И кому какое дело, что ты потерял чью-то кассету с его любимыми записями, и этот кто-то теперь с тобой не разговаривает. И ты ходишь отныне по чужим людям и ешь их котлеты, которые хоть и вкусные, но переперченные, потому что приготовлены они не для тебя вовсе, а вовсе для чужих людей.
И если в твоем доме постоянно открыта дверь, и не потому, что испорчен звонок, а может и потому, то это совсем не значит, что придет ТОТ человек. А это значит, что два алкоголика из соседней квартиры принесут тебе либо шампанское, либо красное вино прямо в постель.
И может быть, совсем не потому, что они забыли, с кем вчера пили и с кем сегодня нужно опохмеляться, а потому что у них действительно добрые души.
И ты будешь пить их вино, лежа еще в постели, и смеяться, пытаясь вместе с ними вспомнить их вчерашние приключения, на которых тебя не было и в помине, а может, тебя и было. Но главное ведь не это, а главное, что совсем не нужно думать о том, как ты сегодня выглядишь, лежа еще в постели.
Именно так Ирма и думала, лежа еще в постели и потягивая кагор из граненого стакана, захваченного соседями алкоголиками оттуда, откуда они теперь ни в жизнь не вспомнят. Но об этом еще возможно вспомнят сами хозяева стаканов, да и то только в том случае, если алкоголики вдруг забредут в их квартиру с утра пораньше – опохмеляться.
Сами же господа-алкоголики, пока Ирма потягивала на этот раз кагор из украденного стакана, возлежали, чуть ли не вверх ногами, в чужих креслах. Причем вместе со своими грязными одеждами, в которых они вчера всюду падали, а может, даже позволяли кому-нибудь вытирать об эти самые одежды ноги, чему при первых утренних лучах имелись слишком явные доказательства.
Итак, алкоголики, задрав ноги на соседние к себе стенки, придумывали себе очередное развлечение, и Ирма тоже думала вместе с ними, стараясь поскорей что-нибудь придумать, хотя ей и было немножко стыдно за свои думы. Потому что она старалась поскорей что-нибудь придумать вовсе не потому, что у нее такая добрая душа, а чтобы алкоголики не лежали в своих грязных одеждах на чужих креслах.
Один ноль был все-таки в пользу Ирминого благородства, ведь кресла-то были и не ее вовсе, а действительно чужие. Хотя и не совсем чужие, а дорогой подруги Веры, у которой жизненного оптимизма хватило только на то, чтобы устроить в Ирминой квартире перевалочный пункт между мебельным магазином и своей квартирой, а дальше ее оптимизма уже ни на что не хватило, как ни странно.
Хотя Ирме было все же как раз таки странно, ибо ее подруга Вера находила в своей жизни столько энергетических точек соприкосновения с действительностью, сколько не очень-то подвластно человеческому разуму, но как раз таки подвластно обыкновенным женщинам. Не всем, конечно, но большинству.
И вчера Ирма была целый божий день тому свидетелем, что окончательно отвратило ее от целенаправленного земного существования. Хотя задумано все было не так уж и печально.
Вера позвонила вчера с утра пораньше по телефону и сказала:
- Проблемы, проблемы, ох уж мне твои проблемы. Приезжай ко мне, отдохнешь.
И Ирма поехала с утра пораньше отдыхать, хотя выйти куда бы то ни было из своей квартиры было для нее той самой проблемой, которая на чаше наших внутренних весов перевешивает все оставшиеся мелкие тягости.
И если б кто знал, что из этого мероприятия ничего не получится путного, и если б знала об этом прежде всего сама Ирма, то она вряд ли рискнула бы тащиться куда-то через весь город. А свежим воздухом могла бы только так подышать и в родном дворе, ну, хотя бы, играя в теннис со своими алкоголиками.
Но вчера, опять же с утра пораньше, Ирма, несмотря на некоторые застарелые предубеждения, вновь доверилась людям, и на этот раз дорогой подруге Вере.
А потому: проснулась, покурила, приняла Верино приглашение по телефону, опять покурила, подумала о жизни, оделась и поехала, разумеется, даже не позавтракав, ибо зачем же еще люди промежду всего прочего ездят в гости, как если б там ну хоть чего-нибудь не съесть.
Вера открыла Ирме входную дверь с радостью. Еще бы. Приехала еще одна точка потребления Вериной энергии, которая без внешних контактов, постоянно устраиваемых Верой самой себе, давно бы замкнулась внутри нее. И, нейтрализовав внешние отрицательные заряды с исходными внутренними положительными, оставила бы, в конце концов, Веру наедине с собственными мыслями о смысле жизни, что мало-мальски здравомыслящему человеку очень даже не рекомендуется.
И не столько из-за боязни потери создавшегося баланса Вериного существования во внешнем мире, сколько из-за того, что во время этого баланса Вера с мужем успели родить троих детей, которых теперь нужно было, ну например, кормить, как бы это ни было элементарно.
Муж же вскорости, с ужасом осознав то, что они успели натворить, тут же отказался от каких бы то ни было выводов о создавшемся положении в пользу жены. А сам надежно ушел на дно дивана, конечно же, поддерживая связь с внешним миром, но только уже в виде газет и телевизора.
Таким образом, баланс Вериного существования слегка нарушился из-за выпадения половины его энергетической составляющей. Но, будучи самой – одноименной материальной составляющей действительности и произведшей на свет еще три материальные составные, Вера тут же вплела себя в систему создавшегося положения настолько, что выпасть из этой системы было уже невозможно, даже если очень сильно захотеть.
Именно поэтому Вера открыла Ирме входную дверь с радостью, но тут же побежала на кухню, где она постоянно и жила в своей трехкомнатной квартире, чтобы договорить с кем-то по телефону, прижав трубку ухом к плечу и стоя при этом рядом с плитой и висевшем на стенке зеркалом, одной рукой снимая пенку с бульона, а другой – накладывая тушь на ресницы.
А к слову сказать, настроение у Ирмы было приподнято, ибо новый день давал о себе знать физическими соприкосновениями, которые не замедляли экранировать в центральной нервной системе. Центральная же нервная система, в свою очередь, задавала тонус всему оставшемуся организму.
Организм безропотно поглощал извне эмоциональные заряды и аккуратно ждал дальнейших событий, чтобы в какой-то момент воспринять их как сигнал к выходу накопленных эмоций.
Поэтому Ирма, доверчиво пройдя вслед за Верой на кухню, забралась с ногами на ближайший стул и принялась ожидать дальнейших событий, с интересом наблюдая за всем происходящим как бы со стороны.
- Знаешь, куда мы сейчас идем? - отложила наконец-то телефонную трубку, закрыла крышкой вкусную кастрюлю и прекратила разглядывать себя в зеркале дорогая подруга Вера.
- Ну, куда? - абсолютно безучастно поинтересовалась Ирма.
- Ты видела, что у нас в обувном магазине делается? - торжественно спросила Вера.
«Кажется, я приехала», - тут же поняла Ирма.
Да, действительно, Ирма видела. Мало того, что она вообще с горем пополам доехала до Вериного дома, потому что все трамваи постоянно сворачивали куда-то вбок и никак не хотели ехать по прямой.
Причем вовсе не потому, что Ирма садилась не в свой трамвай, она и не знала нужного номера. А потому что человек, в кои-то веки выбравшийся из дома, ну просто непременно обязан испытать все удовольствия пребывания в общественном транспорте.
Ибо именно в общественном транспорте особенно ярко выражена наша никомуненужность в борьбе за существование. То есть:
- Извините, мужчина, я, конечно же, прекрасно понимаю, что вам было бы лучше, если бы вместо меня здесь было бы пустое место, но еще раз извините, вы же прекрасно видите, что здесь еще стою я, так что извольте с этим считаться.
Но, в конце концов, Ирма была вынуждена все-таки плюнуть на все эти истории с трамваями и дойти до Вериного дома пешком.
Там-то она и увидела очень, очень много людей с практически безжизненными лицами. Так называемая очередь единым организмом обволакивала обувной магазин. Ирма мысленно поразилась людскому жизнелюбию, ибо ее саму уже давно не хватало на подобные мероприятия.
И на тебе.
- Ты даже не представляешь себе, куда мы идем, - радовалась Вера.
«Нет, я представляю», - думала Ирма.
- Я сегодня записалась в семь утра в обувной магазин и думаю, что часа через четыре мы что-нибудь купим.
- Что купим? - поинтересовалась Ирма.
- Как – что? Обувь!
- Какую – обувь?
- Ты что не понимаешь? В наш обувной завезли обувь. Много обуви! И я в семь утра записалась в очередь под номером четыреста первым, а полчаса назад переписалась на номер двести девяносто третий, а тебя – на номер двести девяносто четвертый. Потом мы еще перепишемся, а уж потом что-нибудь купим. Теперь тебе понятно? - осведомилась Вера.
- Теперь понятно, - смирилась Ирма. Она приехала.
И вот через какую-то пару часов, которая промелькнула как несколько минут, потому что Ирма с Верой успели переброситься всего двумя-тремя маловажными новостями, а все главное было, как всегда, оставлено на потом, так вот через какую-то пару часов они вышли на улицу.
Ирме еще немного верилось, что обувной магазин рассыплется сам собой, и в него не нужно будет идти за обувью, а можно будет прогуляться до ближайшей выставки и подышать там воздухом искусств. Но Вера не привыкла шутить, она крепко взяла Ирму под руку и уверенно повела ее прямо к очереди у обувного магазина.
Два часа на свежем воздухе в окружении народа пошли Ирме на пользу: она спокойно постояла, отдохнула от беготни и тряски, на людей посмотрела. Подруга Вера возглавляла какие-то очередные переписи, общалась с людьми и возбужденно подмигивала Ирме, словом, как обычно, развивала бурную деятельность.
Когда подошла их очередь, Вера пропихнула Ирму впереди себя.
- Ну давай, бери, - сказала Вера.
- Что брать? - спросила Ирма.
- Ну, обувь.
- Какую обувь?
- Какую-нибудь.
- Но мне не нужна никакая обувь, а я же тебя предупреждала, что стою тут за компанию.
- Ну, хоть какая-нибудь обувь тебе должна быть нужна, я тебе и денег займу, если не хватит, - не сдавалась Вера.
- Ничего мне не надо, - стояла на своем Ирма.
- Может быть, твоему брату надо? - выискивала Вера всевозможные лазейки для своей добродетели.
- И брату не надо.
- Ну, папе тогда что-нибудь возьми, какой у него размер?
- Я понятия не имею, какой у него размер, но, по-моему, ему тоже ничего не надо.
Два охранника, охранявшие вход в магазин и следившие за очередностью, с восторгом взирали на Ирму: впервые они видели человека, которому не надо было никакой обуви.
Вера была расстроена, она хотела сделать что-нибудь приятное, и Ирме было ее искренне жаль. Но не могла же она теперь поэтому, что бы то ни было покупать, и то, только лишь потому, что это «что бы то ни было» в кои-то веки завезли в соседний обувной магазин.
Тогда Вера сама накупила много ботинок своим троим детям, мужу и, как показалось Ирме, всем своим ближайшим родственникам.
Потом Ирма помогла Вере донести все эти бесценные покупки до дома, и они еще часа два немного поболтали о пустяках. А потом Ирма поехала к себе домой, день кое-как прошел, а наблюдение за чужими проблемами, как ни странно, заставляет скучать по собственным мелким радостям.
И поэтому, лежа на следующий день в постели и потягивая с утра пораньше кагор из граненого стакана, Ирма была уверена, что уж сегодня-то ее из дома никто никуда не вытащит, и что лучше всего на свете быть предоставленной самой себе.
И не надо никуда идти мириться только потому, что ты потерял чью-то кассету, и теперь с тобой по этому поводу никто не разговаривает. И не надо идти к кому-то в гости только потому, что там сегодня нажарилось слишком много переперченных котлет, ведь если быть бесконечным наблюдателем чужих жизней, то не останется никакого времени на участие в своей собственной судьбе.
И не надо больше ждать, что придет ТОТ человек, слишком он тебе дорог, чтобы он пришел, а ладно уж, пусть придет не ТОТ, а совсем другой. И ты будешь жаловаться ему на жизнь и зализывать синяки и ссадины на своих тонких руках, а он будет сидеть на краешке кресла и смотреть на тебя с грустью и любовью.
Он уже устал предлагать тебе выходить за него замуж, да какой там предлагать, просто силком тащить. Он уже устал жалеть твою взбалмошность и беспомощность, твою грустную улыбку и видеть забытый кем-то граненый стакан на полу.
Он уже устал дышать с каждым днем все легче и легче от осознания бессмысленности своего существования, он уже устал видеть, как постоянно желтеют листья за окном, нет, ну они постоянно желтеют.