Не оценили!

Сергей Аршинов
 Танюше, моему доброму
 другу, в память о ее сыне
 и моем племяннике Алеше


Дима Столяров с детства мечтал стать военным моряком. Его отец перед самой Великой Отечественной войной окончил Высшее Военно-Морское Инженерное училище имени Ф.Э.Дзержинского и в начале войны служил в Севастополе под руководством Курчатова, был автором способа частичного докования кораблей, и Дима, единственный из трех братьев, пошел по стопам отца, - в 1960 году он поступил в Ленинградское Нахимовское Военно-Морское училище. Мальчиком он рос крепким, здоровым и для своих одиннадцати лет был довольно рослым – на полголовы выше основной массы своих сверстников.
Но шло время, однокашники стали постепенно обгонять его, и к одиннадцатому классу он уже стоял в строю одним из последних. Тем не менее, он так и оставался здоровым, крепким, ладным, подтянутым и всегда нравился девчонкам. Нужно сказать, что вообще к нахимовцам не только сверстницы противоположного пола, но и все ленинградцы испытывали какое-то особое, теплое чувство.
В конце войны было организовано три Нахимовских училища: Ленинградское, Тбилисское и Рижское, но к 1960 году осталось всего одно - Ленинградское. А в 1960 году было принято решение расформировать и его, дав доучиться тем, кто в него уже поступил. И нужно сказать огромное спасибо жителям этого замечательного города, грудью ставшим на защиту маленьких моряков, - именно по их многочисленным просьбам и требованиям, Ленинградское Нахимовское училище все-таки сохранилось.
Сначала его оставили, как интернат на базе Нахимовского училища, хотя все порядки старого училища распространялись и на интернатовцев, и при поступлении кандидаты проходили строжайшую медицинскую комиссию. Но за вновь принятых родители до января 1961 года платили, как за учеников интерната. А с января 1961 года Ленинградское Нахимовское Военно-Морское училище было полностью восстановлено в своем статусе. Правда, в нем значительно меньше стали проводить занятий по таким дисциплинам, как танцы, этикет, этика и эстетика, но многие традиции продолжали сохраняться.
Особенно впечатляющей была программа по иностранному языку. Объем ее практически равнялся объему института иностранных языков. Достаточно сказать, что в десятом классе, например, у нахимовцев было одиннадцать часов занятий в неделю: семь часов непосредственно языка (ежедневно по одному уроку, а в какой-то день - два занятия, одно из которых специально было предназначено для написания изложений, естественно, на английском языке), два часа экономической географии зарубежных стран на английском языке и два часа «военного перевода» (был такой специальный предмет). По окончании училища нахимовцы сдавали специальные экзамены (именно «экзаменЫ» – четыре или пять, - а не один экзамен) и получали «Удостоверение военного переводчика».
Но не только по иностранному языку, но и по всем остальным предметам программа была очень насыщенной, а требования высокими. Как-то классе в шестом или седьмом из училища по неуспеваемости отчистили однокашника Димы – Витю Чистякова. Через год в общеобразовательной школе он стал одним из лучших учеников школы, за что был награжден путевкой в самый главный и лучший пионерский лагерь, вожделенную мечту любого мальчишки и девчонки того времени, - Артек.
Девчонкам всегда нравились симпатичные, молоденькие, подтянутые, культурные, обходительные, вежливые, прекрасно танцующие и почти свободно владеющие иностранным языком морячки, что не могло не вызывать ответной гордости и, в какой-то мере, детской заносчивости у объектов восхищения и вздыханий.
Начиная с седьмого-восьмого класса, для каждого курса в отдельности несколько раз в год по субботам проводились вечера отдыха с приглашением, соответствующего возраста, воспитанниц училища имени Вагановой и лучших школ города. Старший курс – одиннадцатый класс – свои вечера, как правило, организовывал сам и приглашал уже «своих» девушек.
Территория Нахимовского училища не была ничем огорожена, и в промежутке между учебными занятиями и вечерней самостоятельной подготовкой нахимовцы свободно гуляли по Петровской и Петроградской набережным, Пеньковой и Мичуринской улицам, у Авроры и у домика Петра Первого.
Во время одного из таких гуляний, будучи в десятом классе, Дима и познакомился с Танюшей – еще более миниатюрной, чем он, молодой, симпатичной, озорной и энергичной хохотушкой. Оказалось, что ее отец – тоже военный моряк, и живут их родители в одном и том же доме на Охте, только в соседних корпусах, а окна квартир выходят прямо друг на друга.
Так и завязалась их дружба, длившаяся, с переменным успехом, пять лет и закончившаяся свадьбой, которую праздновали после зимней сессии, когда Дима уже учился на четвертом курсе все той же «Дзержинки», которую, в свое время, окончил и в которой теперь преподавал его отец. А к середине пятого курса у них родился сын – Алеша.
Мальчик рос смышленым, развитым, энергичным, активным и до ужаса непоседливым. Ему всегда нужно было что-то делать, куда-то бежать, прыгать, скакать, что-то сооружать (или ломать)… Он не мог ни секунды усидеть на одном месте. Он безумно любил всякие компании, действа, всегда стремился в них участвовать, причем быть поближе к центру внимания.
Несмотря на то, что Таня никогда не умела петь, а у Димы были неплохие, но не выдающиеся способности к музыке, Алеша обладал абсолютным слухом. Когда ему еще было три-четыре годика, а на нашей (или зарубежной) эстраде появлялась какая-нибудь новая песня, Танюша приходила с ним в магазин и, не сумев объяснить продавцу, чего же она хочет, просила:
- Алеша, напой, – и продавец сразу понимал, что ей нужно.
Однажды, когда Алеше было пять лет, они с Таниной младшей сестрой Леной (тоже женой военно-морского офицера) летом вместе поехали на Юг, в Краснодарский край, в Лоо, чтобы после долгой полярной зимы – их мужья оба служили на Севере, только в разных базах – немного подпитать детей витамином Д. У Лены тоже был сын, на год младше Алеши.
В первый же день они зачем-то зашли на вокзал – одноэтажную деревянную постройку начала века, больше похожую на сарай. Фронтальной стороной он был обращен к платформе, а тыльной к морю, причем сразу же за этой тыльной стороной начинался страшный обрыв. В центре сарая, насквозь, от одной стены до другой, находилось нечто, подразумевающее под собой зал ожидания, правда, без единого стула. Справа и слева от зала ожидания находились служебные помещения, дежурный по вокзалу и вечно закрытая касса. В стене зала ожидания, обращенной к обрыву, имелось три окна, которые по случаю нестерпимой жары были раскрыты настежь.
Не успели незадачливые мамаши войти в зал ожидания, как оба сорванца (впереди, конечно, на полкорпуса был Алеша) с гиканьем пронеслись через все помещение и, в один прыжок перескочив через подоконник, исчезли за окном. И Таня, и Лена похолодели и застыли на месте, как истуканы. Через несколько секунд, придя в себя, осторожно ступая крадущейся походкой, как будто боясь кого-то спугнуть, они направились в сторону окон, напряженно прислушиваясь, не слышен ли плач, стоны или еще что-нибудь, говорящее, что их дети еще живы. Но из-за окон не доносилось ни звука.
Дойдя, наконец, до окон и заглянув за них в ожидании увидеть страшную картину непоправимой трагедии, они обнаружили, что прямо за окнами и под ними находится… балкон, простирающийся по всему периметру вокзала и с боков соединяющийся с платформой. Как эти сорванцы, которые к этому моменту уже успели обежать вокруг и вместе со своими матерями с любопытством заглядывали в окна - что же там такого интересного увидели мамаши(?!) - сумели разглядеть этот балкон сквозь стену вокзала, осталось непознанной тайной.
Танин муж служил в Гремихе. Когда-то, еще при царе, здесь находилась одна из самых страшных тюрем – Йоканьга, - где заключенных даже не охраняли: все равно бежать некуда. Теперь там находилась база атомных подводных лодок – элитное место, где служил цвет советского Военно-Морского Флота.
Название этого поселка говорит само за себя: там никогда не бывало тихо – ни зимой, ни летом, ни осенью, ни весной. Расположенная на стыке Баренцева и Белого морей, она, Гремиха, была подвластна ужасающим ветрам круглый год. Причем, куда бы ни шел, за какой бы угол ни завернул, ветер всегда дул прямо в лицо. Поэтому его здесь и прозвали не «нордовый», а «МОРДОВЫЙ».
Правда, это особенность не только Гремихи, а всех наших северных баз. В Гремихе же это было особенно ощутимо. Зимой здесь вдоль улиц даже натягивали специальные канаты, хватаясь за которые по этим улицам передвигались одинокие пешеходы (иначе просто могло унести куда-нибудь, вплоть до того, что в море), непременно облаченные в мотоциклетные очки, поскольку иначе в пургу просто было ничего не разглядеть.
В свое время, Гремиха даже была единственным местом в нашей стране, где еще при советской власти строили дома с тремя рамами. В шутку про нее говорили, что, если хотите узнать, где расположены задворки мира, то приезжайте в Гремиху, - помимо всего прочего, добраться сюда можно было только по морю, поскольку, хоть она и расположена на Кольском полуострове, т. е. на материке, сухопутной дороги туда нет. Ну, а теплоход ходил раз в неделю, и шел он от Мурманска двадцать восемь часов при хорошей погоде.
Работать в этом Богом забытом месте офицерским женам было практически негде. На немногочисленные должности, куда можно было устроиться гражданскому человеку, да еще и женщине, были огромные очереди, подхода которых можно было ждать годами. Единственным очагом культуры, развлечения, да и вообще центром общения был гарнизонный Дом офицеров. Там «крутили» фильмы, там выступали каким-то немыслимым ветром занесенные туда редкие артисты с «большой земли», там проводили смотры художественной самодеятельности, там устраивали вечера отдыха, танцы, чаепития…
Организовывал все это, естественно, женсовет совместно с политорганами. Вообще-то женсоветов было много – были женсоветы на каждом корабле, были женсоветы соединений, был женсовет гарнизона. Танюша, в силу своей общительности, энергичности, активности и прочих соответствующих качеств, не могла, конечно, остаться в стороне и уже через пару лет после прихода Димы на корабль в качестве молодого лейтенанта возглавляла женсовет корабля.
Как-то, когда Алеше было лет шесть-семь, в Доме офицеров проводился смотр художественной самодеятельности соединения, в состав которого входила Димина подводная лодка. Танюша, естественно, принимала в нем самое активное участие (ведь в самодеятельности не только поют).
Пока Татьяна находилась за кулисами, Алеша сидел в первом ряду и внимательно наблюдал за происходящим. Одет он был в меховую жилетку-выворотку, на которой были нарисованы разные зайчики, ежики, мишки и другая лесная ребятня. Ему и сыну Лены подарила их средняя сестра Тани и Лены – Наташа, - бывшая замужем тоже за военным, только не моряком, а врачом, и жившая в это время с мужем в Чехословакии, где он проходил службу в Группе Советских Войск.
Создавалось впечатление, что в кресле, в котором сидел Алеша, прямо в сидении, как у Рахметова в кровати, острием вверх были вбиты гвозди – Алексей никак не мог замереть даже на секунду, постоянно крутился, вертелся, подпрыгивал, подскакивал, пританцовывал… Когда же на сцену выбежали моряки в белых форменках с голубыми воротничками а стали танцевать «Яблочко», Алеша не выдержал, выскочил на сцену, сорвал с себя жилетку, широким жестом швырнул ее в зал и пустился в пляс впереди танцующих. У него так здорово все получалось, что казалось, он всю жизнь танцует с этим самодеятельным ансамблем и является его солистом.
Зал взревел от восторга!
На следующий день Димина лодка ушла в море, а члены корабельного женсовета (никогда не мог понять, почему женщин обзывают этим специфическим и обидным словом, да еще и связывая его с каким-то непонятным женским «КОЛЛЕК-ТИВНЫМ ОБЩЕСТВЕННЫМ ОРГАНОМ», - это, вероятно, какое-то новое слово в медицинской науке, но уж очень новое!) собрались дома у Татьяны, чтобы за чашкой чая обсудить итоги смотра, насущные проблемы, просто пообщаться и по-женски почесать язычки.
Подружки пришли, естественно, со своими детьми – ни бабушек, ни дедушек, ни нянь, ни кого бы то ни было еще, кто бы мог присмотреть за детьми, пока папы находятся на службе, а мамы занимаются своими, не менее важными делами, на Севере у военно-морских жен не было. И получилось так, что у всех собравшихся, кроме Татьяны, были девочки примерно одного с Алешей возраста.
Пока мамы занимались своим любимым делом на кухне, дети играли в комнате в куклы, - во что же еще играть девочкам?! Пока они их раздевали, одевали, причесывали, кормили, Алеша все ходил кругами. Но когда они стали укладывать их спать, его сердце не выдержало, и он, подойдя, стал тихонько подсовывать им свою жилетку.
Одна из девочек, видимо, считавшая себя главной, не говоря ни слова, схватила жилетку и отбросила ее в сторону, дескать, не мешай. Алеша молча поднял жилетку, зашел с другой стороны и снова стал аккуратненько ее подпихивать под «спальное место». Заводила вновь схватила жилетку и бросила ее в другую сторону, так же не произнося ни звука. Алеша горестно вздохнул, молча поднял жилетку, сделал круг почета вокруг играющих и попробовал совершить еще одну попытку, - тот же результат. Когда же и в четвертый раз он потерпел неудачу, не выдержав, он стукнул своим кулачком об пол и воскликнул:
- … вашу мать! О Ваших же детях забочусь!!!
Не обращавшие до этого никакого внимания на детей мамаши, встрепенулись.
- Таня! – с картинным возмущением заявили они. – Какой у тебя невоспитанный сын! Как он выражается!
И, схватив своих ненаглядных чад в охапку, с гордо поднятыми головами удалились.
Нельзя сказать, что у Танюши дома в ходу была ненормативная лексика. Просто иногда, видимо, даже ребенку, распираемому чувствами и не понятому и не оцененному в его благородных порывах, не хватает обычных слов, чтобы выразить свое возмущение бестолковостью и бесчувственностью окружающих.
Откуда только берется?!




17.11.05.