Усумнись во всём хотя бы однажды, пусть это даже будет утверждение, что 2х2=4.
Лихтенберг
"Что будет с Россией? Как сложится её судьба? Какова её роль? Для меня всё это кончилось на Чаадаеве и его определении России как провала в истории человечества... Россия имеет историю, которую никто понять не может" (И. Бродский — А. Михнику).
* * *
Советскую Россию погубила родная советская интеллигенция, столичная по преимуществу, научившаяся складывать буквы в слова, слова в фразы, но не имевшая ни единой незаёмной мысли в голове и на первых порах сиявшая отражённым светом давно угасших светил, который до поры до времени воспринимался как её собственный, и когда прошла пора разговоров и митингов и пришло время действовать, она провалилась, так как неплохо знала, что надо было делать сто лет назад, но понятия не имела, что надо делать сейчас, — суфлёры-то давно поумирали. В болото Россию завело безмозглое поколение, тем скорее нам нужно учиться шевелить мозгами.
Россия сейчас — огромная интеллектуальная пустыня, и поэтому в ней холодно, голодно, бесправно, безнравственно, бездуховно, безнадёжно — ведь в начале всего всегда Слово! Интеллектуальное банкротство советско-коммунистической интеллигенции — вот что в первую очередь обнаружила попытка проведения буржуазных реформ в России. Их оказалось некому проводить, на капитанском мостике очутились случайные люди, а других пока и не предвидится. Да и откудa им было взяться — не из комсомола же и не из академий партстроительства?
Ощущение конца света, характерное для конца века и второго тысячелетия. Всё в тупике — и философия, и литература, и искусство, и музыка, и государственная и политическая мысль, и религиозная жизнь — всё и везде обветшалое, старое, заёмное, негодное — при огромной тяге в народе и стране к обновлению. Россия нуждается в новом слове. Кто его скажет? Россия обновляется, но пока ещё бессловесно, неосмысленно, подспудно, и пока ещё никто не уловил и не высказал, куда мы идём, что нам нужно и что с нами будет. Для чего, в конце концов, жить стоит.
* * *
Русская история — прямая, как Николаевская железная дорога.
Если мы посмотрим на историю российской государственности и русского народа с высоты, так сказать, птичьего полёта и начнём обзор с самых их истоков, то обнаружим удивительное сходство начала русской истории и государственности с началом истории древних греков (особенно их вначале) и римлян, а не с историей древних германцев, параллель с которыми (из-за параллели во времени) у нас обычно проводят (и ошибочно). И отметим завоевательный ("оккупационный") характер западноевропейского феодализма и мирный, полисный, договорной характер демократическо-полисной древнерусской государственности (на то и другое обращали внимание ещё первые славянофилы).
О том, что древнерусская история не похожа на средневековую западноевропейскую, догадывались, писали и говорили и некоторые русские историки, например, Г. В. Вернадский и И. Я. Фроянов (наиболее отчётливо).
У Г. В. Вернадского (в "Киевской Руси") об этом говорится так: "...Крупное хозяйство в Киевской Руси имело, возможно, большее сходство с римской латифундией, нежели с феодальной сеньорией... К какой социально-политической формации должны мы отнести Киевскую Русь? Очевидно, что она не была феодальным государством... Мы обязаны связать Киевскую Русь социологически... в определённом смысле... с тем типом, высшим выражением которого в классической античности была Римская империя, — с "капиталистической" формацией, базирующейся на рабстве... Киевская цивилизация... не соответствовала по уровню римской... она была значительно моложе... В десятом и одиннадцатом столетиях существовало значительное различие в отношении социальных и экономических устоев между Киевской Русью, с одной стороны, и Западной и Центральной Европой — с другой... Это различие стало результатом... несхожести социальных и экономических факторов развития в Киевский период, а также византийского влияния в формировании киевских институтов... В любом случае, в Киевской Руси, как в Византии (средневековом продолжении Римской империи) монетарная экономика превалировала над натуральным хозяйством. И, в отличие от 3апада, не феодальное поместье, а город был главным фактором экономической и социальной эволюции страны".
И. Я. Фроянов же прямо утверждал (в одном из своих интервью), что древнерусские княжества по сути представляли собою то же, чем были древнегреческие полисы, города-государства, с теми же самыми основными политическими институтами.
История Киевской, Древней, Руси поражает (непредвзятого и незашоренного — не испорченного предрассудками и схемами догматической исторической науки — вдумчивого, пытливого, любознательного исследователя, не утратившего вкуса и способности к самостоятельному постижению действительности) сходством с историей Древней Греции; история Московского государства и Российской империи — сходством (вплоть до тождественного совпадения — на отдельных отрезках и в отдельных моментах) с историей Древнего Рима и Римской империи. Из этого нетрудно сделать вывод о сходстве соответствующих этапов в (общественном, экономическом и политическом) развитии древнерусского и московско-петербургского общества. А также вывод о том, что русская история, с древних её истоков, кардинальным образом отличается от истории германских народов (карикатурно, по-обезьяньи, зеркально-отражённо, "по-левому" совпадая с нею в Советский период (советско-коммунистический), "левым" (во всех смыслах) "социализмом" со средневековым европейским феодализмом).
* * *
У нас до сих пор в ходу неправильная периодизация русской истории. Отсюда путаница и непонимание смысла и направленности происходящего. До 1917 года у нас было рабовладельческое общество (в самом прямом, античном смысле; но можно говорить и о "торговом капитализме", как у Вернадского, характеризуя это — и русское, и римское — общество) с некоторыми, но безуспешными попытками трансформации, модернизации (типа колоната). Потом, с 1917 по 1991 год — эпоха феодализма (средневекового; "лево-зеркального", зеркально-отражённого, если говорить строго) со всеми присущими ему атрибутами. А с августа 1991 года — начало капиталистической эпохи.
Россия, в отличие от германских племён и западных славян, проходит полноценный цикл развития — не минуя и рабовладельческой (так называемой) формации. И в этом она подобна континенту — Европе, и в историческом значении равновелика ей и сопоставима только с нею и её историей, вмещающей много разных стран и народов с их разнообразными историями.
Ни "Февральская революция", ни "Октябрьский переворот", ни "Советская власть" не были ни утратой России, ни поворотом её истории вспять. Это был нормальный исторический переход огромной Империи, огромного евразийского пространства от рабовладельческого строя к феодальному. Мир стал свидетелем того, что случилось с Римом в V веке. То, что пережила Европа пятнадцать веков назад, случилось с Россией в XX веке. XX век, наверное, самый важный (не считая, разумеется, первого), самый уникальный век в истории христианских народов — в течение этого века страна, равновеликая и равнозначная Европе, совершила два всемирно-исторических скачка-перехода: в семнадцатом году — от рабoвладения к феодализму, и в девяносто первом — от феодализма к капитализму.
До 1917 года у нас был рабовладельческий строй (по античному образцу, самый настоящий), а не феодальный. В этом всё дело! Вот что нужно уразуметь.
Это полностью меняет устоявшуюся и в корне неверную точку зрения на периодизацию истории России — точка отсчёта была выбрана неправильно: за абсолютный ноль приняли ноль по Цельсию — история русской государственности начиналась с абсолютного нуля, как у античных греков и римлян, а не с феодализма, как у германских племён, которые пришли на готовое, на давно вспаханное, унавоженное и засеянное поле античной цивилизации, на заложенный римлянами фундамент и возведённый ими первый этаж европейской государственности. А нашим предкам пришлось начинать с нуля, с рытья котлована, отсюда несовпадение, несинхронность исторических процессов. Их пытались совмещать, подгоняли искусственно, но ничего не выходило, кроме непонимания, недоумения и разговоров о "провале в истории человечества". А нам вдалбливают представления о нашей "отсталости" — а это "отсталость" юноши (или зрелого мужа) от старика. Россия не отсталая, Россия — молодая.
События, происходившие на территории Российской и Советской империи, равнозначны событиям, происходившим в своё время на территории Римской империи и Европы. События, происходящие на территории нынешней Российской республики, равнозначны событиям, происходившим на территории Франции, одного из ведущих европейских государств, на рубеже XVIII—XIX веков, во времена Французской буржуазной революции. (Она началась с созыва Генеральных Штатов, а Российская буржуазная революция началась с созыва Съезда народных депутатов. Первая — в 1789 году, вторая — ровно двести лет спустя — в 1989. У французов перед Революцией была ''Мадам Дефицит", а у нас Хронический Дефицит. Французский 93-й год начался с казни Короля, наш 93-й ознаменовался расстрелом Парламента. 18 брюмера 1799 года Наполеона Бонапарта и наш 1999 год. Во Франции буржуазной революции предшествовала "эпоха Просвещения" (и подготовила для неё идеологическую почву), а в России — "Перестройка". "Перестройка" и была нашей "эпохой Просвещения". У нас всё изучали, изучали французский 93-й год и всё вплоть до падения Робеспьера, а последующий период (Директория), изучавшийся поверхностно, верхоглядно, для России оказался гораздо важнее и поучительнее.)
Древняя, или Киевская, Русь была предрабовладельческим или, скорее, раннерабовладельческим обществом, как Афины и Спарта, а отнюдь не раннефеодальным, как государства Западной Европы того времени. И история собственно российского государственного строительства начинается с возвышения Москвы, с начала собирания ею древнерусских земель, как государственная история Римской империи начинается с возвышения Рима и начала борьбы за установление контроля над Италией. (А не с истории Афин и Спарты. Если эллинская история и имеет отношение к римской, то не большее, чем история Киевской Руси имеет к истории государства Российского.)
Домосковская Русь, разделённая на княжества, усобившиеся между собой, может быть уподоблена Древней Элладе, с борьбой её полисов за верховенство. Но ни у одного из них не было достаточно сил, чтобы одержать верх, борьба вела к взаимному ослаблению, и лишь соседняя, враждебная варварская Македония сумела решить проблему объединения Эллады. Так и на Руси не было княжества и князя, располагавшего достаточными силами для решительной победы. Силы были вполне равны, и постоянные безрезультатные усобицы ещё более их уравнивали. И так же, как в случае с объединением Эллады (Македонией), эту роль внешнего объединителя Руси сыграла Орда. Завоевав, наконец объединила, заставила объединиться, помогла склонить чашу весов в пользу одного князя и княжества.
Греко-македонский (эллинистический) мир поглощается Римом и включается в Рах Romana. Древне-киевско-русско-золотоордынский мир поглощается Москвой и включается в состав Российской империи (Русскiй мiр).
Сравнивали с тем, что рядом или недалеко было, и выходила несуразица, противоречие с тем, что видели. А надо было заглядывать гораздо дальше, глубже, тогда и стало бы всё на свои места и не казалась бы свежая (ещё не остывшая, ещё кровоточащая) история России нелепой в сравнении с соседской, не представлялась бы срамной. Неправильно выбрали точку отсчёта — вот и вышло, что русская история — чепуха, нонсенс, прореха на человечестве.
Сравнивают всё "Октябрьский переворот" с Французской революцией, а ведь у него в истории совсем другой аналог — падение Римской империи. И Римская, и Российская империи были рабовладельческими, а Ленин — вождём варварского племени наподобие Хлодвига (или норманнов Вильгельма Завоевателя). Отсюда такое же отношение к культурному наследию рухнувшей Империи со стороны "победившего пролетариата", как у вандалов и готов к наследию античного Рима. И там, и здесь была уничтожена дотла великая культура (вместе с её носителями); и там, и здесь на развалинах античной государственности государства основали язычники. Наших-то давно пора крестить наново...
То, что мы сейчас переживаем, — это наше отечественное Возрождение после семидесятилетия мрачнейшего Средневековья, охоты на ведьм, тюрем, застенков и лагерей советской инвизиции (история НКВД — это история советской средневековой инквизиции), засилья мракобеснейшей атеистической идеологии... (Ирония истории — советское Средневековье было в точности таким, каким изображали советские пропагандистские кадры западноевропейское: тёмным, мракобесным, жестоким, кровавым, суеверным, глумливо-безбожным, преступным. Сами себя высекли. Изваяли-таки монументально.)
Большевики, поставив Россию к стенке, строили свой "социализм", при котором они могли бесконтрольно владеть ею. России пускали кровь, Россию взнуздывали, Россию загоняли в стойло новой государственности ("мы Россию завоевали, мы теперь должны научиться Россией управлять"). Это государство строилось Лениным-Сталиным и защищало интересы нового класса, класса советских феодалов — коммунистической номенклатуры. Отсюда и ожесточение "классовой борьбы". Новый класс завоёвывал себе господство, закрепощая трудовое население покорённой страны, в первую очередь крестьянство. Марксистское государство складывалось по вполне марксистским канонам — как орудие господства эксплуататорских классов, как аппарат насилия и подавления трудящихся. Таким оно и было в классическом виде при Сталине.
Знаменитый тезис Сталина об усилении (обострении) "классовой борьбы" был отражением кровавой схватки нового класса феодальной советской номенклатуры ("вассал моего вассала не мой вассал" — вполне номенклатурный принцип) с закрепощаемым народом и рождения нового государства — феодальной деспотии, прикрытой фиговым листком наидемократичнейшей "конституции", с крепостными: прикреплённой к месту жительства — "пропиской" — и — невозможностью увольнения по собственной инициативе — к заводам и фабрикам рабсилой и беспаспортными, прикреплёнными к земле крестьянами, и рабами — бесправным населением ГУЛАГа (рабство — в виде уклада). Строили не "государство рабочих и крестьян", а государство закрепощения рабочих и крестьян. Строили не "социализм", а своё крепостническое государство.
Если хозяйство не рыночное, оно натуральное. Продукт производится, изымается и распределяется в зависимости от заслуг и привилегий. Производительность труда настолько низкая, что этого продукта вечно недостаёт (и поэтому он не продаётся, а распределяется); натуральный налог ("социалистическое" "планирование от достигнутого" было не планированием, а обложением податями, развёрсткой натурального налога); замкнутость хозяйства, сохранение которого требует строжайшей изоляции от внешнего мира; вместо права на труд - обязанность трудиться, т. е. внеэкономическое принуждение ("борьба с тунеядством"; феодализм и капитализм — "дисциплина палки и дисциплина голода" (Ленин), советский строй и нынешний); деньги, которые ничего или почти ничего не стоят (потому что на них почти ничего нельзя купить); различные привилегии у различных сословий ("социальных групп"; разве писателям платили за книги? — за службу), — не правда ли, знакомые признаки хорошо знакомого социального и хозяйственного строя? А нам (и всему миру) твердили, что семьдесят лет идут нехоженым nyтём... Первопроходцы, что и говорить.
История посмеялась над большевиками — они думали, что пришли строить социализм, а их заставили строить феодализм.
Смысл советско-феодального периода в истории России — девяностопроцентная лапотно-деревенская страна (как к этому ни относиться, не говоря уже о цене) стала на 60—70 процентов городской. Произошло обуржуазивание России. Советский феодализм как переход от "рабовладельческого" строя к "буржуазному".
Феодaльно-сельский строй сменяется буржуазно-городским. В этом суть перехода от феодализма к капитализму. Город, городской уклад побеждает (как, опять-таки, к этому ни относиться, хоть "читать нотации землетрясению", как это делает И. Р. Шaфаревич, хоть посыпать главу пеплом, как "деревенщики"), подчиняет, вытесняет деревню (т. е. натуральный уклад, характер, в том числе и городской, жизни) из города и хозяйственной жизни страны в сельскую местность.
Деревня натуральна (самодостаточна, замкнута по характеру своему) от природы; город — это, в конце концов, рынок. Рынок подтачивает, разрушает натуральное хозяйство деревенского уклада. Начало этого процесса мы и наблюдаем в России. (Мы Средневековье прошли не по учебникам: оно — вчерашнее наше прошлое, не зaбытое ещё и тёпленькое.)
Россия менее чем за столетие прошла путь, на который Западной Европе понадобилось тысячелетие.
Никаких исторических кульбитов из "феодализма" в "социализм" и из "социализма" в капитализм Россия не делала, а шла своей, на роду ей написанной, прямой исторической дорогой, развивалась нормально, полноценно и последовательно. Мы, как минимум, не менее исторически полноценны, чем любой другой народ Европы, мы так же исторически полновесны, как Европа в целом.
Нынешнее время — пора зрелости России, самое её начало. Феодально-коммунистическая эпоха — пора молодости, пора нaивысших физических достижений, успехов. Рабовладельческая империя — юность России. Московское царство — отрочество. У России и русских впереди золотая пора, пора расцвета. И слава Богу, что впереди.
Итак, Россия — полноценная страна полноценного исторического развития. У нас была античность (киевско-московско-петербургская Русь-Россия), был феодализм (советский период), будет капитализм и нация. А тaм и социализм (подлинный) не за горами. Мы — великое (если не первое) по всем статьям — европейское государство, а не прореха на человечестве, за которую нас принимали или хотели выдать.
История России (и с Россией) — думали (внушали), что гадкий утёнок, а оказался прекрасный лебедь.
* * *
"Как-то раз врач по глазным болезням осмотрел мои глаза и объявил, что я для него не представляю никакого интереса, так как у меня нормальное зрение. Я, конечно, понял это в том смысле, что у меня такое же зрение, как у всех людей; но он возразил, что я говорю парадоксы: нормальное зрение, то есть способность видеть точно и ясно, величайшая редкость; им обладают всего каких-нибудь десять процентов человечества, тогда как остальные девяносто процентов видят ненормально, и я, стало быть, представляю собой отнюдь не правило, а редкое и счастливое исключение" (Бернард Шоу).
1995—1996 гг.