Когда я был студентом

Борис Сибиряк
— Так ты всё-таки решил поступать в НЭТИ?

— Ага! На самолётостроительный факультет.

— А почему не в университет?

Двоюродный дядя раздражённо вынул из кармана своего светлого клетчатого пиджака помятую пачку болгарских сигарет «Ту-134» и, нервно закуривая, переспросил:

— Ну вот почему?!

— Да там чистая наука, а здесь самолёты, авиация! Это же… ну, сам понимаешь, — неопределённо ответил я.

Мой родственник поперхнулся табачным дымом и, содрогаясь всем своим тщедушным телом, зашёлся в надсадном кашле, лицо его стало фиолетовым.

— Но ведь ты же математик, у тебя первые места в олимпиадах по городу, по области, золотая медаль, да ещё и рекомендация Лаврентьева! — еле отдышавшись, зло прохрипел он.

— Я уже всё решил!

— Ну и дурак же ты! — с досадой сплюнул мой родственник.

— А дуракам, дядя Саша, в университете и не место! — отшутился я.

В чём-то он, конечно, был прав, но я и сейчас не смогу объяснить, почему отказался от попытки поступить в НГУ. Впрочем, о своём решении ничуть не жалею, а порой даже приходит в голову смешноватая мысль: как здорово, что мне так повезло! И дело не только в учёбе, хотя и в ней тоже. Основное дело в том, что с приходом в НЭТИ у меня началась совершенно иная, чем прежде жизнь. Неотъемлемой частью этой жизни стали альпинистские тренировки, сборы, восхождения, горные походы — всё то, о чём я раньше мог только мечтать. И каким же я мог быть дуралеем, если бы всё это упустил!

Мне не довелось побыть абитуриентом в полном смысле этого слова, и табличка на двери общежития с корявой надписью: «Осторожно! Голодная абитура!» — не про меня. Успешно сдав первый экзамен, письменный по математике, я был сразу принят в институт и тут же вернулся к родителям в райцентр Куйбышев Новосибирской области догуливать последние в своей жизни школьные каникулы, которые, впрочем, промелькнули как одно мгновенье. И вот в последних числах августа 1976 года наш поток впервые собрался в актовом зале НЭТИ, и на сцену вышел декан ССФ Борис Константинович Смирнов:

— Я буду действовать как коварный змей-искуситель и для начала дам стипендии всем без исключения первокурсникам. Кроме того, группа, которая сдаст после окончания семестра экзамены без единого завала так же вся получит стипендии, несмотря ни на какие тройки. Но помните, вы обязаны не только посещать все занятия, но и каждый день работать самостоятельно не менее четырёх часов! — заявил он.

— С ума сойти! — подумал я, — кажется, влип!

Затем нам было предложено ознакомиться со списками новоиспечённых студентов. Моя фамилия значилась в группе «С-63», и я заинтересовался, кто же наш староста. Оказалось, что деканат назначил старостой меня.

— Я не умею! У меня нет опыта! — в ужасе возопил я.

— Ничего страшного, научитесь, — бесстрастным голосом арбитра отреагировала секретарь деканата Наталья Андреевна. Деваться было некуда, пришлось соответствовать.

Каждый день начинался с переклички, в журнале группы мною отмечались отсутствующие на занятиях студенты. Многократное повторение списка привело к тому, что я и сейчас, спустя четверть века, пожалуй, смогу его достаточно точно воспроизвести. А ну, попробую: “Бабенко, Бойкин, Беседин, Ветрогонов, Глебов, Добровольский, Зинченко, Иванов, Ильин, Катаев, Князев В., Князев Ю., Колпак, Пискарёв, Плешков, Плотников, Рогов, Рочева, Савельева, Скворцов, Харзин, Хвоина, Чепукова, Чумаченко, Юндалов, Буровлёва, Рубан”. Последние двое из этих двадцати семи появились позже, поэтому выбились из алфавитного порядка. Не пропустил ли я кого-нибудь? Вроде нет, но если всё же пропустил, то заранее приношу свои извинения.

Окунулся я с головой в студенческую жизнь. Обитал поначалу у маминой мамы в деревне Каменка в шести километрах от Новосибирска, к Новому 1977 году получил место в студенческом общежитии. Учебные нагрузки и колоссальные объёмы информации казались шоковыми, они не шли ни в какое сравнение со школьными.

Я ведь не просто поступил в вуз! Я покинул отчий дом, переехал в другой город и жил теперь с незнакомыми мне людьми. Причём поселили меня сначала в одну комнату к старшекурсникам, которые не больно-то щадили самолюбие зеленого новичка. Впрочем, пресловутой дедовщины я на себе не ощущал, хотя как староста группы не раз был вынужден вмешиваться в “неуставные” взаимоотношения в других комнатах. Как говорится, назвался груздем…

Рыхлый, неуклюжий отличник, постоянный участник всяческих школьных олимпиад, как теперь говорят, ботаник, целиком погрузился в совершенно несвойственную ему среду. Но случилось так, что не только окружение воздействовала на меня. В силу обстоятельств и самому порой приходилось оказывать на него заметное влияние…

 Будучи школьником, я зачитывался книгами Григория Федосеева, с которыми меня познакомил школьный друг Лёша Кондратьев. Ощущал жгучий интерес к горным, таёжным приключениям, но вряд ли бы меня поняли соклассники, озвучь я им свою мечту, столь очевидно “ботаник” не годился на роль путешественника…

Теперь же школьная привычка учиться на пятёрки поначалу заставила меня забыть о своих грёзах. Но постепенно всё утряслось, вошло в привычную колею, и вот однажды, проходя по коридору одного из учебных корпусов, я обратил внимание на стенгазету турклуба НЭТИ. Заворожено смотрел на суровые заснеженные вершины на больших чёрно-белых фотоснимках, с удивлением читая, что по этим горам прошли самые обыкновенные студенты, такие как, например, я.

Теперь всё зависело только от меня, и случилось так, что записался я не в турклуб, а в альпсекцию, где начались напряжённые тренировки. На майские праздники выехал с альпинистами на скальные тренировки у станции Тутальская в Кемеровской области. Здесь, у реки Томь километрах в десяти от железной дороги, впервые познал, что такое лазанье по отвесным стенам. Необычайная острота ощущений и тот простой факт, что твоя жизнь полностью находится в руках того, кто стоит на страховке, оставили неизгладимое впечатление.

В июне я принял участие в альпслёте на обрывистом скальном берегу реки Бердь под Искитимом. Наконец, к своему же удивлению, сдав к лету 1977 года все необходимые нормативы, получил путёвку в альплагерь «Талгар» на Заилийском Ала-Тау (Тянь-Шань), откуда вернулся со значком «Альпинист СССР» на груди, удостоверением к нему в кармане, опытом участия в двух спасательных работах и отснятым на любительскую кинокамеру фильмом «Альпинизм — школа мужества». Об этом в двух словах не расскажешь, но до сих пор я с благодарностью вспоминаю замдекана Тамара Александровну Давыдову, которая вопреки мнению некоторых начальствующих особ сумела перенести мою первую производственную практику на более ранний период, обеспечив тем самым возможность поездки в альплагерь.

Вот так закончился для меня первый курс обучения на самолётостроительном факультете. Я спустился с гор необычайно исхудавший, покрытый исключительным загаром тянь-шаньского солнца и, по мнению однокурсников, выглядел как нельзя лучше.

На втором курсе кроме всего прочего началась военная подготовка. Из нас готовили офицеров запаса войск ПВО страны. Возобновились тренировки в альпсекции, и тут же выяснилось, что где-то на высоком уровне приняты драконовские меры против альпинизма: отменены альпинистские сборы и всякая самодеятельность, остаётся единственная возможность повышать альпинистскую квалификацию — в базовых лагерях и только в летний период. Мотивировались эти репрессии треклятой статистикой: обычно в Советском Союзе погибало около 20 альпинистов в год, а в 1976 году эта “норма” оказалась превышена в 6 раз!

— Ну, так что теперь, всё остальное время нельзя не ходить в горы! — резюмировала одна из однокурсниц, приглашая меня в турклуб НЭТИ.

Выяснилось, что наш турклуб, являясь одним из крупнейших в Новосибирске, имеет к тому же собственную маршрутно-квалификационную комиссию с самыми широкими полномочиями, и туристы НЭТИ круглый год ходят в походы. Альпинизм-то находился под эгидой Госкомитета по физкультуре и спорту, а туризм был в ведении ВЦСПС — советских профсоюзов. Спортивный туризм как бы и не считался спортом, хотя здесь официально присваивались спортивные разряды, звания мастеров спорта СССР и инструкторов.

Кроме вечерних альпинистских тренировок, мы приступили теперь и к тренировочным походам, марш-броскам в выходные и праздничные дни. Однажды на слёте «Золотая осень» вылезли поутру из палаток и обнаружили, что осень-то уже вовсе не золотая, а скорее алюминиевая…

Учёба у меня идёт успешно, в группе дела обстоят благополучно, но я долго не решаюсь идти в поход потому, что боюсь запустить учёбу. Однако в какой-то момент не выдерживаю и всё-таки направляю свои ступни в переполненное народом помещение турклуба на чердачном этаже второго учебного корпуса.

— Где можно в поход записаться? — спрашиваю я у первого попавшегося парня в старенькой штормовке.

— Слушай! А что же ты раньше-то ушами хлопал? — радостно отвечает весёлый незнакомец моего возраста, показывая рукой в угол комнаты, где за небольшим столом сидит крепкий коренастый мужчина с большими залысинами на голове и смеющимися глазами. Это председатель турклуба кандидат в мастера спорта Александр Михайлович Филиппов.

— Постой, постой… — бормочет он, — если опыт есть, то возьмём.

…И вот после ночёвки в добротной таёжной избе у Каракольских озёр на Восточном Алтае мы поднимаемся на перевал Багаташ. Высота — около двух километров над уровнем моря. Оглядываясь назад, мы видим великолепный заснеженный пейзаж. Горы, горы, горы... Синие горы разных оттенков. Насчитываем пять рядов гор, и чем дальше, тем сияние синевы светлее. Кое-где видны обветренные каменные массивы, гольцы. Далеко внизу остались долины рек, лес… Возникает ощущение, что мы поднялись выше всех вершин.

У нас нет спальников на гагачьем пуху зато имеется палатка с печкой. Палатка — брезентовый шатёр без дна, а печка — жестяная коробка размером 40х30х50, которая ставится на дюралюминиевую лавинную лопату в ногах спящих. В крыше палатки имеется обшитое стеклотканью отверстие для трубы. Ночью каждый по очереди в течение часа дежурит у печки: подбрасывает дрова и топит снег для завтрака. Для этого с вечера нужно найти достаточно крупную сухую лесину, свалить её, распилить на чурбаки, расколоть на поленья и сложить в углу палатки. Колка дров — самое приятное занятие на морозе: согревает, как ничто другое. Ведь к концу дня мы всегда неимоверно взмылены, попробуй-ка, посиди на одном месте, отдохни — моментально околеешь!

Вообще, после остановки на ночлёг мы сначала долго пляшем на рыхлом снегу прямо в лыжах, чтобы утрамбовать площадку для палатки. Потом ломаем кедровый лапник от разных деревьев, чтобы не погубить ни одного дерева и с силой набиваем лапник на подготовленное место. После этого расстилаем полиэтилен, ставим палатку, кто-то растапливает печку. Пока дежурные готовят ужин, девушки расстилают спальные мешки на самодельные коврики, изготовленные из обшитых кусочков пенопласта.

Теперь остаётся прогнать сомнения, что дрова в печке будут гореть, в отличие от предыдущей ночёвки, когда приходилось всю ночь раздувать угли в печке, мёрзнуть и задыхаться от дыма. Всё! Можно приступать к блаженству ужина…

Под конец похода у нас случился пожар — вспыхнул подсохший лапник.

— Вставай, горим!!! — раздался поутру отчаянный голос одного из участников. Подскочив, я ощутил, что в палатке становится жарко, как в преисподней. Схватив чей-то вибрам, бросился неистово колотить им по огню, заодно превращая палатку в газовую камеру. Сбив пламя, я, схватился за уши и выкатившись из палатки, крыша которой стала похожа на худое решето, еле отдышался.

Поход запомнился мне шокирующе тяжёлым рюкзаком — на восхождениях в альплагере такого не было, а по окончании похода я познакомился с таким явлением, как “яма желудка”.

Очухавшись от путешествия, возобновил учёбу и сначала схватился за голову, что я натворил, столько занятий пропустил! Однако, отчаянно взявшись навёрстывать упущенное, вскоре с удивлением почувствовал, что начинаю постигать смысл слов из популярной туристской песни: “…счастлив, кому знакомо щемящее чувство дороги!” Меня снова тянуло в горы, и это щемящее чувство трудно передать словами и обосновать логически. Основательно поднапрягшись в учёбе я после успешной сдачи зимних экзаменов снова засобирался в поход. В этот раз на Центральный Алтай под Белуху.

Наступил новый 1978 год, и когда мы в последних числах января вышли на маршрут из заснеженного посёлка Тюнгур, стоял почти сорокаградусный мороз. На реке Кучерле встретили группу туристов НЭТИ с обмороженными дочерна лицами. “Как хорошо, что мы взяли маски…” — подумал я. Маска — это лоскут фланели, обшитый лёгким брезентом с прорезями для глаз и рта и пришитой резинкой.

В поисках перевала мы поднимались круто вверх по правому склону Кучерлы рядом с глубоким узким распадком. По руслу притока не пошли, так как там то и дело наблюдались серьёзные сбросы высоты с замерзшими водопадами. Было ужасно скользко, слежавшийся, прибитый ветром снег по твёрдости смахивал на асфальт! Эрзац-кошки, приобретённые в Бийске оказались практически бесполезны. “Здесь бы настоящие альпинистские кошки не помешали, как в прошлом году на леднике Северный ТЭУ на Тянь-Шане” — подумалось мне. Перевалить хребет нам не удалось: уперлись в грандиозный скальный массив, обойти который не представлялось возможным. Спустившись до лесной границы, встали на ночёвку.

На другой день на таком же участке я сорвался. Не удержавшись на матовом обветренном склоне, поскользил к обрыву, тщетно пытаясь задержаться. Поняв, что гладкий фирн не даёт мне никаких шансов, успел представить, что сейчас может произойти, и от ужаса всё во мне съёжилось в комок. Однако обрыв к счастью оказался не слишком убойным и, пролетев метров шесть, заработав синяки с ушибами и несильно побив кинокамеру под телогрейкой, я вклинился в заснеженный куст на дне распадка у самой кромки голубого льда замёрзшей речки. В глазах слегка двоилось. Я был один, совершенно обалдевший, и сидел на снегу, радуясь жизни, пока не ощутил приятный острый запах чёрной смородины, кустик которой меня так выручил.

Потеряв много времени на ориентирование, запланированный маршрут мы не прошли, Руководитель Сергей Безденежных принял решение возвращаться той же дорогой в Тюнгур, и поход, несмотря на мороз, показался мне намного легче ноябрьского.

Я снова подзапустил учёбу, и отдельную неприятность мне доставили пропущенные лабораторные работы — их не так уж и просто было восстанавливать. Однако теперь я воспринял эту напасть гораздо спокойнее, чем прежде, тем более, что Филиппов очень скоро заговорил об открытии семинара по подготовке инструкторов туризма для работы в горно-спортивном лагере НЭТИ «Эрлагол» на Восточном Алтае. В рамках семинара в мае намечался серьёзный поход. Унывать было некогда, я энергично взялся за учёбу. Перспектива нового путешествия грела душу.

На одну из инструкторских тренировок по совершенно раскисшему снегу я увлёк с собой одногруппников всегда спокойного Витю Князева и бойкую спортсменку Веру Хвоину. Витя-то со мной уже бывал на альпинистских слётах, иногда нас даже путали из-за некоторого внешнего сходства, а вот для Веры всё было внове, ей всё страшно понравилось, и она радостно сообщила, что теперь точно пойдёт вместе со мной в предстоящий поход. Последним обстоятельством я был весьма доволен, потому что, будучи старостой группы, одновременно чувствовал себя белой вороной, так как в своей группе был единственным путешественником и уже давно искал единомышленников в данном вопросе.

Учёба у меня шла успешно, все зачёты и курсовые проекты сдавались вовремя, да и в группе всё вершилось совершенно нормально. Мой заместитель скромный и непритязательный Володя Беседин готов был в любой момент принять дела старосты на период моего отсутствия, так что не виделось никаких препятствий для нового путешествия.

Продолжая тренироваться в альпсекции, на 1—2 мая, как и в прошлом году я выехал с альпинистами в Кемеровскую область на Тутальские скалы. Теперь чувствовал себя на отвесных стенах куда более уверенно, чем год назад. 5 мая 1978 года мы, шестнадцать студентов НЭТИ, под руководством Филиппова радостно покидали Новосибирск, отправляясь в поход по Алтаю. Летом нам предстояло работать инструкторами в Эрлаголе и водить по горам таких же студентов. Поход планировался на десять дней…

Спасатели нашли нас через двадцать два дня, 27 мая, на дне Чебдарского ущелья, в стороне от маршрута, с трудом разглядев знак бедствия с вертолёта, так глубоко мы засели. После гибели в каменной ловушке четверокурсника Андрея Изотова руководитель, отправив тройку парней за помощью, принял решение стоять и дожидаться спасателей. Обессиленные, травмированные, измученные голодом участники похода не могли нести тело погибшего товарища по гиблым непроходимым местам, а оставлять его на съедение диким зверям тем более было немыслимо.

Чрезвычайное происшествие потрясло весь институт. Маршрутно-квалификационная комиссия при турклубе НЭТИ была ликвидирована, руководитель похода дисквалифицирован до первого разряда, а работники горно-алтайской контрольно-спасательной службы, допустившие наш выход на маршрут в опасное межсезонье получили административные взыскания. Но удивительно, пожалуй, другое. Произошедшая трагедия не смогла отбить у оставшихся в живых туристов охоту ходить по горам…

Мне выпало быть летописцем того похода. В туристской группе есть руководитель и завхоз, медбрат и реммастер, фотограф и хронометрист, а есть ещё и тот, кто ведёт летопись всех событий. Появившаяся теперь на многих туристских сайтах в Интернете «Летопись одного турпохода» — это документальное подробное описание событий майского путешествия в хронологическом порядке. Своего рода отчёт…

В этот раз учёба была запущена основательно. Правда, возмущены этим обстоятельством были в основном преподаватели военной кафедры, которые безжалостно экзаменовали нас по всем пунктам программы и элементам материальной части. В моей зачётной книжке впервые появилась изрядно расстроившая меня отметка “удовлетворительно”, то бишь тройка, проставленная подполковником Косолаповым скорее из принципиальных соображений, нежели из-за моего слабого знания предмета.

— В следующий раз вы будете отстранены от военной подготовки, и ректор просто обязан будет отчислить вас из НЭТИ!!! — громыхал перед нами пожилой полковник Белоусов. — Что? Не верите! Вот у меня в руке пачка приказов за прошлые годы. Беру первый попавшийся, читаю! Слушайте внимательно! …Империалисты грозят нам войной, понимаете, а поэтому военная подготовка — это для вас самое главное, всё остальное — только приложение к ней! Повторяю: всё остальное для вас приложение! Всем ясно?

Гражданские преподаватели в отличие от своих военных коллег отнеслись к пережившим трагедию участникам похода с огромным сочувствием, предложив составить индивидуальные графики погашения задолженности по предметам, а часть экзаменов перенести на осень без потери стипендии. При этом кто-то получил от профкома матпомощь, кто-то путёвку в профилакторий, но происходило это как-то выборочно и бессистемно.

Я сдал все зачёты и экзамены, оставив на осень лишь один — по сопромату, собираясь оправиться во время каникул в альплагерь «Дугоба». Путёвка туда была уже у меня на руках, но всё внезапно сорвалось. То, что сообщила врач, когда я проходил обязательную для альплагеря медкомиссию, повергло меня в ужас:

— Ни о каком альплагере не может идти и речи, у Вас плохая кардиограмма!

— Но я вообще-то ничего такого не чувствую и собираюсь ехать…

— Да вы, что! Вы же взрослый человек! Поймите: у вас предынфарктное состояние!

Убивать таких эскулапов надо! После её слов я, похоже, и впрямь ощутил это самое состояние. Как побитый пёс поплёлся я к своему спортивному врачу и поделился с ней своей внезапно возникшей проблемой. Осмотрев меня, та произнесла:

— Не слушайте Вы этих врачей, они и здорового залечат! Нарушения чисто функциональные, всё помаленьку восстановится, Вам просто нужно годик передохнуть. В вашем походе были совсем уж чрезмерные нагрузки и ещё… на Ваших глазах погиб друг… выкиньте это из головы, у каждого — своя судьба.

Ну, вот! С одной стороны — не слушайте врачей, а с другой — годик передохните. А вообще-то она молодец, вправила мне мозги, а то ведь я уже почти поверил той бездушной кикиморе, которая зло водя сухим пальцем по моей кардиограмме, внушала, что на лицо явные признаки гипоксии миокарда и горы мне теперь заказаны... Ещё и диагноз написала — миокардиодистрофия, это в девятнадцать-то лет!

Через пару дней назначенный старшим инструктором «Эрлагола» по туризму Филиппов, собрал участников инструкторского похода и стал опрашивать, кто на какой сезон собирается ехать в «Эрлагол». На собрание, правда, пришли не все… Когда очередь дошла до меня, я доложил Михалычу о своей ситуации.

— Для тебя сейчас лучшее лекарство — это «Эрлагол»! В общем, включаю тебя в приказ на все три сезона, — заявил он голосом, не терпящим возражений. Михалыч бесспорно был прав, и я до сих пор ему благодарен.

По окончании второго курса для студентов было обязательным участие в летнем строительном отряде, и кто-то сумел устроиться на весьма денежные “рыбные” места: в Магадан, на Камчатку, на Сахалин. Филиппову же удалось доказать ректорату, что инструктора в «Эрлаголе» также необходимы, как и бойцы в стройотрядах. Зарплаты нам не причиталось, но обеспечивалось бесплатное проживание и питание на всё время работы в лагере. Ну и ладно! Отдыхающие платят деньги за путёвки, а мы так…

После майского похода добрая половина его участников сдали инструкторские экзамены. Я успешно ответил на вопросы билета, подкрепив ответы примерами из собственной практики, чем вызвал у экзаменаторов явное удовлетворение.

— Ну, вот, молодой человек, теперь Вам нужно пройти стажировку, отруководить походами первой и второй категории, и после инструкторской работы Вы получите звание «Инструктор туризма СССР»! — сообщил седовласый председатель комиссии. — Это Вам даст право на профессиональной основе работать в любом базовом лагере Советского Союза, — как-то заговорщически добавил он.

— Спасибо, — произнес я и удалился, не испытывая особого энтузиазма. Дело в том, что, пройдя “курс молодого бойца” в альплагере «Талгар» на Заилийском Ала-Тау в прошлом году, какого-то иного, менее сурового, летнего времяпровождения я пока не представлял.

Но вот я в «Эрлаголе». Впервые мне предстоит водить людей по горам, а не быть ведомым. Снова ощущаю замечательно свежий воздух, удивительно чистую, живую природу. В качестве стажировки по одному и тому же маршруту должно было идти три группы: Александра Веретенникова, который раньше уже здесь работал инструктором, моя группа и участника инструкторского похода Алексея Шуркевича.

Сначала мы всей гурьбой молча двинулись по лесовозной дороге вверх вдоль Кубы. Дойдя до третьего мостика через неё и пообедав, свернули вправо, стали подниматься по урочищу Кеда. И тут я неожиданно ощутил нечто новое, непривычное для себя: я вдруг отчётливо понял, что участники похода безоглядно мне доверяют и скажи я, что сейчас полезем вон на ту здоровенную отвесную скалу, они бы не раздумывая, двинулись за мной.

Два похода, условно называемые стажировочными, прошли великолепно, мне даже была вручена грамота «За лучшую организацию туристского похода». Затем я принял участие в контрольно-поисковом выходе, связанным с резким ухудшением погоды. Остаток летних каникул я решил провести дома. Уезжая к родителям в районный центр Куйбышев Новосибирской области, остро чувствовал, что оставляю частичку своей души в удивительном крае горных перевалов, запахов чистых трав, журчания рек, серебра водопадов, стрёкота кузнечиков, переливов звуков и красок. Я снова был полон сил и желания продолжать путешествия по всем возможным и невозможным маршрутам.

В январе меня ждал лыжный поход на хребет Хамар-Дабан в Прибайкалье и восхождение на пик Черского, а уже в марте я набрал группу для моего руководства лыжным походом первой категории сложности. В неё вошли три девушки, которых я водил прошлым летом от «Эрлагола», их одногруппница, участник памятного майского похода Андрей Ефименко, первокурсник из моей комнаты Сергей Буряков и мой одногруппник Юрий Князев. Маршрут мы прошли за восемь дней вместо запланированных шести впоследствии почти все единой командой участвовали в различных слётах и сборах

Затем были Баргузинский хребет, ещё одно руководство лыжным походом, уже второй категории сложности. А потом Горная Шория, хребет Тегир-Тыз, Киргизский и Юго-Западный Ала-Тау на Тянь-Шане и снова Горный Алтай: летом установка обелиска у места гибели Андрея Изотова, затем руководство инструкторским походом, а зимой — Аккемский ледник, перевалы Звёздочка, Студентов и Кара-Тюрек.

О последнем хочется упомянуть особо. На перевал Кара-Тюрек мы, шестеро парней, планировали взойти от Аккемского озера, затем траверсировав широкий заснеженный безлесый хребет, на высоте порядка трёх тысяч метров, заночевать наверху на одноимённой гидрометеостанции. Однако во время подъёма на этот хребет из-за глубокого снега мы потратили слишком много времени. Начиналась ночь, усиливалась метель, и по словам руководителя того же хрупкого, но уверенного в себе Андрея Ефименко наши шансы убывали с каждой минутой. Лишь каким-то чудом на угасающем горизонте среди холмистой снежной пустыни, сквозь пургу мы разглядели нити антенн ГМС. Добравшись до избы метеорологов, шатающиеся от неодолимой усталости, с трудом освободились от лыж и рюкзаков. Начиналась настоящая снежная буря, но мы уже были в безопасности.

— Раздевайтесь, отдыхайте, мы сами приготовим ужин, хватит на всех… Надо же, да вы прямо как призраки из ночи явились! — удивлялись метеорологи, подбрасывая в огромную печь сброшенные недавно с вертолёта обрубки массивных досок. Когда же на столе появилась нетронутая нами за весь поход фляжка со спиртом, раздался дружный взрыв восторга…

Можно сказать, что всё время моей студенческой жизни делилось на походы и промежутки между ними, в которые вполне успешно впрессовывался учебный процесс, научная работа и традиционные студенческие мероприятия, такие, как конкурс «Солист с гитарой», КВНы, коллоквиумы, олимпиады, различные конкурсы.

На третьем курсе я впервые познакомился с электронно-вычислительной машиной. ЭВМ «Наири-К» вместо дисплея имела автоматическую электронную пишущую машинку, которая однажды здорово напугала юного экскурсанта-школьника. Второклассник хотел украдкой нажать на клавишу, а машинка как затарахтит сама, распечатывая результат какой-то задачи! Если «Наири-К» не могла справиться с заданием, то печатала: “наири-дура”, если же программист делал грубые ошибки, то машина выбивала одно слово: “балда”!

На четвёртом курсе появилась большая машина «ЕС-1022», на которой я работал при помощи перфокарт. Потом по настоянию научного руководителя Николая Владимировича Крамаренко я выступил с собственным докладом на всесоюзной научно-технической конференции студентов в Перми, и в сборнике трудов этой конференции появилась моя первая в жизни печатная работа.

Студенческая жизнь не была бы столь насыщенной, если бы не одно обстоятельство — проживание в общаге. Сначала я, как и другие студенты ССФ поселились в общежитии № 5 коридорного типа с комнатами, в которых жило по четыре человека и удобствами по краям коридоров на каждом этаже. Женские и мужские этажи разделялись.

 В это же время заканчивалось строительство более комфортабельного общежития № 6, в обустройстве которого нам, будущим его жильцам, довелось принять участие. В то время, когда другие студенты были отправлены на уборку урожая в колхозы и совхозы Новосибирской области, наш поток под руководством вечно подвыпившего прораба устанавливал сантехнику: канализационные стояки, так называемые гребёнки, а также патрубки, муфты, переходники и прочее. Установка унитазов и раковин досталась уже следующим бригадам, зато мы научились грамотно чеканить сантехнические швы…

С третьего курса мы, наконец, поселились в уютной “шестёрке". В блоке с общим умывальником и туалетом имелось две комнаты: одна для трёх, другая для четырёх человек. И каких только историй не приключалось в общежитии! Не успел я поселиться в трёхместной комнате на девятом этаже, как с оглушительным пинком в дверь ко мне в комнату влетела премиленькая первокурсница:

— Жизнь дала трещину! — вызывающе объявила она, и вдруг поняв, что ошиблась номером, с диким визгом вылетела назад в коридор. Ошарашенный я зачем-то кинулся за ней, но та, словно растворилась в воздухе, в коридоре не было ни души.

— Это что! — отреагировал на мой рассказ о дневном происшествии зашедший вечером коллега по турклубу с радиотехнического факультета, — Заходим мы вчера за снаряжом в первую общагу к Кунгурцеву, а нам говорят, подождите мол, он в подвале, там у нас душ, скоро помоется да придёт. Ждём целый час, а его всё нет! Поясняют, он там стирает обычно, подождите ещё малость. Ещё час прошёл, да что такое, так и нет его! Потопали было к нему в подвал, да тут прибегает парень из соседней комнаты: “Витя просит принести ему какую-нибудь одежду, он увлёкся и всё постирал!” Вот так-то.

Новый год мы отмечали, как правило большой походной компанией. И вот 31 декабря 1980 года сидим, за разговором строгаем салаты и вдруг слышим: за стенкой началась дикая перебранка с вкраплением девичьих возгласов. А произошло следующее. В соседнем блоке народ скинулся к Новому году и купил на базаре здоровенного гуся. Висит гусь за форточкой, холодильника не требует, так как минус тридцать градусов на улице, ну а часиков этак в восемь вечера кто-то из жильцов комнаты говорит двухметровому волейболисту Денису, которому выпало быть дежурным в этот день:

— Ну что, доставай нашего страуса, пока разморозим, уже и старый год провожать можно будет!

Тот полез да и уронил гуся с девятого этажа на тротуар. Лифт к тому времени отключили, так что рванул Дениска сначала через весь этаж к лестнице, потом вниз, на улицу, потом ему вокруг всего здоровенного здания ещё обежать пришлось, а гуся-то уже и нет! Видать кто-то из редких прохожих свидетелем того бескрылого падения был да и ухитил птицу. Злой-презлой влетает дежурный назад в общежитие, бежит вверх по лестницам, и ошибается этажом. Вместо девятьсот четырнадцатой врывается он в восемьсот четырнадцатую комнату, где девчата пельмени стряпают, с истошным воплем:

— А вот тра-та-та-та вам, а не гуся!!!

Барышни, конечно, от неожиданности подскочили и в крик, а Денис уразумев, что не туда попал, что-то ещё такое напоследок отмочил в сердцах, что девчонки вслед за ним наверх рванули. Тут и началось…

Имел место и случай, в чём-то противоположный упомянутому. Где-то к зиме 1981 года появился в студгородке каток, который каждый вечер кишмя кишел обитателями общежитий, гоняющих на коньках. Даже я, хоть и ощущал себя коровой на льду, порой надевал коньки и что-то там изображал. И вот одна барышня, накатавшись до изнеможения, переобулась и в самом прекрасном расположении духа двинулась в свою “шестёрку”. Очки у неё в тепле запотели, и она проехала свой этаж, угодив на наш девятый. Подобно Денису, дамочка ошиблась комнатой. Добрый, но немного циничный парень Гриня сидел при свете настольной лампы у чертёжной доски и сосредоточенно клепал курсовой проект. Тут заходит эта барышня, рот до ушей, и ничего не видя, но решив, что она дома: нараспев этак выдаёт:

— Наката-а-алась! Теперь бы и тра-та-та-та… с морозцу!

Удивленный Гриня возражать не стал. Он поднял голову и, пожав плечами, моментально согласился:

— Ну давай!

Девицу как током прошило. Она швырнула коньками в Гриню, тот еле увернулся, и стремглав вылетела в коридор. Где незадачливый ловелас её только не искал!

— Девушка! Хотя бы коньки свои заберите! — тщетно сотрясал он воздух, блуждая по коридорам общежития. Потом огорчённо вздохнув, вернулся в своё обиталище и написал на куске ватмана объявление: «Кто оставил в 912 комнате коньки — просьба срочно забрать!». По рассказам очевидцев эта записка провисела на вахте общежития полтора года, хозяйка коньков так и не отыскалась…

Находились в общежитии и свои умельцы-изобретатели. Вот один пример. Были у нас в ходу самодельные нагреватели воды: берёшь два лезвия для бритвы, расщепляешь вдоль напополам спичку для обеспечения необходимого зазора между лезвиями, перематываешь это ниткой, и нагреватель готов. Остаётся присоединить к лезвиям два провода и, опустив незатейливое устройство в банку с водой, вставить свободные концы проводов в электророзетку. Вода, не будучи дистиллированной, быстро закипает.

Серёжа Порошков засёк как-то раз время закипания и решил данный прибор усовершенствовать. Какое-то время он варьировал зазором, менял лезвия, и вот на свет родился нагреватель «П-2», который доводил тот же объём воды до кипения существенно быстрее прежнего. На этом Сергей не остановился. Следующий его нагреватель «П-3» работал ещё быстрее, при этом в комнате слегка тускнело освещение, а из банки отчётливо слышался нехороший зуммер. С «П-4» не повезло, он сгорел сразу после включения, и тогда рационализатор заменил бритвенные лезвия какими-то другими тоненькими пластинками, как он выразился, с примесью осьмистого иридия, который раньше добавляли в нити электролампочек, которые в результате служили, можно сказать, вечно. “Вот теперь не сгорит!” — убеждённо заявил мастер.

После того, как «П-5» был включен в розетку, свет в комнате померк, и раздались страшные, как в фильме ужасов, нарастающие звуки “ву-ву-ву-ву-ву-уу-ууу”. Стены затряслись, и громыхнуло так, будто фугас взорвался. Вся общага на какое-то время лишилась электричества. Когда свет включили, оказалось, что у Сергея слегка закопчёны лоб, щёки и почему-то ногти на руках, а глаза смотрят в переносицу. При этом едва приползший с гулянки мертвецки пьяный коротышка Костик уже не дрых на своей кровати, а сидел совершенно трезвый на корточках в углу комнаты, тараща глаза в потолок и пытаясь что-то проблеять. Через неделю по общежитию поползли тревожные слухи о том, что Сергей Порошков собрался испытывать новый супермощный нагреватель для воды «П-6»…

Из педагогов первого курса мне больше других запомнились двое: добрейший души человек доцент математики Владимир Ефимович Кац, очень чётко, простым языком раскрывающий сложнейшие темы и которому я зачастую сдавал экзамен без подготовки, и старший преподаватель математики Светлана Аркадьевна Жук, которая вела у нас практические занятия. Объясняя очередную тему она в дополнение к словам изображала её и мимикой лица, жестами рук, а также педалированием ступнями невидимых рычагов. Так она растолковывала, например, сущность производной от функции.

Именно Светлана Аркадьевна впоследствии настаивала, чтобы я пересдал один предмет для получения красного диплома, но вместо этого я ушёл в очередной поход. На этот счёт ходила в наше время грубоватая поговорка: “Лучше иметь синий диплом и красную рожу, чем наоборот!”

С третьего года обучения в НЭТИ по военной подготовке курсовым офицером нашего взвода стал повоевавший во Вьетнаме во время американской агрессии подполковник Болярский. Это при нём мы принимали присягу на сборах в техдивизионе под Барнаулом. Спокойный, интеллигентный Виктор Николаевич Болярский явно выделялся среди своих коллег и никогда не повышал на студентов голос. В то же время в нём чувствовались уверенность, сила и тонкий юмор.

Проучился я на самолётостроительном факультете НЭТИ не пять, а целых шесть лет. Дело в том, что окончив третий курс самолётостроительного отделения, заскучал я по любимой математике и, поразмыслив, перевёлся с потерей года на отделение прочности летательных аппаратов, где математических дисциплин хватало. Потерял четвёртую часть стипендии (военные прочнистам не доплачивали), зато учиться стало интереснее, ну и, конечно, походил я ещё по горам, продлил студенческую жизнь, а в приложении к диплому у меня значилась куча дополнительных дисциплин…

Во время учёбы на отделении прочности среди других преподавателей выделялся доцент Пустовой. Николай Васильевич настолько культурно и корректно общался со студентами, в том числе и на экзаменах, так вежливо и умело мог, когда это было необходимо, одёрнуть, не унижая достоинства другого человека, а также тонко пошутить, что буквально был любимцем студентов.

К своему стыду всех педагогов не упомню, но считаю должным упомянуть ещё о двух незаурядных личностях. Бывший главный инженер Новосибирского инструментального завода профессор Андрей Ильич Герт вёл предмет «Организация, планирование и управление производством», сокращённо — ОПУП, не требовал присутствия студентов на своих лекциях и даже не проверял у старосты журнал. Но народ с превеликим удовольствием (редкий случай!) шёл на эти лекции, настолько жизненны и нестандартны они были! На его экзамене можно было заглядывать в книги, конспекты, обращаться с вопросами к соседям и даже выходить в библиотеку, но после дополнительных вопросов экзаменатора порой и круглые отличники ошеломлённые уходили с «неудом» в зачётной книжке и пониманием того, что профессор прав. Как подлинный учёный Герт учил мыслить, а не заучивать материал!

Контр-адмирал в отставке, доктор наук Георгий Сергеевич Мигиренко читал у нас лекции по теоретической механике. После посещения его занятий я мог не готовиться к предстоящему экзамену, так как весь учебный материал оказывался уже надёжно усвоен мною, настолько психологически точно было подано каждое слово преподавателя. Свои лекции профессор Мигиренко щедро перемежал рассказами о своей бурной жизни, всяческими байками и уморительными анекдотами, но был уж чрезмерно либерален к студентам на экзаменах. Бывало, вся группа у него сдавала экзамен без троек, в том числе и отпетые двоечники, кандидаты на отчисление из института.

Но вот наступила пора защиты дипломных проектов. Около учебного корпуса на улице Ползунова под огромной берёзой, растущей прямо из бетонного крыльца, группа студентов последнего курса пела под гитару песню о родном факультете:

Я за пять кратких лет
Полюбил факультет.
На пороге стою,
Но другие придут.
Жаль, что скоро уйдём
И покинем тот дом,
Где берёзы в бетоне растут.

Всего лишь в нескольких сотнях метров отсюда с аэродрома завода имени Чкалова с оглушительным рёвом один за другим взлетали новенькие самолёты «Су-24». Эти маневренные машины были созданы в том числе руками выпускников ССФ НЭТИ.

В синем небе пройдёт
Первый мой самолёт,
Прочертив над землёй
Свой заветный маршрут.

Покачает крылом,
Он увидев тот дом,
Где в бетоне берёзы растут.

Пришёл и мой черёд защищать дипломный проект. Случилось так, что текстовая часть работы заняла у меня двойной объём за счёт большого количества компьютерных распечаток-приложений, плакатов тоже было немеряно. В комиссии по этому поводу посмеялись, дескать Вы, наверно, слишком увлеклись, молодой человек. Моё естественное волнение при ответах на вопросы экзаменаторов легко погасил недавно назначенный заведующим кафедрой прочности доцент Пустовой:

— Извините, пожалуйста, повторите ответ на последний вопрос, я прослушал…

Да на тот вопрос я мог не только отвечать часами, но и сам читать лекции!

Вечером в общаге, как и положено, я на двух огромных, позаимствованных у девушек с восьмого этажа, сковородках, нажарил картошки, купил булку хлеба, килограмм варёной колбасы, консервов, ещё чего-то да бутылку водки на семерых человек, и мы устроили своего рода “мальчишник”. С плеч свалилась привычная тяжесть, было радостно и немного грустно. Засиделись мы тогда с гитарой за чаем аж до рассвета.

Наутро, готовясь сдавать нехитрый студенческий инвентарь и подписывать обходной лист, вдруг ощутил в душе ужасающую пустоту. Откуда она взялась, эта зелёная тоска? Ведь всё так прекрасно заканчивается… В смятении вышел я на улицу, прошёлся по коридорам учебных корпусов, заглянул в спорткомплекс и соседнее общежитие. Через каких-то два дня у нас должно состояться распределение и — до свиданья, НЭТИ.

Тем временем на пороге нашего общежития меня ожидала представитель спортклуба НЭТИ Рузайкина.

— Борис! Я Вас полдня уже ищу, у нас ведь ЧП! Народ возвращается из «Эрлагола», сдаёт в профком путёвки, представляете? Лыщинский уже председателя профкома на ковёр вызывал. Найдите ещё кого-нибудь, и надо ехать туда, разбираться, в чём дело… Такого скандала у нас ещё не было!

Утверждённая ректором комиссия по разбору и исправлению ситуации состояла из преподавателя кафедры физвоспитания Юрия Сычёва, меня и моего коллеги по инструкторской работе Юрия Федосеева. Позже выяснилось, что кроме нас в лагере негласно работала ещё и комиссия партийного комитета института.

Мы же, приехав в «Эрлагол», быстро разобрались, в чём дело. Причиной произошедшей бузы оказался эксперимент тогдашнего эрлагольского руководства, решившего в целях безопасности в горах вообще отменить турпоходы. Заменив некомпетентного старшего инструктора на нормального туриста-горника Андрюху Суранова и оставив его на новую смену дежурить по лагерю, мы повели студентов в восьмидневный поход. Больше никто из отдыхающих путёвок не сдавал. Наладилась в «Эрлаголе» походная жизнь.

30 августа 1982 года в качестве молодого специалиста я прибыл по распределению в Государственный Союзный Сибирский научно-исследовательский институт авиации имени академика Сергея Алексеевича Чаплыгина и сразу же увидел среди своих коллег моих вчерашних преподавателей Александра Дмитриевича Лисунова, Роберта Ефимовича Лампера, Станислава Тиморкаевича Кашафутдинова, Вениамина Николаевича Максименко и, конечно, директора СибНИА Виталия Григорьевича Сувернева.

Через год я сам впервые стал руководителем дипломного проекта студента самолётостроительного факультета, впоследствии переименованного в факультет летательных аппаратов НГТУ. Каждый год под моё руководство поступал очередной практикант-дипломник. Каждое лето меня ждал для работы инструктором туризма горно-спортивный лагерь НЭТИ «Эрлагол».