Дни потекли тянучие, как кисель, - безнадежные, дождливые, осенние. Небо, словно распаханную пашню, бороздили траурные полосы туч. В первую неделю после поминок к ним еще по какой-то слабой инерции приходили соседи и случайные посетители, а потом они оставались одни.
Говорили между собой мало. Да и то - по мелочам, отрывочно и нелепо. Раньше семья любила ужинать вместе, теперь же они оба, отец и дочь, словно в чем-то виноватые, старались наскоро и воровато где-то перекусить. Только телевизор еще как-то мог сблизить их, но передачи шли на английском, и Владимир, не понимая смысл, однажды не на шутку раскипятился.
- Что за ерунду здесь показывают? Постоянно хи-хи да ха-ха! Просто невыносимо! Дался нам этот идиотский ящик, если мы ни черта не понимаем?
Он резко вскочил со своего любимого кресла и, засунув руки в карманы пижамы, суетливо заходил по комнате.
- Папа, ну, не переживай ты так! - поспешила Анна, поглядывая на него с растерянной улыбкой. - Я как-нибудь принесу русские кассеты, будем по "видику" старые советские фильмы крутить, какие ты любишь. Да и книжки можно брать в библиотеке...
- Я хочу смотреть программу "Время"! Я хочу... хочу, понимаешь?
Анна молча кивнула, хотя была не совсем согласна с ним. Она сейчас уже находилась на полпути к полной ассимиляции американской жизни, которая основательно стирает в мозгу и сердце островки прошлого. Но ей было нестерпимо жаль отца и она попыталась его понять.
- А мы тогда купим большую-пребольшую тарелку, - безапелляционно заявила Анна. - И уговорим нашего менеджера проделать дырку в крыше. Такую, чтобы видно было Москву...
Владимир остановился и удивленно посмотрел на дочь.
- А ведь ты права, черт побери... - он вытащил руки из карманов. - Проделаем дырку - и будет видно Москву...
Они оба улыбнулись, и Анна поймала себя на мысли, что впервые после маминого ухода она увидела его улыбку. Такую же, как прежде...
В последнее время Владимир носил черные рубашки, которые так не шли ему. Анна это замечала, но все никак не решалась сказать ему об этом. Утрата еще была свежа в памяти и рана кровоточила.
- Папа, а давай будем ужинать вместе? - робко попросила она. - Как раньше, помнишь?
Он подошел к ней вплотную и крепко обнял. Анна склонила голову ему на грудь и почувствовала какое-то непонятное волнение. Владимир нежно погладил ее щеки и лоб, взъерошил волосы, но неожиданно остановился, словно какая-то мысль поразила его.
- Конечно, конечно... - путано ответил он. - Ты ведь моя хозяюшка...
- Папа... - укоризненно начала Анна, но тут же осеклась, увидев слезы в его глазах. - Ну, не надо, слышишь? Я прошу тебя!
Владимир, тряхнув головой, опять вскочил и стремглав выбежал из комнаты. Его трясло, словно в лихорадке, и он не понимал, что с ним в сущности происходит.
Уход жены потряс его, но к нему, к этому неизбежному, неотвратимому событию, он готовился, постигая, что по-другому не бывает. И теперь, когда это случилось, только дочь могла заполнить его неимоверную душевную пустоту. Он потянулся к ней, как мог, но почувствовал совсем иные ощущения. И они, эти предательские мысли одинокого самца, затаились в ожидании ничего не подозревающей самки...
Анна осталась одна. Тяжело дыша, она закрыла дверь.
"Что-то нужно предпринять, - думала она. - Ему необходимо отвлечься. Как-нибудь..."
Анна потянулась к телефонной книжке и старательно ее перелистала. Наконец, нашла нужный номер и неспеша стала звонить. Трубку долго не брали, и Анне начало казаться нелепой вся ее затея. Наконец откликнулся какой-то рассерженный мужской голос.
- Будьте добры, позовите, пожалуйста, Маргариту! - еле выдавила она, все еще надеясь, что набрала неправильный номер.
- А кто это будет и чего такого это вам от нее нужно? - грубо насел шепелявый мужчина, судя по всему одессит, ибо в ближайшую минуту он готов был задать с десяток глупейших и ничего не значащих вопросов.
- Это ее знакомая, - упрямо отвечала Анна. - Позовите ее, пожалуйста.
- Какая-такая знакомая? - бурчал голос. - Нет у нее никаких знакомых! Я у нее один знакомый, понятно?..
- Понятно! Но неужели вам трудно?..
Анна уже собиралась бросить злосчастную трубку, но в это время на другом конце к телефону все-таки подошла Маргарита.
- Алло, я слушаю, говорите!
- Маргарита, здравствуйте. Это... - Анна немного замялась. - Видите ли...
- Кто это? - перебила Маргарита.
- Вы, наверно, меня помните... Месяц тому назад вы были у нас на поминках. Я... я дочка...
- Ах, вот оно что! - В трубке послышалось учащенное дыхание. - Да-да, конечно, помню. Ты ведь Аня?
- Да... Я бы хотела...
- Так жалко твою маму, так жалко... - запричитала женщина. - А вот отец твой...
- Вы знаете, Маргарита... Может быть, вы могли бы прийти? Дело в том, что...
- Прийти?.. Что ты, что ты, Анечка! Мне приходится много работать. Это ведь Америка... Ну, перестань ты, дурень!.. Нет-нет, это я не тебе... И потом - зачем?
- Папа остался один, и ему очень трудно... Ну, вы ведь понимаете?..
- Нет, пока не очень, - призналась Маргарита.- Про твоего отца мне вовсе не интересно знать. И потом... у него есть ты.
- Но я думала, что...
- Что ты думала, милая? Откуда ты знаешь, что ему нужно? Он у тебя далеко не промах!
- Я думала, что он вам нравится! - быстро выпалила Анна и осеклась.
- Мне?.. Ах, вот оно что!.. - протянула Маргарита. - Ишь, чего выдумала! Нравится... Да я... да мне на него... Это, вероятно, твои глупые девичьи фантазии... Ну, да, он, конечно, с виду незаурядный мужчина. Но...
- Что "но"?..
- Ух, какая ты горячая и нетерпеливая, ей-богу! Прямо как спичка... Сколько тебе лет?
- Шестнадцать... Так вы сможете прийти? Да или нет?.. - она уже кричала в трубку.
- Послушай меня, милая, - Маргарита перешла на более низкий тон. - Я тебе сочувствую и соболезную. От всего сердца. Вот так... Но я никому, ты слышишь, ни-ко-му не позволю собой командовать. Ни твоему папаше, ни тем более тебе. Поняла?.. Вижу, что поняла... Так что сходи, девонька, пописай и ложись спать. Сваха из тебя никудышная, вот!..
В трубке раздались отрывистые гудки, и девушка поняла, что у нее сорвалось. Чего же она все-таки добивалась? Покоя для отца, который - кто знает? - может быть, и сам от него бежит? Самоутверждения, в соответствии с подобающим возрастом? Или это просто жест отчаяния?
Анна монотонно заходила по комнате, как маятник. В комнате было тихо, и ей показалось - она больше не существует в этой тишине, а летит птицей куда-то высоко, беззаботно расправив крылья.
"Что же со мной? Что происходит? Или я насмотрелась этих сумасшедших "видиков", которые заползают один на другой, настолько похожи и глупы? Может быть, мне нужно почаще бывать со своими, так сказать, друзьями и сверстниками? Но как они далеки, как чужды мне! Взять хотя бы этого странного Аркашку. Чего ему взбрело в голову, что он мне хоть на волосок нравится?.."
Анна подошла к окну и пальцем написала что-то невидимое, понятное только ей одной. Но когда она шутя поставила восклицательный знак в конце законченной фразы, то на какой-то миг ей показалось, будто фраза вспыхнула, загорелась огнем, как заколдованная факирская анаграмма, и буквы, словно восставшие кобры, затряслись в языческом танце. Она воочию увидела то, что написала, и остолбенев, попыталась это осознать. Потом ей захотелось стереть написанное, но руки, прикасаясь к раскаленному оледенелому стеклу, онемевали.
На стекле, готовясь впечататься в него навечно, ярко горели магические слова:"МОЙ ЛЮБИМЫЙ ОТЕЦ!"
(Продолжение следует)