руководством мы три самых крепких на вид избушки в порядок привели – одну для девиц, две – для себя. Стёкла в рамы вставили, двери на петли повесили, печки подмазали, баньку в порядок божеский привели.
В конце- в колодец залезли и почистили его капитально – вот и с водой чистой полный порядок.
Вечером Михась всем желающим ещё и лекцию прочёл – про основные принципы правильного «укутывания» печки:
- Если, на, заслонку раньше времени, закрыть, на, когда угли ещё с синевой, на – угоришь к утру обязательно, на. Закрывать, на, надо только когда уголь розовый, без синевы и черноты, на. Поняли, на? Но и зевать не надо – позже, чем надо печь укутаешь, на – к утру она остынет полностью, на – задубеешь совсем, на. Усекли, на?
Девицы, естественно, полностью не усекли – побоялись угореть, заслонку закрыли, только когда все угли окончательно потухли, к утру печь остыла – появились первые простуженные.
На меня тоже свалилась неприятность нешуточная – коварный Кусков принял волевое решение – назначил меня поваром:
- Девицы у нас все городские, изнеженные, нет им веры – подведут в самый ответственный момент. Так что, Андрюха – выручай, без хорошей кормежки нам соревнование это паскудное ни за что не выиграть. Как Бур Бурычу в глаза смотреть будем? Да и помощник у тебя будет. Новенький у нас в группе, Попович фамилия, прямо из армии, демобилизовался только что – у него справка – по состоянию здоровья освобождён от тяжёлых работ – к тебе в помощники и приставим.
Попович оказался здоровенным пройдошистым хохлом из Донецка с совершенно потрясающими усами подковой – а-ля ансамбль «Песняры».
Помощник из него ещё тот – никак после долгого пребывания в качестве дембеля перестроиться не мог – косил от всего при первой же возможности – глубоко ему армия в подкорку въелась.
А вот на гитарке поиграть, песни о несчастной и неразделённой любви попеть – милое дело. Девицы к его ногам пачками падали и в штабеля укладывались.
А ещё Попович был не дурак выпить – желательно на халяву.
Посмотрел он на мои кухонные расклады, посчитал что-то, покумекал, и говорит:
- Напрасно ты столько денег переводишь, совсем напрасно. Ведь что в питании самое важное? Калорийность! Вот из чего ты на всю банду борщ готовишь?
Говядина на косточке - дорогая. А если бульон для борща из свиной головы варить? И калорий ещё больше будет, и денег на бутылёк сэкономим.
Сказано – сделано. Мясо, парное молоко и прочие продукты нам каждое утро на лошади привозил Митёк – местный, вечно пьяненький мужичёк средних лет.
Дали Митьку заказ, через сутки получили свиную голову абсолютно невероятных размеров, и по отдельному заказу Поповича - двадцать банок грибной солянки и две литровых бутылки уксуса.
- На несколько раз хватит, - радовался рачительный Попович, - Главное, чтобы никто не догадался, а то и побить могут.
Пока все были в поле – за шесть часов сварили крепкий бульон, а сваренную часть головы тщательно закопали на заднем дворе. Вывалили в кастрюлю с десяток банок солянки, добавили без счёта капусты, картошки, моркови – красиво получилось. Но неприятный запах из кастрюли портил всю картину.
- Точно, побьют, - грустил Попович.
Пришлось вылить в борщ литр уксуса – и тут случилось чудо – вкус варева неожиданно изменился в лучшую сторону, даже пикантность какая-то появилась.
Усталая братва, заявившаяся на обед, справились с полной кастрюлей за считанные минуты, причём, девицы от мальчишек не отставали, и даже – нахваливали и пытались рецепт выведать.
- Завтра две кастрюли варите, - в конце распорядился Кусков, - Знатная вещь получилась.
Сколько свиных голов было съедено за этот месяц – не сосчитать, да и мы с Поповичем в накладе не остались. Вот только рецепт заветный мы так никому и не раскрыли – запросто побить могли.
В воскресенье объявили выходной. Кто-то на рыбалку ломанулся, кто-то отсыпался без задних ног. Мы же с ротмистром решили на всякий случай обследовать чердаки домов – вдруг, что полезное обнаружится, клад какой, или ещё что.
Чего там только не было: рваные полусгнившие верши, ватники и тулупы всевозможных размеров, старые кирзовые сапоги и многочисленные альбомы с фотографиями.
Почему люди, уезжая, не взяли фотографии с собой? Или – никто и не уезжал вовсе, просто – перемёрли все от старости?
Нашлись и вещи, безусловно, могущие пригодится в хозяйстве.
Мне достался змеевик и несколько сорокалитровых бидонов. Ротмистр же нашёл старый, очень сильно заржавевший обрез.
Михась с Поповичем тут же залили в бидоны всякой всячины сдобренной сахаром – брагу поставили. Ротмистр сел приводить обрез в порядок – разобрал, тщательно смазал каждую деталь, и, даже, отрезав от старого валенка кусок войлока, занялся полировкой.
- Зачем это Вам, Вашбродие? – Не утерпел любопытный Попович, - хотите, я по этому поводу весёлый анекдот расскажу? Про кота одного?
- Не стоит, кардинал, право, - откликнулся Кусков, - Есть у меня предчувствие, что этот ствол и пригодиться может, хотя патронов то и нет.
Как говорится в таких случаях:
«Предчувствия его не обманули».
Через неделю заехал к нам Комиссар, ну тот парнишка, который был самым главным по соревнованию этому – всё что-то в своём блокнотике чиркал-пересчитывал.
И случилась у Комиссара с бригадиром Кусковым нестыковка – не совпадают цифры по собранной картошке, у Комиссара гораздо меньше мешков получается.
Чуть до драки дело не дошло.
- Ты, краснопузый у меня за всё ответишь, - орал ротмистр, размахивая кулаками, - Я покажу тебе продразвёрстку по полной программе!
- Оставьте, Кусков, ваши кулацкие штучки, - не сдавался Комиссар, - Как Вы с такими выражениями через месяц Ленинский зачёт сдавать собираетесь?
Так и не договорились не о чём. Хлопнул Комиссар в сердцах дверью, сел на свой мопед «Верховина» и умчался куда-то.
А Митёк пьяненький, водитель кобылы, сидит себе на завалинке, и, так, между делом говорит:
- Там у Поповича бражка подходит. Угостил бы кто меня – может быть, и раскрыл бы страшную тайну – куда картофель испаряется.
Кусков у Поповича, не смотря на оказанное сопротивление, один бидон с брагой отобрал, да в Митька большую его (то есть – браги) часть и влил.
Митёк и рассказал всё:
- Вы когда вечером с поля уходите - ведь не все ведь мешки с поля вывезти успевают? А когда утром обратно на уборку возвращаетесь – чисто всё уже? Тут дело такое – у председателя нашего родственников – как у дурака фантиков. А некоторые из них даже на рынках разных трудятся – в Боровичах там, в Новгороде. Вот он по ночам иногда туда картошку то и увозит. Была картошечка колхозная – стала частная. Усекли, гусары хреновы?
Гусары усекли сразу и прочно. Уже через десять минут полувзвод, в пешем порядке, правда, выступил в направлении Правления колхоза.
Впереди шёл злой ротмистр и хмуро декламировал:
Песенка весеннего дождя
Вдруг прервалась, словно умирая.
Ей не нужно – злата или рая,
Ей плевать на нужды бытия.
И всегда, престижности - на зло,
То поёт, то снова замолкает,
О деньгах совсем не вспоминает,
Голосом, как будто – серебро.
О ручьях поёт и о рассветах,
О любви и детской чистоте.
Но играют роль свою наветы,
Модные в гламурной суете.
И поймали Песенку сатрапы,
И пытают с ночи до утра;
Почему же ей не надо злата?
Для чего же, собственно, она?
Табуретом били – как всегда.
Но молчала Песенка упрямо
А потом – тихонько умерла,
Словно - чья-то старенькая мама.
В жизни этой сложной – всё ужасно просто.
После ночи звёздной – сизая заря.
Но, зарыли, суки, где-то на погосте
Песенку Весеннего Дождя.
Путь был не близок – километров пятнадцать с гаком, но чувство неутолённой мести клокотало в гусарской груди почище, чем вулканическая лава в жерле Везувия - в день гибели Помпеи.
Согласно заранее выработанной диспозиции, основная масса мстителей занялась бескровной нейтрализацией конторских служащих – бухгалтера, бригадира, агронома и прочая. Я же удостоился чести сопровождать ротмистра в самое логово коварного врага.
Одним могучим пинком ноги Кусков снёс с петель хлипкую дверь председательского кабинета, и, мы смело проследовали внутрь.
- Это что ещё за фокусы? Вы кто такие? А ну-ка предъявите ваши документы! – Медведем взревел председатель Пал Иваныч, мужик отнюдь не хилый.
Впрочем, тут же и примолк – это ротмистр картинно достал из внутреннего кармана обрез, страшно клацнул хорошо смазанным затвором, и в полной тишине, небрежно, цедя слова сквозь зубы, поинтересовался:
- Как Вы сказали, уважаемый? Ваши документы? Помнишь, Андрюха, фильм такой – «Рождённая революцией»? А эпизод шикарный – входят два отморозка в кабинет к комиссару, а тот их и спрашивает: «Ваш мандат»? А тот, что повыше, просит своего товарища: «Козырь – наш мандат»?
Я, конечно, отвечаю, что помню этот эпизод очень даже хорошо.
- Давайте, гражданин, повторим, - обращается Кусков к опешившему председателю, не сводящего испуганного взгляда с обреза, - Ну, спросите ещё раз: «Ваш мандат, товарищи»? Ну, гнида вороватая, долго я буду ждать?
- Э…э. Товарищи, где ваш мандат?
- Козырь, а наш мандат? – Радостно восклицает ротмистр.
В точности, как в том известном фильме, я медленно подхожу к председателю и сильно бью между глаз. Мужик отлетает метров на пять и медленно сползает по стене, непритворно закатив глаза.
- Заставь дурака богу молится, он и председателя замочит, - недовольно ворчит Кусков в мой адрес, старательно поливая голову председателя водой из пузатого графина.
Пал Иваныч медленно приходит и в себя, и в ту же секунду ощущает под кадыком холодное дуло обреза.
- Будешь ещё, сука оппортунистическая, воровать картошку студенческую, которая потом, мозолями и спинами усталыми им достаётся? – с пафосом вопрошает ротмистр.
Председатель тихонечко вертит головой из стороны в сторону, что-то мычит и сучит ногами, обутыми в кирзовые сапоги пятидесятого размера.
- Ладно, на первый раз – верю, - успокаивается, наконец, ротмистр и отводит дуло обреза в сторону, - А мешки с картошкой украденные – всего двести двадцать штук по сорок килограмм в каждом – вернёшь. В другом месте украдёшь – но, вернёшь! Пошли, Андрюха, отсюда скорей – на свежий воздух, а то похоже, наш вороватый друг обхезаться изволили.
Уходим с чувством глубочайшего удовлетворения и с верой в высшую справедливость.
И что же Вы думаете?
По прошествии месяца наша славная бригада выиграла таки соревнование – и диплом памятный получили, и премию денежную.
Премию, впрочем, Кусков никому на руки выдавать не стал, мотивируя этот поступок следующей сентенцией:
- Деньги, заработанные потом и кровью, в боях с грязными супостатами, тратить на меркантильное потребительство пошло и отвратительно.
Поэтому – в субботу все встречаемся в «Белой Лошади» - гуляем с шиком гусарским – заработали это право в боях честных.
А обрез свой я ресторанным ребятам подарю, у них чего только по стенкам не висит – колёса, сёдла, шпоры, попоны – и обрезу там место найдётся, как-никак – вещь легендарная.
Но, забыл Кусков простую истину – долог и непредсказуем путь к последнему причалу, и всякого на этом пути - ещё может случиться.
Байка шестая.
Старый ржавый обрез – 2.
Славно в «Белой Лошади» посидели. Для тех, кто не знает – ресторанов разнообразных и дорогущих в Ленинграде в 1981-ом было – до бесу.
А пивной ресторан с ценами приемлемыми – всего один – «Белая Лошадь».
А меню какое: шесть сортов пива разливного – вещь для тех времён – неслыханная; а названия блюд – «Щи по-гусарски», «Колбаска-гриль по-славянски», например?
Попасть в такое заведение – куда как непросто, очередь за месяц занимать приходилось.
Но ротмистр у нас – не просто так чувак – а Мастер Спорта СССР по конной выездке, с самим Ростоцким-младшим в одной группе занимался. Поэтому – пускают нашу банду по первому свистку, и обслуживают по высшему разряду.
Но конец вечера был испорчен безнадёжно.
Выяснилось, что Кусков обрез – вещь раритетную и легендарную, в подарок ресторану предназначавшуюся, забыл в деревне безымянной, под койкой своей – в портфеле потрёпанном.
Что делать? Решили горячку не пороть, а проблему возникшую решать не спеша, комплексно, с выдумкой нетривиальной.
Почему, собственно говоря, не встретить очередной Новый Год в этой самой деревушке, всеми позабытой? Заодно – и обрез заберём. А год то наступающий, тем более, счастливым намечался. Помните, у Андрея Вознесенского:
«Девятнадцать – восемьдесят два – по идее – счастливый номер»?
Решили единогласно – поедем непременно.
Но вот наступает тридцатое декабря – день отъезда, и на Московский вокзал, к отправляющемуся поезду, приходят всего трое – я, Генка Банкин, и Надежда с РГ.
У остальных – уважительные причины: Кускова – жена не пустила, у Михася – родственники на праздники в Ленинград пожаловали, к Ленке – жених из лётного училища на побывку прибыл, ну, и тому подобное….
С одной стороны плохо – распался дружный коллектив под напором бытовых заморочек, с другой – некоторые задачи мобильным группам и решать проще, чем громоздким соединениям войсковым – азбука полевая.
Выезжаем по юношеской наивности налегке, планируя затарится необходимым провиантом и всем прочим - на месте назначения.
Но утром 31-го на крохотной железнодорожной станции, то бишь – перевалочном пункте – хоть шаром покати. С громадным трудом достаём пять банок тушёнки, килограмм коричневых развесных макарон, две буханки хлеба, шмат сала и бутылку вермута. Причём, не нашего крепкого дешёвого, а импортного, незнакомого, дорогущего – Martini называется.
Уже находясь на низком старте, неожиданно встречаем старого знакомого «по картошке» – Митька, приснопамятного водителя кобылы.
- Ребята, родные! Каким ветром к нам? А тут к вечеру по радио – минус тридцать два обещают! – Митёк, как всегда, немного пьян и очень много радушен.
Узнав о наших планах, Митёк тут же становится непривычно серьёзным:
- Не, до Места (даже он, местный старожил, уже напрочь забыл название деревни) вам так просто не дойти – километров семь – наезженная дорога, а дальше – все десять – целена нетронутая, снегу по пояс, без снегоступов, или лыж каких – труба.
Митёк выдаёт нам три пары снегоступов:
- Вот, классная вещь – осиновые. Бабка ещё плела – лет тридцать тому назад. В те времена зимой у нас все на таких ходили.
Вещь действительно оказалась классной и незаменимой. Если бы не снегоступы эти осиновые – встречать бы нам Новый – 1982-ой Год в чистом поле, или, что вероятней – в лесу дремучим.
А так, ничего – уже к семи вечера к деревне безымянной – месту вожделенному – благополучно добрались.
Добраться то – добрались, но устали, как кони педальные. А здесь совсем не до отдыха – изба промёрзла до невозможности, баньку по самую макушку снегом занесло, колодец без воды – вымерзла вся – до последней капли.
Первым делом – нашли обрез, и завернули его в рваную тряпку, найденную тут же. Вторым - напилили по быстрому в прок дров, баньку от снега разгребли, раскочегарили. Надюху к данному объекту приставили – снег в котёл подсыпать неустанно, дровишки в печку подбрасывать – очень уж хотелось Новый Год встретить с соблюдением всех Традиций – с банькой, жарко натопленной, в частности.
А сами избушкой занялись – окна старым полиэтиленом утеплили, дверь подправили, подмели в комнатах, печь вычистили, огонь в ней - максимально жаркий - развели. Надежда в бане первая погрелась, и отправилась стол праздничный накрывать.
А времени уже – без двадцати двенадцать. Но и мы с Банкиным успели друг друга чуть-чуть, Принципов ради, вениками похлестать.
Сели за стол без трёх минут, вермута иностранного хлебнули, поздравили друг друга с Наступающим. И такая усталость вдруг навалилась – прямо за столом все и уснули.
Проснулся я часа через два – дрова в печи уже догорали, похолодало значимо. Ребят растолкал, спать отправил, а сам остался при печи в качестве истопника – свежие порции дров раз в двадцать минут подбрасывать.
Сижу себе тихонечко, за огнём присматриваю, о том - о сём думаю.
И вдруг слышу – за дверью входной кто-то жалостливо так скулит, а может даже – и плачет. Открываю дверь – а на пороге собака лежит, здоровая, но худая – скелет сквозь кожу просвечивает. И такими глазами жалостливыми на меня смотрит – душа на изнанку переворачивается.
Затащил собаку в избу, около печки пристроил, возле морды щербатую тарелку с тушёнкой примостил Минут двадцать она только дрожала всем своим худым тельцем, и смотрела на меня безотрывно. Потом начала жадно есть. Съела одну предложенную порцию тушёнки, вторую, пол краюхи хлеба.
Потом, видимо, раскалённая печка стала припекать ей бок, собака приподнялась.
Тут и выяснилось, что лап у неё в наличии – всего три, а на месте четвертой – короткий коричневый обрубок, покрытый подтаявшей ледяной коркой.
С культи, видимо давно ещё загноившегося, в тепле закапали крупные капли чёрного гноя, воздух наполнился нехорошим больничным ароматом.
Мои товарищи от вони той тут же проснулись. Надежда занялась собакой – стала обрабатывать её запущенную рану йодом – единственным лекарственным препаратом, бывшем в наличии.
Генка же, оставшись не при делах, и, понимая, что в этом амбре уснуть невозможно, достал обрез, разобрал, и стал тщательно смазывать его составные части тушёночным жиром – за неимением лучшего.
Я даже не стал спрашивать – зачем.
Если у ротмистра были не обманувшие нас всех предчувствия, то почему у Генки таковых быть не может?
За окнами заметно посветлело, близился рассвет, бедная собака, наконец, уснула.
Втроём вышли на крыльцо. На востоке, в серых небесах, сливаясь с линией горизонта, затеплилась тонкая розовая нитка.
На той стороне озера, над трубами домов обитаемой деревни стали подниматься редкие дымы. Было очень холодно, минус тридцать пять, не меньше – деревья ближнего к нам леса были одеты в совершенно невероятные - пышные, белоснежные шубы.
Хорошо то как!
Генка, глядя куда-то вверх, ни к селу, ни к городу, вдруг выдал:
Тоненькая розовая нитка,
На востоке, в тёмных небесах,
Теплится, как робкая улыбка –
На карминных, маленьких губах.
Вдруг, над озером раздался громкий петушиный крик;
- Ку-ка – ре –ку – ку!
Знаете, я потом много раз интересовался у людей знающих - «К чему это – когда в первое утро Нового Года, в страшный мороз – громко кричит петух?» И ни кто мне членораздельно так и не ответил, даже цыганки многознающие только плечами неопределённо пожимали и как-то странно, исподволь, посматривали.
Утром, ближе к одиннадцати, к нам в гости неожиданно припёрся Митёк.
С Новым Годом, босота! Поздравляю! – Размахивая на пороге бутылкой самогона, орал Митёк, и вдруг, осёкся, неуклюже опускаясь на пол.
- Жучка, Жученька! Ты жива, девочка моя! – причитал Митёк, неуклюже ползя в сторону проснувшейся от шума собаки, и из глаз его неожиданно закапали крупные, совершенно тверёзые слёзы. Собака, радостно скуля, поползла к нему на встречу.
- Понимаете, ребятки, - рассказывал Митёк полчаса спустя, гладя смирно сидящую на его коленях собаку, - Жучка у нас на скотном дворе жила. Очень хорошая собака, ласковая. Но невзлюбил её наш председатель, Пал Иваныч. Сперва побил сапогами сильно, а потом, с месяц назад – и вовсе, из берданы картечью в неё пальнул. Я уже подумал - всё, конец Жучке. Ан нет! Молодцы вы, ребята, спасли собаку! Это, не иначе, промысел божий привёл вас сюда.
А Жучку я с собой заберу. Нынче нет уже Пал Иваныча – свобода у нас полная. Да нет, не убивал его ни кто. Наоборот – забрали нашего председателя на повышение, в область. Он теперь в Новгороде третьим Секретарём Обкома служить будет, вот как! А что, правильное решение. Пал то Иваныч – мужик политически очень даже подкованный. Да вы и сами с ним по осени работали – знаете, значит.
Это точно, работали – знаем.
- Кстати, - говорит Митёк, - Вспомнил – чего к вам пёрся то – метель нешуточная надвигается, пора вам, ребятишки сваливать отсюда. Да какие ещё, к такой-то матери, прогнозы. У меня организм чует – когда после выпивки хорошей похмелье мягкое, только поташнивает чуток – тогда погода хорошая будет, а когда крутит всего, продыху нет – это погани всякой ждать надо – ветер ли ураганный, ливень с грозой, метель ли на неделю. А сегодня с самого утра – крутит, так что – давайте с якоря сниматься.
Снимаемся с якоря, гребём к станции, Жучку по очереди несём.
Попрощались – со слезами, сели в поезд.
В поезде тоскливо – холод, теснота, тусклые жёлтые сумерки. На какой-то маленькой станции подсаживаются два дембеля, следующие в родные пенаты.
Сперва ведут себя прилично, скромников из себя строят, отличников боевой и политической подготовки. Потом покупают у проводницы водочки, выпивают, и, начинается – мат на мате, мат сверху, и мат - помимо.
Встаю, и по-хорошему объясняю – с нами дама, поэтому ругаться матом – нельзя, и, более того – последствия, они и для дембелей – последствия.
- Ты чё, гнида малолетняя? – Вопрошает тот, что по хилее, - Пик-пик-пик, и ещё – пик-пик-пик. Ты сейчаза у нас узнаешь – что есть дембельская любовь. И – пик-пик-пик.
- Да что вы, братья, - вмешивается Генка Банкин, расшнуровывая рюкзак, - Всё, собственно – путём. Сейчас и презент вам, бравым, организуем шементом.
- Так то лучше, - откликается более здоровый дембель, - Дедушки подарки уважают, глядишь и простят вашу наглость. Пик-пик-пик.
Генка, явно подражая ротмистру Кускову, не торопясь извлекает из рюкзака тяжёленький свёрток, разворачивает тряпицу, извлекает обрез, звонко передёргивает хорошо смазанный затвор.
Через минуту – дембелей и след простыл.
Кусков обрезу был рад несказанно, всё в словах благодарных рассыпался.
А, узнав, что данный предмет нас и в дороге обратной выручил нешуточно, вообще в философский экстаз впал:
- Прав был старикашка Шекспир – весь мир один сплошной Театр. Но сколько каждому из нас спектаклей отмерено – не дано знать. А когда бенефис будет – тем более. Вот обрез – железяка старая, на первый взгляд – бесполезная полностью. А вот надо же – и в спектаклях жизненных роли важные играет. А нам то, что тогда от жизни этой ждать?
Отнёс ротмистр обрез в «Белую Лошадь», там его торжественно на стену повесили, под каким-то знаменитым персидским седлом.
Захожу я как-то года три назад в «Лошадку» - нет обреза. Стал спрашивать – никто ничего не знает, старый персонал давно уже уволился.
Видно наш друг железный опять в каком-то спектакле задействован – лишь бы в руках правильных, добрых.
Путь к последнему причалу –
Суть – одно предположенье.
Не конец, а вновь – начало,
Старой сказки продолженье.
Старой саги новый голос,
Старой песни – новый вскрик.
А над лысиною - волос
Кучерявый – вновь возник.
Байка седьмая.
Две разновидности ревности.
По весне в нашем коллективе состоялась первая свадьба – Толстый Витька женился на Нинке. Мероприятие это долгое – сперва все направляются непосредственно в ЗАГС, где и происходит официальная часть, затем молодые часа на три отправляются кататься, на заранее нанятом такси, по Городу – на Стрелку Василевского острова, к Медному Всаднику, на Марсово Поле, далее – в зависимости от наличия свободного времени – до назначенного часа прибытия в ресторан.
Гости на весь этот период предоставлены сами себе, и убивают его - в соответствии со своими наклонностями и степенью развитости фантазии.
Витька начал нервничать с самого начала процесса – с момента облачения в тесный, абсолютно новый, чёрный костюм.
Всё ему не нравилось, везде жало и топорщилось, зеркало предательски демонстрировало кого-то не того – явно не брутального мачо, хозяина жизни.
- Ну, что ты, Толстый, так переживаешь? Дело то – ерунда, раз-два и готово, - Увещевал Витьку опытный уже в этом деле ротмистр Кусков, - Выпей-ка, брат, Зубровочки – оно и полегчает. И, вообще, классику знать надо:
От гусар девицы без ума –
Они пахнут вкусно и тревожно:
Конский пот, Зубровки аромат….
Нет, забыть сё – просто невозможно.
Витька старшему по званию перечить не решался.
После костюмных мук начались галстучные пытки, которые тоже не обошлись без зубровочного эликсира.
После ЗАГС-а поехали кататься по городу. На Стрелке пили шампанское, а потом и знаменитый коктейль «Северное сияние» - опытный ротмистр и водочки с собой прихватил.
Не то чтоб молодые пошло напились, но определённое алкогольное возбуждение всё же присутствовало.
Прибыли, наконец, в ресторан, расслабились – вроде все сложности уже преодолены.
Эх, молодость, молодость, наивная молодость!
Выпили, закусили, ещё выпили, вдоволь поорали: «Горько – горько!», вышли в вестибюль перекурить. Стоим, перекуриваем – лениво треплемся о самом разном, и вдруг, прибегает пацан десятилетний, чей-то там дальний родственник.
- Невесту то, - говорит, - Украли, выкуп требуют!
Сперва то Толстый ничего – взял у гардеробщика какую-то кепку, пошёл к гостям – деньги собирать. Но потом надоело ему это дело – кепка денег полна, а жену не отдают, непонятно даже – кому и деньги то отдавать надо.
- Ерунда это всё, - заявляет тут видавший виды ротмистр, - Всегда в таких случаях невесту украденную - в туалете женском прячут. Вот пойди туда – да вызволи из неволи.
Ресторан то был не из простых – этажа три занимал, туалетов женских там – штук десять, не меньше. Витька все их посетил – со скандалами и воплями, как полагается – но Нинки так и не нашёл.
- Напрасно, Вы, дядя Витя, по сортирам женским лазаете, - заявляет давешний пацанчик, - Нинка то с друзьями просто на такси поехала покататься, подождите – скоро вернётся.
Напрасно он это сказал, совсем даже напрасно.
Узнав, что среди Нинкиных компаньонов по поездке присутствует лицо мужского пола, Толстый впал в полную фрустрацию – в штопор крутой, то есть, вошёл:
- Вот оно значит как, - орал Витька, махнувший с горя фужер водочки, - Часов пять как жена – а уже с какими-то левыми мужиками на авто катается? Не прощу! Всё – свадьба отменяется - на фиг! Ноги моей здесь больше не будет!
Ну и ещё пару слов обидных в невестин адрес, с горяча, добавил.
И – прочь из ресторана, только его и видели.
Бежит по Невскому, усердно страусиными ножищами перебирая – только галстук гордо над левым плечом развевается.
Лишь возле Адмиралтейства, пробежав километра три, Толстый наконец то остановился.
Минут пять я его старательно успокаивал, а там и ротмистр Кусков с парой бутылок шампанского подоспел.
Шампанского употребив, Витька быстро успокоился, повеселел и публично раскаялся в ошибках совершённых. Бодро возвращаемся в ресторан – казус то устранён полностью.
Но не тут то было!
Оказывается, что пока мы отсутствовали, из вояжа вернулась невеста – доброхоты тут же ей и рассказали про женихово поведение. Со всеми подробностями, в красках ярких. Особенно подружки закадычные старались. Ну, Нинка, в свою очередь, тоже психанула знатно:
- Не связывайся с малолетками – предупреждали люди добрые. На фиг - эту свадьбу! Поймайте мне машину – на развод поеду подавать!
Но, здесь уже проще – набежали родственники многочисленные, окружили молодых плотным кольцом, пошла работать дипломатия народная.
А мы с Кусковым в зал ресторанный пошли – без нас разберутся.
А в зале ресторанном всё скучно и не весело – вяло себя как-то народ ведёт, без души, ни песен тебе, ни танцев.
Ротмистра, впрочем, это ни мало не смутило.
Накатил водочки, закусил, пошлый анекдот громко – на весь зал - рассказал, ещё накатил, и подсел клеиться к одинокой незнакомой девице.
- Слышь, Андрюха, - говорит мне Вика Кускова, ротмистрова жена, - а приударь-ка ты за мной по полной программе. А то обидно ведь – с Кусковым уже три года как женаты, я его ревную постоянно, а он меня – нет. Неправельено это. Вон, даже Витька свою Нинку без повода серьёзно ревнует – а я, что – хуже?
Да нет, Вика - тоже очень даже ничего. Иду на встречу – начинаю ухлёстывать по полной.
Танцуем – раз – другой – третий. Шепчу ей что-то на ушко, подливаю водку в шампанское, Вика заливисто смеётся на весь зал.
Спиной ощущаю чей-то тяжёлый взгляд – шутки шутками, но по морде что-то ни за что, ни про что, получать, ей-ей, не хочется.
А свадьба, тем временем, приходит к своему логическому завершению – молодые полностью помирились, и, даже толком не попрощавшись, отбыли по своим неотложным делам, гости потихоньку начали расходиться.
Мы с четой Кусковых тоже уходим, благо метро в двух шагах.
Спускаемся по эскалатору в зал. Надо вам сказать, что эта станция метро - закрытого типа, то есть электрички отделены от потенциальных пассажиров стеной, в которой имеются ниши, оборудованные дверями.
И вот представьте себе картинку: подходит очередная электричка, двери открываются, но пассажирам из одной конкретной двери на перрон ну ни как не выйти – в нише, уперевшись спинами в противоположные стенки, стоим мы с ротмистром - и дубасим друг друга почём зря.
А рядом стоит Вика Кускова и улыбается – наконец-то ротмистр её приревновал по серьезному – сбылась сокровенная девичья мечта.
С Кусковым мы потом, конечно, помирились.
Но природа ревности, её смысл - для меня по-прежнему – загадка.
Ревность – только лишь цветочки,
Повод выпить натощак.
А опущенные почки –
Это, братцы, не пустяк.