Хитроумная комбинация из нескольких сделок с недвижимостью, в сумме со сбережениями и с банковским кредитом, через какие-нибудь полгода благополучно завершилась однокомнатной квартирой для мамы и трехкомнатной для Ани, Юры и их восьмилетнего сына Лёнчика. Переезд, который, как известно, хуже потопа, пришелся на тридцать первого декабря. Буквально за десять минут до новогодних курантов Юра втащил в квартиру последнюю коробку с вещами, Аня достала бутылку с шампанским, контейнер с готовым винегретом, вилки и шоколадные конфеты. Все трое так измотались сборами и переездом, что даже не стали распаковывать телевизор. Наскоро поздравили друг друга с Новым Годом, раскинули кресло для Лёнчика, для взрослых постелили матрасы прямо на полу и уже после праздничных курантов смертельно захотели упасть и заснуть.
Тем временем из угла комнаты, заставленной вещами, уже давно раздавалось сладкое сонное сопенье. На коробке с телевизором сидела маленькая бабушка Матрена Тимофевна, свесив старческие ножки, и крепко спала. Бабушка досталась Ане с Юрой после продажи домика в далекой северной деревне и должна была занять одну из комнат в новой квартире. Матрена Тимофевна находилась с Юрой в неустановленном родстве, а больше никого у нее не было. Должно быть, бабушка проспала уже не менее трех часов: первым делом грузчики внесли в квартиру коробку с телевизором, затем Юра привел Матрену Тимофевну, усадил ее на коробку, и больше она уже не путалась под ногами, так что про нее даже забыли.
Первого января бабушка ушла гулять с Лёнчиком в новый двор и сразу потерялась. Ее искали по всем окрестностям, но старушка будто сквозь землю провалилась. Пришлось написать заявление в милицию. Не знающая города, всю жизнь прожившая в деревне среди бескрайних северных лесов, старушка могла запросто попасть под машину или споткнуться где-нибудь и покалечиться. Аня всю ночь обзванивала больницы, а утром бабушка нашлась в отделении милиции на другом конце города. Она назвала свое имя, но не имела понятия ни об адресе, ни о номере телефона.
- Что же вы, девушка, так плохо смотрите за своей бабушкой, - укорил Аню оперуполномоченный.
Кроме исчезновений в дальние путешествия, бабушка регулярно сжигала кастрюли. Поставит на газ кастрюльку с кашею и заснет в комнате. Соседи даже как-то пожарных вызвали, которые сломали дверь и обнаружили сгоревшую до угольков кашу и крепко спящую в дыму бабушку.
Впервые за последние годы Аня почувствовала себя совершенно беспомощной. Кредит, ремонт, да еще мама Ани, вместо поддержки, при обмене вдруг закапризничала и потребовала себе более дорогую, чем рассчитывали, квартиру. Родители Юры теперь оказались на другом конце города и больше не могли присматривать за Лёнчиком. Юра, опять же из-за денег, стал чаще уезжать в длительные командировки. Мечтали об отдельной квартире и родить еще девочку, а получили клубок проблем, вроде бы решаемых, если по-отдельности, но вкупе с непредсказуемой бабушкой оказавшихся просто фатальными. Аня запаниковала, что может не справиться, разрываясь между домом и работой. С карьерой все так удачно складывается, жалко терять. Или, неровен час, случится что с Лёнчиком - пусть школа рядом, но нужно переходить через две оживленные улицы. Аня пила валерьянку и плохо спала.
- Ты прости меня, Аннушка, - покаялась Матрена Тимофевна, - беспокойно мне в городе, все ищу чавой-то сама не знаю чаво. Прости уж старуху. Кашу-то со штями мы как в деревне варим: с утра протопила печку, горшки туды, а вечером, как с огороду вернесси, все и готово.
Аня только рукой махнула, все равно сердиться бесполезно. Матрене Тимофевне уже восемьдесят два. Простая деревенская бабушка, закончила три класса еще до войны, работала в колхозе, никогда не выезжала из деревни. Она молчала о чем-то своем, только изредка вслух грустила о серой козе да о черноплодной рябинке, что росла во дворе ее домика. Какой же с нее спрос. Аня сделала кожаный браслет с адресом и номерами всех телефонов, домашнего и рабочего, своего и Юриного, и надела Матрене Тимофеевне на левую руку. Браслетик еще неоднократно сослужил службу. Чего стоил случай, когда бабушка перепутала автобус и села в междугородний, который увез ее в соседнюю Новгородскую область. А в другой раз она поскользнулась в парке, сильно ушиблась, и прохожие вызвали скорую. Обыскались бы, если б не браслетик.
- А что, Матрена Тимофевна, много в деревне мужиков или как у нас тут – восемь девок, один я? – мама Ани забежала на пять минут в гости глянуть на новую квартиру и попутно, со снисходительным любопытством, смерила бабушку взглядом.
Анина мама в свои неполные шестьдесят снова была в поисках достойного спутника жизни. Удивительно, что с годами охотничий кураж у мамы совершенно не угас. Впервые без достойного спутника, насколько Аня могла вспомнить, мама оказалась много-много лет назад. В доме приторно запахло лекарством и сигаретным дымом, маленькой Ане пришлось временно пожить у соседки. «А еще звала зайкой!», - Аня всхлипывала, забившись между одеждой в соседкиной прихожей и вытирая нос тяжелым подолом нутриевой шубы, а в голове у нее вертелось: «Зайку бросила хозяйка, под дождем остался зайка…». Спустя два месяца у мамы появились новые перспективы, и соседка вернула Аню, очень и очень неохотно, потому что соседкин сын вдруг научился читать правила в учебнике и писать почти без ошибок, иной раз получать четверки по математике и вышивать крестиком. С этих пор мамины подруги, у которых были дети, сверстники Ани, уже с нетерпением дожидались запахов валерианки и сигарет в маминой комнате. Как выяснилось, старательная пятерочница нужна всем, а под дождем бросают ярких пушистых заек.
- Так что, Матрена Тимофевна, много в деревне мужиков? – мама повторила неделикатный вопрос.
Матрена Тимофевна засопела, теребя скрючеными пальчиками узелок пухового платка на груди.
- Молодых-то таких, как ты, нетути, поразъехалися все. Дедки-то ессь, да! Раньше у нас в леспромхозе токо мужики роботали, наши-от да поселенцы.
Ах, мама, мама! Вот тебе и искушенная питерская дама - назвали молодой, и тут же попалась. Или Ане только показалось, что старушка так сразу маму разгадала? С виду Матрена Тимофевна совершенно не обижалась.
- Так и я два раза взамуж ходила, - миролюбиво сообщила бабушка, – и оба были хорошие да пригожие.
- Первый раз меня сосватали, - припомнила Матрена Тимофевна, -когда шашнадцати ишо не было. Глупая была, антиресно.
- Как же, Матрена Тимофевна, расскажи! – анина мама обожала сериалы.
- Я девкой така плясунья была, все пляшу и пляшу на гуляньи, пока головка глупа не закружится. Сама маленька выросла, токо коса большая. О-ой, до войны в деревне парней много было, и девок много, и гармонистов аж трое. Вот и гуляли на бережку, и плясали, от какие гуляньи были.
- А замуж? Как же ты, Матрена Тимофевна, замуж-то угодила такой молодой? – мама не унималась.
- Васенька меня увидел на гуляньи и заслал сватов. А мои матушка с батюшкой говорят: иди, девка. Семья у них богатая: Васенька тракторист, батюшка его тракторист, много трудодней зарабатывали. А Васенька кудрявый да ласковый, я и вышла.
- Ну и как? – маме было невтерпеж, скоро ли тракторист Васенька ушел к другой.
- Хороший да пригожий был Васенька.
Матрена Тимофевна внезапно заснула в кресле, как она это часто делала. Сидит, смотрит и вдруг голова падает на грудь и спит уже.
Воскресным утром Матрена Тимофевна набросила платок на голову и попросила Аню отвести ее в церковь. Аня заглянула в справочник: ближайшая церковь буквально за углом. Там Матрена Тимофевна поставила свечку за упокой души первого мужа Васеньки, который ласкал ее и баловал, да умер вскорости после свадьбы после того, как на строительстве сельской школы упала на него стропила. А другую свечку поставила за светлую душу второго мужа Дёмушки, что взял Матрену с маленьким сыном Мишуткой, невеселую вдову девятнадцати лет, и тоже ласкал и баловал целый месяц до того, как ушел на фронт, где погиб геройски на безымянной высоте.
Аня тоже побыла немножко в церкви и поставила свечку, сама не зная, за чью душу, надо ж было поставить, раз в церковь пришла, и заторопилась в строительный супермаркет покупать плитку и сантехнику для ванной, а потом домой - дожидаться сантехника и плиточника, чтоб договориться с ними, когда и за сколько они сделают ремонт в ванной.
Вечером Матрена Тимофевна так тихо сидела в своей комнатке, что Аня забеспокоилась, не случилось ли чего. Как ушли рабочие, сразу заметила странную тишину и постучалась к Матрене Тимофевне. Та сидела возле окошка, задумчивая и просветленная, отчего-то прижимая к груди старый подшитый валенок.
- Дёмушке летом повестка пришла, на фронт призвали, а он ночью спать не лег, только меня уложил, а сам убежал в райцентр. Хотел мне подарочек перед уходом сделать, вдруг не свидимся больше. - Матрена Тимофевна всхлипнула. – И подарил он мне пимы, белые-пребелые. Я ишо думала, лето ж на дворе, пимы-то куды. – Слезы побежали по лицу старушки тоненькими ручейками. – Будто знал родимый, что зима така люта будет. Мороз трескучий, а я бегу по деревне в белых пимах, будто королевишна. Уж я похоронку получила, а пимы те все подшивала да носила, пока и Сталин умер. Потом уж одна пима упала в огонь и сгорела, а во второй у меня ишо скока годков помидоры дозревали, уж и Гагарин полетел и всяко-разно было, а Дёмушка все меня будто жаркими ладонями грел.
Аня посмотрела на необыкновенный валенок с интересом: это ж сколько ему десятков лет? Валяный долгожитель, израненный и обожженый, с неоднократно подшитыми пятками и потрепанными боками ой как много чего мог он порассказать, если б захотел. Ну и удивила бабушка Матрена Тимофевна!
Уже второй год Аня руководила целым отделом из десятка человек, и очередной бизнес-тренинг для руководителей подсказал приемлемую идею, как поступить, чтоб Матрена Тимофевна поскорее перестала доставлять столько хлопот. Нужно выстроить поведенческую линию таким образом, чтобы старушка почувствовала себя нужной и незаменимой. Пришлось выдумывать всякие мелкие поручения, представляя дело так, будто никак без Матрены Тимофевны не обойтись. Тем более, что очередную кастрюлю с супом сжег уже Лёнчик, а не Матрена Тимофевна. После гибели этой кастрюли Юра беседовал с Лёнчиком, как мужчина с мужчиной, мол хозяин ты в доме и защитник, когда отец в отъезде, однако, как бы мужественно Лёнчик не шмыгал носом, на работе Ане частенько мешало беспокойство. Теперь бабушка должна была звонить ей, когда Лёнчик возвращался из школы, а затем, минут через двадцать, звонить снова, когда газ уже выключен. Матрена Тимофевна научилась нажимать телефонные кнопки и старательно все выполняла. Еще, например, потребовалось сходить к соседу, который долгое время лежал в больнице на каком-то длительном лечении, и отдать ему квитанции о квартплате, почту за время его отсутствия и ключи от почтового ящика. А потом, по очереди с Лёнчиком, бабушка стала закупать хлеб, сахар и молоко в ближайшем магазине. Мелочь, а все же польза.
Однажды Матрена Тимофевна промочила ноги и заболела. Только на шестой день спала температура и прекратилась лихорадка. Матрена Тимофевна была еще слаба и продолжала лежать в постели. У Лёнчика начались весенние каникулы, поэтому Аня посоветовала ему почитать бабушке книжку, чтоб та культурно развивалась. Заодно и сам почитает, а то ведь только телевизор да компьютер. Сидя на стуле возле Матрены Тимофевны, Лёнчик вслух читал ей про Алису в стране чудес. Бабушка слушала, вздыхала, улыбалась и все думала о чем-то.
Неожиданно Лёнчик сообщил Ане о своем потрясающем открытии. Оказывается Матрена Тимофевна уже знала про Алису из страны чудес. Она кое-что забывала и путала, потом вдруг вспоминала и пересказывала Лёнчику, что будет дальше. Аня едва не выронила горячий утюг, такая невероятная была новость: бабушка даже расписывается с трудом, не то что читает книжки. Поэтому Аня прямо спросила Матрену Тимофевну, правда ли, что та уже читала Льюиса Кэррола раньше.
- Чаво? – изумилась бабушка. – Чаво я читала? Ах, сказку эту иностранную…
Выражение лица Матрены Тимофевны стало смущенно-нежным.
- Да был один человек, давно ишо, он и читал мне, а я не-е, я не читала.
- Бабушка Матрена Тимофевна, расскажи мне про того человека, - Аня почувствовала, что близка к занимательной истории, и для уловки добавила: – Он, наверное, очень хороший человек.
- Зови меня бабой Мотей, - попросила Матрена Тимофевна, - расскажу тебе про Борюшку.
Рассказ был долгим-долгим, баба Мотя то улыбалась, то на глаза ее наворачивались слезы и дрожал от волнения голос. Давным-давно, ранней и холодной весной сорок восьмого года постучал к ней в дверь человек и попросился пустить его на квартиру постояльцем. Вечер был уже поздний, он обошел много домов, и нигде его не пустили. Народ в деревне незлобливый, жалостливый, последним может поделиться, но время было смутное, полуголодное, а человек чужой, лагерный. Одни испугались, у других у самих тесно. А Матрена одна в пустом доме, что когда-то построили им с Васей его родители для счастливой жизни, вот и пустила. Звали постояльца Борисом Александровичем, устроился он на работу фельдшером в сельский здравпункт, врачом-то лагерного, пусть и вольного поселенца, не брали, хоть и был у него диплом.
Долгими зимними вечерами, когда Матрена уже управилась с хозяйством и садилась прясть козий пух, или вязать варежки, или еще за какую зимнюю работу в доме, Борис Александрович доставал книжку и читал ей вслух. И о чем только не узнала Матрена из этих книжек! Была в райцентре библиотека, да разве ж есть у деревенской бабы время, чтоб читать, когда работа на ферме от зари до зари, да продналог, да свое хозяйство, чтоб не голодать. Это только Матрене повезло, что поселился у нее Борюшка и стал читать ей удивительные истории.
Баба Мотя припомнила историю про Настасью Филипповну, про индейца Большого Змея, про Эсмеральду, капитана Гранта, Овода и про Раскольникова. Она припомнила обрывки стихов, которые Борюшка читал ей наизусть, и старинные романсы, что он напевал. Чем дольше рассказывала баба Мотя, тем более поразительная открывалась широта ее познаний в области русской и зарубежной литературы. Три класса образования, а на самом деле - литературовед да и только! К своему стыду Аня признала, что сама не годится бабе Моте в подметки, хотя имела полноценное высшее образование и полагала себя человеком читающим.
- И сколько же времени прожил у вас Борис Александрович? – спросила Аня, потрясенная количеством книг, прочитанных им для бабы Моти.
Оказалось, не меньше восьми лет. В пятьдесят третьем, когда умер Сталин, Борису Александровичу разрешили переписку и работу врачом в районной больнице. В пятьдесят пятом освободили совсем, но уехал он не сразу, а года через два. Все переживал, что потерял родных, что товарищи его школьные кто с войны героем пришел, кто сгинул на фронтах, а он вроде как в лагере отсиделся.
- Уж как горевал Борюшка по своим, как горевал. Если б не ты, говорил, Матренушка, то руки б на себя наложил, так плохо ему было. Увижу, говорит, тебя ясноглазка моя, и вроде еще пожить можно. А потом нашлась у него сестра в Ярославле, туда и поехал, в Москву-то нельзя ему было.
Баба Мотя опять заснула, устав от воспоминаний и разговоров.
Вот так вот, Аня подумала о своей маме, это еще вопрос, кому у кого следует просить советов, как привораживать женихов. Ладно деревенские парни, но теперь обнаружился загадочный доктор Борис Александрович, образованный и, пожалуй, даже изысканный столичный мужчина. Целых восемь лет он был рядом с Матреной Тимофеевной, все эти годы читал ей книгу за книгой, симпатии не скрывал, но непонятно куда подевался. Известно только, что перенес он суровые испытания лагерями и изгнанием.
Аня долго не могла уснуть, строя в уме причины и следствия, предположения и догадки. Такой человек Аня: любит, чтоб все было по полочкам и по порядку. Она нарисовала что-то вроде генеалогического дерева. Куцее получилось деревце, некуда было пририсовать Матрену Тимофевну, и про Бориса Александровича ничего неизвестно. Этот доктор, может быть, на самом деле родственник их? Чего-то не договаривает Матрена Тимофевна…
Вернуться к истории про доктора удалось не скоро. Случай нужен, чтобы человеку в душу проникнуть, и такого случая Аня, с ее врожденным терпением, ждала долго. И что же, уехал Борис Александрович в Ярославль и все?
- Да как же все, Аннушка, - оправдала ее ожидания баба Мотя, - писал он мне потом письма, хоть и редкие. Женился он на врачихе, очень хороша женщина, две дочки у них родились. Борюшка ведь нестарый был, токо седой совсем. И приезжал тож, с женой и дочками. Когда детки были малые, даже на лето их ко мне привозил. Добираться до нас трудно, а он все равно привозил. Хорошие детки у него, ладные, умненькие. Когда замуж выходили, так на свадьбу меня звали.
Баба Мотя замолчала, накручивая козий пух на веретено. Она продолжала прясть по старой привычке, добывая шерсть на рынке, и вязала всем носки. По весне она принесла земли из сквера и посадила на балконе подобие огородика, без устали копаясь в этих “грядках”.
- Лёнюшка тоже приезжал, а потом когда женился и детки пошли, тож летом их ко мне привозил.. Они с Борюшкой хотели коровку мне купить, да куды одной-то с коровкой, это летом полный дом ребятишек, а зимой куды. А зимы у нас до-олгие…
Ну вот, подумала Аня, глядя на сынишку, что ж это за Лёнюшка такой? Еще один родственник, тезка моему Лёнчику? А муж о нем ни слова... И что ж там было между бабой Мотей и загадочным доктором?
- Баба Мотя, - набралась смелости Аня, - а что, Борис Александрович интересный был мужчина?
Баба Мотя бросила на Аню неодобрительный взгляд и молча уткнулась в свою пряжу. Аня уже пожалела о нетерпении, как баба Мотя отозвалась.
- Это у вас в городе по-чудному говорят слова всякие про баб и мужиков. У нас говорят, справный был мужик. Ростом высок, лицом светел, токо седой. Девки-от проходу ему не давали. Мужиков мало в деревню с войны вернулось, а Борюшка ладный да складный, городской такой, обходительный, как царевич-королевич промеж деревенских матершинников.
Глаза бабы Моти заискрились.
- Уж какой он был золотой да умный, сколько знал всего. А говорил как! У нас в деревне никто так не говорил, даже председатель или учителка. И петь умел, как артист, так что сердечко замирает. А ко мне относился, будто я барышня, а не глупая деревенская баба.
Баба Мотя смахнула слезу и улыбнулась.
- Когда Прохор, соседушка мой, серпом себе палец срезал, да так, что и костку тож, токо на кожице палец болтался, Борюшка ему прям в моей в избе и пришил обратно. Прохор на гармошке играть любил, вот и прибежал с пальцем-то, лицо белое, весь в кровищи – ужасть… Кабы не гармошка, Прохор бы и выбросил его, палец этот обрубленный… Эка невидаль после войны – мужик без пальца на левой руке, полно без рук - без ног, а на гармошке неловко без пальца. До весны палец торчал из руки культяшкой белой, а потом Прохор им ужо и пошевелить мог.
Баба Мотя помолчала и продолжила.
- Сперва наши мужики сторонились Борюшки, а как Прохору палец пришил, так вроде зауважали. Борюшка никогда в помощи не отказывал, хоть ночью в дом стучи, хоть когда. Бывало, ночью в пургу уйдет, если в председательский телефон сказали, што в другой деревне у кого нога сломана или кровь горлом… Бывало, уйдет так и дня два не знаешь, не замерз ли в дороге, волки не съели ли.
- Он ведь любил тебя, наверное, баба Мотя, - Аня боялась, что рассказ прервется. Казалось бы, ничего общего быть между ними не могло. Талантливый, образованный, столичный доктор и полуграмотная деревенская вдова, а поди ж ты - глаза Матрены Тимофевны выдают сердечный огонь, пылавший добрые полсотни лет назад. Видно, знает старушка какой-то секрет.
- Любил…, - прошептала баба Мотя, - мож и я б его полюбила, кабы не война. А мож, ворожить надо было. Не было у меня бабушки, чтоб ворожить научила.
Аня купила веретено и тоже научилась прясть, только б рассказ пушистой ниточкой продолжался дальше. В пятьдесят третьем году, когда Борис Александрович уже получил право переписки, он предложил Матрене выйти за него замуж. Были и обручальные кольца, и пенный букет сирени, и отрез на платье в качестве свадебного подарка. Только колебалась Матрена Тимофевна, возможно ли счастье. Глядя на сирень, расплакалась, вспомнила Васю с Демьяном, с кем и не пожила толком, а дважды вдовой стала. Она побежала к родительскому дому за благословением. Родители ее умерли во время войны, в один год, когда получили одну за одной похоронки на троих матрениных старших братьев. Дом стоял темен, с заколоченными окнами, и Матрена села на крылечко, чтоб поплакать и решить самой, возможно ли счастье. Тут началась гроза, с молниями и сильным громом, небо разверзлось ливнем. К дому подошла цыганка с младенцем и попросилась под навес, Матрена ее пустила. От цыганки она и услышала, что не надо ей сейчас замуж, что через некоторое время она познакомится с прекрасным шведом, за него выйдет замуж и будет жить счастливо.
- Да не смейся ты на меня, Аннушка, - баба Мотя смутилась, - в нашем колхозе никаких шведов сроду не было, откудова им там быть. Токо отказала я Борюшке. Так иссохлась моя душенька, какое там счастье, когда и мне иной раз руки на себя наложить хотелось, и ему тож. Чаво ж мучить друг друга тоской, если одной быть легше, когда моченьки нет.
Ане потребовалось время, чтобы осмыслить такой поворот. Выходит, Матрена отказалась от прекрасного доктора, который тут, рядом с ней, и стала ждать обещаного цыганкой шведа? Ерунда какая-то. В истории снова не хватало звеньев.
Кстати опять, кто ж такой Лёнюшка, который тоже привозил к бабе Моте детишек и хотел купить ей коровку? Тоже необыкновенный поклонник? Или родственник? Странно, что муж Юра ничего о нем не рассказывал. Все не удается Юру расспросить: забежит домой и опять в командировку уезжает. Аня пряла пряжу, думала-думала и все ждала, когда баба Мотя снова захочет поговорить.
К осени баба Мотя стала более самостоятельной, перестала теряться в городе, выходила посидеть во дворе на лавочке с другими старушками. С ней здоровались соседи, незнакомые Ане. От кого-то Матрена Тимофевна приносила на гостинец домашние плюшки, кому-то относила компот из черноплодки, у кого-то сидела в квартире, дожидаясь сантехника, пока хозяева на работе. Аня снова стала подумывать о том, чтоб завести второго ребенка.
И кто же такой этот Лёнюшка?
- Лёнюшка? – баба Мотя подивилась вопросу. – Это сынок мой лениградский. У нас в райцентре детдом был с лениградскими ребятишками. Худые такие, напуганные. А Лёнюшку я в больнице увидала, когда Мишутка мой там лежал в сорок втором. Они однолетки были, похожие друг на дружку, как братья, с голубыми глазками и улыбались, как ясны солнышки. Лёнюшка попал в детдом, когда его мать под бомбежкой погибла, а отец на фронте был. Говорили, не жилец Лёнюшка, слаб совсем, вот и забрала я его. Посадила их с Мишуткой на одни салазки, повязала обоих сразу моим пуховым платком и повезла к себе в избу. И у меня не шибко сыто, но была коза и молочко, картохи из огорода, ягодки из лесу, рыбешек в речке ловила, перебились кое-как. Поднялся Лёнюшка. А в сорок шестом нашелся его отец и забрал к себе, у него уже новая жена была, молодая. А в сорок седьмом умер мой Мишутка, под весенний лед провалился и утонул.
Баба Мотя заплакала горько и жалобно. Бедная баба Мотя, как же так! Потеряла двух молодых мужьев, война отняла у нее, совсем еще молодой, родителей и братьев, а потом погиб и сын. Не повезло бабе Моте.
- Баба Мотя, - снова начала Аня, когда они вместе с Матреной Тимофевной как-то стряпали пирожки да шанешки, - а после того, как уехал Борис Александрович, тебя больше никто не звал замуж?
Баба Мотя замялась.
- Как же не звал? Звал. Степан звал, механизатор наш, вдовец. Только не пошла я.
- Не нравился? – хотела догадаться Аня.
- Не знаю, милая, не знаю. Я ж как завороженная была. Кто не мил, за того не пойду. А если вдруг мил, то будто потеряю я его, пусть уж лучше без меня будет.
- Трудно ведь женщине одной в деревне?
- Бабе всегда одной трудно, а бывает с мужиком ишо хуже. Степан вот взял другую вдову, а мне кажный год машину дров привозил, да ишо и наколет сам, а то сына пришлет.
- Жалко все же, что Борис Александрович уехал.
- Мож надо так...
Матрена Тимофевна вздохнула и засобиралась. У нее уже были свои дела за пределами квартиры. Сосед, недавно вернувшийся из больницы, просил купить ему лекарства. Баба Мотя прихватила с собой банку компота.
- Может и пирожка отнесете? – Аня уже начала заворачивать горячие пирожки в салфетку.
- Не надо, Аннушка, - остановила баба Мотя, - он хворат ишо, не ест ничаво.
Как-то баба Мотя обратилась к Юре с просьбой “починить кое-чаво” и достала из большой коробки завязанный в тряпочку прямоугольный предмет. Юра подумал, что это фото или картина в рамке. Однако в тряпочке оказалась старая виниловая пластинка группы “АББА” в картонном конверте, расколотая пополам.
- Это шведы, - просительно прошептала баба Мотя, - поют шибко складно.
Юра почесал в затылке.
- Да если б и починил, где ж слушать? Сейчас уже и проигрывателей таких нет.
- Подарок это, Юрушка, и поют шибко хорошо. Уж почини пожалуйста.
Аня поделилась с мужем своими соображениями по поводу странного музыкального пристрастия бабы Моти, у которой ни магнитофона, ни телевизора сроду не было, к популярной шведской группе. Юра только улыбнулся цыганскому предсказанию про шведа. От деревни до леспромхозного поселка, где деревенские раз в неделю закупали хлеб на всю деревню, не меньше трех километров, а до райцентра все пять, там и с электричеством вечные перебои. Юра несколько раз гостил у бабы Моти в деревне еще дошкольником и младшеклассником. Это было в семидесятые, то есть приблизительно в годы выпуска этой пластинки и популярности АББА. Смех да и только. Интересно, кто сделал бабе Моте такой забавный подарок.
Как нарочно, весь следующий месяц Юра с Аней так были заняты каждый своей работой, что совсем забыли о расколотой пластинке. Аня сдавала проект, писала бизнес-план отдела на следующий квартал. Юра то и дело мотался по дальним командировкам, без выходных и праздников. Баба Мотя терпеливо ждала, не напоминая о просьбе. Так и не придумал Юра, что ж делать с этой пластинкой. И однажды решил ничего не делать, а просто купить двд-проигрыватель, альбом “АББА” на диске, да и подарить бабе Моте. Вдвоем с Аней они зашли в магазин и купили подарки.
В тот вечер дома их ждал праздничный стол. Середину стола украшала большая сковорода жареной картошки, вокруг сковороды - миска с огурчиками и капустой, блюдо с нарезанной колбасой, ваза с яблоками и мандаринами. За столом сидел торжественный Лёнчик в школьном костюме и голубой рубашке, баба Мотя в белом ажурном пуховом платке на плечах, сосед Андрей Петрович, в костюме с галстуком, заметно посвежевший по сравнению с периодом болезни прошедшей весной. На другой стороне стола Аня увидела Юриных родителей и незнакомую женщину с юношей лет восемнадцати.
- Посмотри, Аннушка, мой Лёнюшка пришел меня навестить, - показала баба Мотя на юриного отца. Как же Аня сама-то не догадалась! Ленинградский мальчик, которого во время войны усыновила баба Мотя, оказался отцом Юры. Выходит, баба Мотя им вовсе не кровная родственница, а приемная юрина бабушка. Просто если б не она, Юра мог и не появиться на свет.
- А это у нас Людмила Борисовна и Миша, - баба Мотя повела рукой в сторону остальных гостей, и Аня догадалась, что это дочь и внук загадочного доктора.
- Ух ты! – обрадовался гостям Юра. – А мы тут бабе Моте подарок купили.
Юра стал возиться с подключением проигрывателя. Наконец в комнату полилась праздничная мелодия: “Хэппи ньюир, хэппи ньюир”. Баба Мотя поднялась со стула и пустилась в веселый пляс. Ажурный платок взлетал высоко и плавно кружился над плечами бабы Моти, когда она поворачивалась то туда, то сюда. Ее маленькие ножки неслышно переступали и тихохонько притопывали, ритмично взлетали руки. Лицо бабы Моти светилось и тоже танцевало: искристыми взглядами, как бы удивленно приподнимаемыми бровями. Все присутствующие, затаив дыхание, молча наблюдали за ней. Видимо, не только Аня впервые увидела такой удивительного танец в сопровождении музыки группы АББА. Юра молча взял с комода трехлитровую банку и вылил из нее в свой фужер остатки компота из черноплодки.
- Вспомнил! – воскликнул Юра, и все повернулись к нему. – Я вспомнил, как мы называли бабу Мотю в детстве – Бабушка Компот! – и все присутствующие рассмеялись.
- Точно! – отозвался Андрей Петрович, открывая следующую банку с компотом. – Именно компот! Из черноплодки. Кого угодно поставит на ноги при любой болезни! Матрена Тимофеевна, а ты рассказала своим, что празднуем?
Матрена Тимофевна смущенно потупилась:
- Свадьба у нас, ребятки...
Баба Мотя положила на стол новенькое свидетельство о браке. Лёнчик проворно схватил книжицу и громко для всех прочитал, что именно в этот день в районном ЗАГСе сочетались законным браком Матрена Тимофеевна Завьялова и Андрей Петрович Швед.
Старички живут очень счастливо и уже довольно долго.