поХождение в землю обетованную

поХождение в землю обетованную.


«Прислушиваться надо к интуиции!!!» - обиженно надула губы голова
Берлиоза



« Хорошо там, где нас не было» - не помню, где я услышал эту транскрипцию известного выражения, но целиком и полностью с ним согласен. В каком бы состоянии я не находился, знаю точно, что в Швейцарии меня не было. И в Австралии – не было. Интересно и то, что в Эфиопии и Зимбабве я тоже не бывал, но тамошний люд недоволен уровнем жизни, горюя о своей доле.
Как-то сидя один на кухне и находясь в хорошем подпитии, я философствовал на эту тему. Краса­вица – жена в который раз не захотела «набраться ума» и ушла спать. Остальные слушатели внимали мне чутко и безмолвно. Однако, когда трёхлитровая банка с солёными огурцами попыталась открыть рот, то тут же оказалась в мусорном ведре. А с остывшим жареным яйцом мы быстро пришли к консенсусу и выявили ещё одну трактовку вышеупомянутого выражения.
« Хорошо там, где нас и не будет!». Опрокинув по этому поводу ещё пару стопок, я вознёсся над кухонным столом, раскинул руки в стороны и собрался прочитать «Оду к радости». Но, вспомнив, что сие произведение надо, по-меньшей мере, спеть или проиграть, и лучше с оркестром, горестно вздохнул. Вернувшись за стол, я сдвинул свои густые брови к большому еврейскому носу, и карие глаза мои, вобравшие в себя всю мудрость праотцов наших, затуманились. А когда я наткнулся на своё отражение в бутылке, то совсем опечалился. На меня укоризненно смотрел блондин с голу­быми глазами, без малейшей примеси иудейской крови.
Салат заботливо уступил мне половину тарелки.

Традиционный утренний коктейль из головной боли и рвотных позывов пополнился неясным ощущением обиды. Я быстро проскользнул в ванную и долго там плескался, пытаясь привести в порядок мысли или хотя-бы вспомнить причину моего плохого морального состояния. Но все мои старания пошли прахом, и я вышел из ванной, решив на всякий случай, не разговаривать со всеми. Мои Люди, в составе трёх человек, мирно пили чай на кухне. Когда я вошёл, жена и две дочки по­вернули головы и вежливо поздоровались. У меня опять возникло чувство дискомфорта. Не отвечая, я открыл дверцу холодильника и обомлел: на полке лежали и блестели запотевшим стек­лом две бутылки пива.
- Это что…мне? – судорожно сглотнув, я посмотрел на жену.
- Бери и пей. Кому ж ещё! – она ласково мне улыбнулась.
- Папулечка, пока! Мы побежали в школу, – чмокнув меня, дочки выбежали за дверь.
Я проводил их взглядом, эти две «крокодилицы» находились в том самом «переходном» возрасте, когда не то, что поцелуев – доброго слова было от них не дождаться. Решив не насиловать и без того больной организм, я быстренько взялся за пиво.
Некоторое время спустя, мысль о смерти перестала терзать меня и, удовлетворённо рыгнув, я от­кинулся на спинку стула и стал смотреть на жену, которая, напевая, порхала по кухне. Разговаривать не хотелось, что было обычным для меня, но необычным для моей супруги, а что говорить о пении…
Взгляд упал на банку огурцов, выглядывающую из мусорного ведра и в голову, продираясь сквозь вату похмелья, вползло: «Хорошо там, где нас нет!».
- Что-о?
Мой голос был похож на рычание. Жена повернулась:
- Ты что-то спросил?
- Я спросил, что?
У женщины побелело лицо.
- Юрик, только не ори!
Жены начала пятиться из кухни. У меня похолодела спина: « Юрик?! Это когда ж она меня так на­зывала? Правильно, до свадьбы. А узнав про мои еврейские корни, стала называть меня, не иначе, как .
Зря она испугалась, я бы всё равно не смог встать – ноги меня не слушались.
- Отвечай, Клавдия! Вчера здесь был Васька?
 Сосед давно положил глаз на наш дом, но никогда он ещё не был так близок к исполнению своей мечты, как с тех пор, когда моя жена решила «эмигрировать нас» в Израиль.
- Я прав? – голос сорвался и вышел жалкий писк.
Жена села рядом и взяла меня за руку.
- Юрочка, вспомни! Ты же сам его вчера позвал. Вы выпили, а потом ты опять заговорил на ту тему. Ну, ТУ ТЕМУ, ты понимаешь?
Я молча ждал продолжения, и чувствовал, что всё рушится. После принятия энного количества спиртного у меня просыпалась великая любовь ко всему человечеству и необузданная щедрость. Причём по-началу мои домашние были в восторге, когда их подвыпивший папаша царским жестом выкладывал на стол деньги на «карманные» расходы, в количестве «пол зарплаты». Но потом их радость поугасла, когда я чуть не подарил шубу жены проходящей мимо нищенке, а соседу, на 23 февраля - колесо cо своей машины. Оказывается, вчера этот хитрый гад Васька заговорил о труд­ной жизни «здесь», об отцовских обязанностях и, в частности, о лучшей доли, которая ожидает детей «там». Я, не паче чаяния, с самоотверженным блеском в глазах, подписал согласие о про­даже дома и клятвенно заверил Клавдию в своем согласии эмигрировать.
Слушая жену, я заметил, что на языке крутится только одно, совершенно несвойственное мне вы­ражение: «курва патлатая!».
- И где это? – перебил я её объяснения.
Жена, наморщила лоб, изображая непонимание:
- Что, Юрик?
- Та бумажка, которую вы мне, иуды, вчера подсунули? – во мне всё дрожало, но говорил я почти шёпотом.
 Жена опять поднялась со стула и начала пятиться из кухни.
- Так рано утром, за полчаса до того, как ты проснулся, заезжал Сашка. Они поехали с Васькой купчую оформлять. Зачем платить деньги чужому человеку – Сашка сам всё и оформит...
Я повернул голову и посмотрел в окно. Осеннее небо было серым. Ветер гонял опавшие листья. Мимо окна, звякая бутылками в авоськах, прошли два бомжа. Все их надежды и чаяния сосредоточились на пункте приёма стеклотары, и им не было никакого дела до меня, обманутого и раздавленного собственной семьёй. На какой-то момент мне захотелось всё бросить и пойти с ними, и пусть всё катиться к чертям.
- Ты почему не на работе? – вернулся я к жене.
- У меня сегодня выходной. Я дежурила в пятницу, помнишь? – слишком быстро ответила она мне и поспешила сменить тему:
- Может хочешь кушать? Там холодец остался.
- Клава, ты почему из меня идиота делаешь? В четверг я ходил обмывать к Зваровскому его мо­торку, а в пятницу не смог отвезти тебя к брату. Ты дежурила в четверг, значит, сегодня тебе надо было быть в магазине. Сегодня твоя смена, ты ж работаешь сутки через трое. Так почему ты не ра­боте?
А ты? – вдруг взвилась супруга. Уперев руки в бока, выпятив грудь, а заодно и живот, моя Клавдия стала медленно надвигаться на меня. Глаза её метали молнии, а рот выплёскивал желчь.
-…ты мне уже полгода мозги е…ь! Ты, б…ь, свободный художник! Я пашу и на даче, и на работе, и дома! Света белого не вижу! Мне уже скоро тридцать пять, а жизни не видела и не увижу! А ты, всё строишь из себя патриота, хмырь! Водку лакаешь, сопли распускаешь! Жертву сионизма из себя строишь. Короче, с работы я уволилась, загранпаспорта оформляю. Если всё получится – к январю улетим!
Она круто развернулась и пошла к двери, но снова остановилась, повернулась и сказала:
- В конце-концов, можем там развестись, и ты вернёшься. Будешь свободен, как ветер.
 
 Когда за женой закрылась дверь, я не встал и не побежал за ней, чтобы «начистить ей лицо», я даже не крикнул ей вслед матерное слово. А просто согнулся пополам, и меня вырвало прямо на пол.
Ополоснувшись тут-же в раковине, я подошёл и посмотрел в окно. Бомжи шли обратно. Карманы их оттопыривались, а на лицах сияли улыбки. Неизвестно, сколько я простоял у окна, но очнулся , когда хлопнула входная дверь. Выйдя в коридор и отметив, что пальто жены нет, я немного посло­нялся по дому, а потом, включив телевизор, увалился на диван.
Мысли вяло ворочались в голове. Я был выпотрошен и раздавлен и казался самому себе сухим листом, несущемся по воле ветра. Закрыв глаза, я лежал и вспоминал, как чудесно мы жили раньше. Жена это отрицает, тем самым, перечёркивая всё хорошее, что было между нами. Мы по­знакомились во время учёбы в педагогическом институте, на филологическом факультете. Вместе проучились два года, а потом она бросила учёбу по причине беременности. Я её не осуждал, тем более, что ребёнок был мой. Её родители и слышать не захотели о ней, и Клава поселилась у меня. Мои же предки были не против, а точнее совсем не высказывали своё мнение. Я был их единственным и поздним ребёнком. Сейчас, вспоминая своё детство и юность, я понимаю, что жил с двумя неординарными личностями. Совершенно неприспособленные к сегодняшнему дню, они свято верили в светлое будущее, денно и нощно вбивая в голову подрастающего поколения про­писные истины. Так я, будучи шестилетним пацаном, спросил как-то отца про идентичность поло­вого акта у людей и обезьян, на что он, поправив очки и откашлявшись, хорошо поставленным го­лосом начал вещать о вреде раннего полового созревания. В основном я был предоставлен самому себе и в восемь лет меня забрала к себе бабушка, папина мама, Эсфирь Исааковна, пришедшая в ужас, когда, спросив родителей, где их чадо – получила ответ, а точнее вопрос – кто? Я их не осу­ждал, просто я понимал, что у этих людей в программе не был заложен ребёнок. Позже, когда я ошибочно предположив связь филологического факультета с мировой литературой, поступил в пединститут, то поселился в общежитии, а к родителям заходил в гости. Когда я привёл к ним Клавдию, отец и мать, в прошлом профессора Высшей Партийной Школы, жили в огромной трёх­комнатной квартире, занимая только одну большую комнату в ней. Не мудрено, если они просто забыли о двух других. Оба по-разному перенесли перестройку и её веяния. Отец, Забелин Ефим Осипович, вдруг вспомнил, что его отца звали не иначе, как Иосиф Забельман. Завернувшись в плед, новокрещённый Фима Забельман, целыми днями сидел в кресле и читал. Когда же мама, по­томственная казачка, смирившаяся с превращением из Анастасии Забелиной в Анастасию Забельман, пыталась обратить внимание мужа на «ужасные последствия демократии, взывая к его партийной совести, Фима Забельман, посыпая себя и всё вокруг пеплом и хитро щуря глаза, гово­рил:
- Настенька, не шуми, ты не в аудитории. Старость для того и нужна, чтобы прочитать то, что не успел!
Вот в такую атмосферу я и привёл Клавдию. Мама из природной вежливости, спросила о здоровье новоявленную невестку, показала комод с чистым бельём и вернулась к своим пирогам с капустой. Забыл сказать, что это единственное блюдо, которое бывший педагог основ марксизма и ленинизма научилась готовить. И теперь кормила ими беспрестанно. Отец же, когда я представил ему невестку, довольно крякнул, потёр руки и поинтересовался: умеет ли она солить сало?
Два года, что мы прожили с моими родителями, были самыми спокойными в нашей жизни, не смотря на то, что я разрывался между учёбой и молодой, только что родившей женой. В доме ца­рил мир и согласие: бабушка, переключившаяся на мексиканские сериалы, в воспитание внучки не вмешивалась, а дед был увлечён изучением иудаизма и порой на совершенно простой вопрос мог ответить на иврите. Когда они тихо и почти одновременно скончались, нам стало грозить выселение из квартиры. Но, к моему удивлению, помощь пришла от отца в виде кругленькой суммы на сберкнижке и доверенности, кстати, оформленной многим раньше, на старенькую «Волгу». Пока я оплакивал, а точнее «заливал» кончину родителей, а заодно и свои утраченные иллюзии о пользе высшего образования, (к тому времени я бросил институт), моя жена проявила прекрасную деловую хватку и, вовремя отобрав у меня завещанную сберкнижку, договорилась о покупке домика, который находился в «прекрасной зелёной черте».
Всю нехитрую мебель родителей мы забрали, равно как и библиотеку отца. Когда я чуть не «спи­сал» в макулатуру труды Ленина, Брежнева и Мао Цзэдуна, стоящие рядом с Бродским, Набоковым и самоучителем иврита, Клавдия оказала бурное сопротивление, присудив этим книгам название «раритеты, за которые ПОТОМ можно будет получить хорошие деньги».
Когда я упаковывал книги, из томика Рабиндраната Тагора выпал жёлтый листок. Подняв его, я увидел, что это свидетельство о рождении моего отца. В графе национальность стояло – еврей. Пока я размышлял, что мне с ним сделать, появилась супруга и забрала документ. Несколько лет я и думать о нём забыл, а год назад он опять возник, и теперь является главной ценностью нашей семьи. Для Клавы – это пропуск в «лучшую жизнь», а для меня – повод для раздражения с после­дующим потреблением спиртного.
Когда нашей дочке исполнилось три года, жена объявила о вновь наступившей беременности. Я был готов к этому и не слишком спорил. В то время я вдруг почувствовал, что мне есть, что пове­дать миру и занялся сочинительством. Поводом для этого послужила отклики моих сослуживцев по работе. Трудился я в местной газете, на правах свободного корреспондента, и, спустя некоторое время, заработал титул «слишком свободного корреспондента». Мои очерки отличались слишком вольной трактовкой событий, и главред, мягко сказать, посоветовал «не морочить ему голову» и найти другую работу.
Клавдию я заверил, что скоро закончу гениальный роман, его издадут, и она будет гордиться, что носит фамилию Забельман. Жена прониклась и оборудовала на чердаке для меня кабинет. Я же, подпитываемый её надеждами и своими амбициями, некоторое время действительно просидел за машинкой, сосредоточенно стуча по клавишам. Клаве тоже понравилась роль жены писателя – ко­гда наша несмышлёная дочка стучалась в дверь моего «кабинета», она уводила её, торжественно шепча: « Не мешай папе РАБОТАТЬ!!»
Сначала я «буксовал», но потом заметил, что вдохновение приходит после принятия ста граммов «сами знаете чего». Причём, чем больше граммов, тем ярче образы, ложившиеся на бумагу. Сол­нечный луч, пробивавшийся сквозь узкое чердачное окно, падал на стопку бумаги, лежащей на столе, и я видел в нём знак, предвещающий успех и признание.
Прозрение наступило внезапно и безжалостно, когда я, не приняв ежедневной дозы, решил прочи­тать написанное. Моему воспалённому взору предстал коктейль из «Мастера и Маргариты» с «Альтистом Даниловым». Причём - так себе коктейль! Потрясение было велико, равно, как и ис­кушение покончить со всем раз и навсегда прямо здесь на чердаке. Подойдя к окошку, я посмотрел на серое осеннее небо, потом мой затуманенный взгляд опустился и …прояснился. На огородных грядках, согнувшись в три погибели и еле волоча огромный живот, копошилась моя Клавдия. А дочурка, спотыкаясь в огромных резиновых сапогах, волокла почти полное ведро картошки.
Тот год запомнился мне небывалым урожаем овощей, безудержной страстью к Клавдии и почти потухшим интересом к спиртному.
После рождения второй дочки, жена поставила вопрос ребром: или я иду зарабатывать деньги, (и её не интересует, как!), или их пойдёт зарабатывать она, ( меня тоже не должно касаться, каким образом), а я сижу дома и нянчу детей. Я пришёл в ужас от предложенной мне альтернативы и, за­сунув подальше воспоминания о незаконченном филологическом, пошёл торговать на рынок мя­сом. Мой хозяин, толстый золотозубый армянин, сразу распознал во мне «лоха» и, потирая руки, сообщил о миллионах, которые нас с ним ждут. Первое время он предложил мне зарплату «натурой», он так и сказал: « дарагой, зачем тэбе такие малэнькие дэньги – бэри масо!». Сначала я согласился, но стояло лето, жаркое лето, а мясо жары не любит. Пару раз в конце рабочего дня, получив от «доброго» армянина «зарплату» в виде вонючего свёртка, я, в конце-концов, послал его подальше и перешёл на фрукты. Наученный горьким опытом, сразу договорился с хозяином, бра­том-близнецом первого, о зарплате в денежных единицах. Тот не спорил и сказал о пяти процентах с выручки в день. « Если виручишь тысячу – пятьдесят твои, а если три, то сто пятьдесят!»- вос­хищался он. Мне тоже это понравилось, и в тот вечер мы с Клавой долго спорили о том, на машину какой марки мы теперь начнём откладывать.
Закончилось всё также плачевно, как и с мясом. Хозяин говорил о тысячах, а у меня выходило две, ну три сотни в день, и это – выручки. Армянин первую неделю просто не выдавал заработанные проценты, говоря, что «нет с собой мелочи!», а когда я, по истечении второй недели работы, всё-таки потребовал заплатить мне, он, гадко улыбаясь, вывалил мне в руку горсть монет и посоветовал «не возбухать, а то ещё должен останусь!». Я и не возбухал, просто положил деньги в карман, а потом заехал этому типу под дых, и пока он, как рыба, хватал ртом воздух, двинул ему ногой, простите, по «шарам». Затем, рассчитав, что пока его «курлыкающие» друзья добегут, ус­пею ещё что-нибудь сделать, одел мужчине на голову арбуз. Да, прямо на его армянскую голову одел его армянский, или, чёрт его знает какой ещё, арбуз!! Быстро ретировавшись с места событий, я бежал подворотнями и думал, что теперь Клавдии придётся на рынок ходить одной. Когда я ос­тановился и отдышался, то заметил, что нахожусь рядом с пивной. Мне показалось это логичным, и я зашёл в неё. Денег, выданных «щедрой» рукой армянина, хватило на поллитрушку, тарелку со­сисок и кружку пива. Разбавив пиво водкой и наколов сосиску на вилку, я мысленно произнёс тост «за крушение надежд». Но мне не пришлось долго сидеть одному, как сами понимаете, через неко­торое время за моим столиком сидела дружная компания таких же «непонятых». Во там то я и по­знакомился с Рёриком. Тут, если позволите, я освящу более подробно последующие события того периода вплоть, до нашего с Клавой возвращения на историческую Родину. Так вот, я познакомился с Рёриком. Мужик оказался «золотой». Он не ушел со всеми, когда закончилась вы­пивка, более того – он купил ещё. Мы разговорились, и я понял, что судьба свела меня с выдающимся умом эпохи. И, как водиться, его внешность не соответствовала. Рёрик был очень маленького роста. Такого маленького, что казался ребёнком. Но на этом сходство заканчивалось. Достаточно было посмотреть на его лицо и увидеть его глаза, почти без ресниц, покрасневшие, то ли от дыма, клубами висящего над нашим столиком, то ли от слёз, пролитых о судьбе человече­ства. Его жидкие, белесые волосики топорщились вокруг головы, как младенческий пушок. А от сентенций, что он выдавал, веяло вековой мудростью. Ручки, сплошь покрытые веснушками, неук­люже поправляли очки, то и дело сползавшие на маленький носик. А на вопросы, который он пе­ред собой ставил, по-моему мнению, могла ответить разве что сама жизнь. Когда я спросил, в ка­ком институте он преподаёт, Рёрик вначале удивлённо вскинул белесые бровки, а потом сказал, что работает водителем у одного преуспевающего книготорговца. Я с сомнением посмотрел на него, как же он достаёт до педалей, но вслух ничего не сказал. Спросил лишь, довольна ли его жена заработком. Мой новый друг горестно вздохнул и поведал мне, что не женат и никогда не был. Мы ещё немного поговорили на эту тему, и я, как мог, постарался успокоить его, сказав, что неизвестно, кому ещё не повезло! Мы купили ещё бутылку водки, и Рёрик рассказал, что о лучшей работе он и мечтать не мог. Все книжные новинки проходят, в первую очередь, через него. Хозяин советуется с ним, уважает его и прислушивается к нему. Рёрик развозит книги по торговым точкам и следит, какие книги залёживаются, а какие раскупаются быстро. Вообщем, незаменимый чело­век! Я, в который раз подумав, что мне его сам бог послал, попросил об услуге. Не устроит ли он меня продавцом книг?
Мой товарищ с радостью согласился, а другого ответа я и не ожидал.
Нас прервали. Пивная закрывалась и из подсобки, размахивая вонючей тряпкой, вылезла страшная бабища. Мы вежливо попросили её начать с дальних столов, пока мы допьём, но, когда получили этой самой тряпкой по лицам, поняли, что она не согласилась.
Рассудив, что несправедливо будет лишать счастья Клавдию, я повёл Рёрика к нам. Кстати, позже я узнал, что зовут его Игорь, а фамилия Фишман, но это было потом, и я всё равно до сих пор зову его Рёриком.
Домой мы добирались долго. Отчётливо помню, как остановили такси, и долго препирались, усту­пая друг другу право первым сесть в него. В конце концов, водитель повернул к нам усталое лицо и поинтересовался, куда нас надо отвезти. Услышав, заломил такую цену, что надобность в нём отпала сама собой. Увидев на отъезжающей машине номер 36-66, Рёрик радостно оповестил меня, что мы только что избежали страшного несчастья. Решив по этому поводу выпить, мы сели на прилегающий к проезжей части газон и, философствуя о магии цифр, допили то, что не дала нам допить ограниченная женщина в пивной.
Достигнув нирваны и чувствуя необычайную лёгкость во всём теле, я откинул последние сомнения и рассказал другу о своём неудачном писательском опыте. Рёрик, с присущей ему интеллигентно­стью, сходил к обочине поблевать, а, вернувшись, прочитал мне своё стихотворение. Я не очень понял смысла его вирши: у Рёрика начались проблемы с дикцией, но размер был интересен.
Некоторое время мы молчали и любовались окрестностями, потом мой взгляд упал на мусорный бак, и я вспомнил о Клавдии. Почувствовав некоторое чувство вины и голода, я растормошил друга и напомнил, что нас ждут дома. Около получаса мы безрезультатно голосовали проезжаю­щим мимо машинам, а затем умный Рёрик заметил автобусную остановку. Нам повезло, что по­следний автобус ещё не проехал. Когда мы доехали до моей остановки, было уже совсем темно. Фонари, как водится, не работали, а асфальт был положен плохо. Откуда-то тянуло навозом, и мой усталый друг очень скоро узнал откуда. Слушая раздававшиеся из под забора нецензурные речи Рёрика, а дикция на этот раз не подкачала, я размышлял о богатом наследии русского языка. Когда я подошёл к нему, то понял, что мы забрели к «поместью» старого немца Рихарда. Этот полусумасшедший старик был достопримечательностью нашего района. Разъезжая по улицам в старой развалившейся телеге, он собирал старьё и вообще – все, что плохо лежит. Если у кого-ни­будь со двора пропадали лопаты или грабли, то люди точно знали, где искать. Непонятно, зачем старику было такое количество садового инвентаря, ведь ни сада, ни какой-нибудь живности у него не было. Недавно он вырыл яму с внешней стороны забора и навалил в неё навоза. Где он его взял и зачем он ему нужен – непонятно. Хотя позже, с лёгкой руки Рёрика, я всё понял.
На крыльце зажёгся свет, и на шум вышел старик Рихард. В руках у него была винтовка времён войны. Не знаю, что нашло на дядьку, но он вдруг закричал нам по-немецки. Я знал, что винтовка не заряжена, но об этом не знал Рёрик. То, что произошло потом, я вспоминаю по сей день. Мой друг побелел, затрясся всем телом и вдруг рванул на себе рубашку. Пуговицы разлетелись, и об­нажилась тощая грудь Рёрика. На шее висела тоненькая цепочка с кулоном. Звезда Давида.
Старик замолчал, и несколько мгновений стояла оглушительная тишина.
- О, майн гот! – выдохнул старик.
- Что, не всех сожгли? Помнишь меня, гад? – визгливо осведомился Рёрик.
Я в недоумении уставился на него. Он мне почти ровесник и никак не мог воевать во второй миро­вой…
Немец беззвучно шевелил губами и таращил глаза, а Рёрик вдруг подскочил к нему и выхватил винтовку. Наставив её старику в грудь, он закричал:
- Признавайся!
Я невольно испытал чувство гордости, глядя как немец, пусть немощный и безумный, задрожал перед евреем, пусть маленьким и пьяным. Картина стоила кисти художника. Но, опомнившись, я схватил Рёрика за рукав и потащил в сторону. Не хватало, чтобы старика хватил удар. Но мой то­варищ вырвался и снова ткнул того винтовкой в грудь.
- Признавайся, я сказал!
Глаза старика приобрели более осмысленное выражение, и он прошелестел:
- Мальчик, что ты хочешь?
Рёрик посмотрел на меня, и я, увидев его глаза, вдруг поверил, что это незаряженное ружьё сейчас выстрелит. Я словно прирос к земле, а Рёрик снова перевёл взгляд на немца и прорычал:
- Этот мальчик сейчас тебе ухо отстрелит, мерзкий фриц!
Всё это было бы смешно, если бы не было так грустно. И мне это уже стало надоедать. Я снова двинулся к Рёрику с намерением увести его, но тот сам решил поставить точку.
Подойдя вплотную к старику и глядя на него снизу вверх, он покачал винтовкой и сказал:
- Ладно, живи пока! Но помни, я за тобой наблюдаю!
Старик не шевелился и, когда Рерик сунул ему в руки винтовку - выронил её. Мой приятель по­ходкой победителя прошествовал мимо нас, а потом остановился, повернулся и сказал: Potius sero quam nunquam!
-
Я догнал его и спросил, где он изучал латынь? На что Рёрик недоумённо посмотрел на меня и, в свою очередь, спросил:
- Какую латынь?
Я понял, что другу сейчас не до меня. Некоторое время мы шли молча, а потом Рёрик остановился и сказал:
- Я сказал: лучше поздно,чем никогда! Это судьбоносная встреча. Этот фашист специально вырыл яму. Он знал, что я здесь пройду.
Я принялся горячо переубеждать его, но Рёрик прервал меня. Посмотрев на меня своими мудрыми глазами, он сказал следующее:
- В навозную яму я попал, когда родители зачали меня здесь. Когда я думал, что уже почти выка­рабкался из неё, меня снова окунули в семнадцать лет, когда не приняли в институт. Сейчас я ба­рахтаюсь по самые уши, работая на чмыря, который всех своих недругов обзывает не иначе, как «жидовские морды» и обожает рассказывать анекдоты про евреев, не взирая на моё присутствие. Кстати, забыл сказать, что он знает о моей национальности. Но я ему нужен. Ему нужны мои «жи­довские мозги». А мне нужны деньги. Я собираюсь покинуть эту страну. Я люблю её, люблю, как может любить ребёнок свою непутёвую мать. Но она меня не любит! И если она меня не отпустит, то я вернусь сюда и сам лягу в эту навозную яму!
Мне нечего было сказать ему. Я совершенно не испытал на себе антисемитизм. Благодаря преду­смотрительности своих родителей, я вообще не знал о своей национальности. И внешность имел самую, что ни на есть, «русскую». К людям, которые покидали нашу страну, относился скорее с жалостью и считал их неудачниками. Но Рёрик задел какие-то струны в моём сердце, - я задумался. Так в молчании мы чуть не прошли мимо моего дома. Родные окна светились, и я почти физически почувствовал, что меня дома ждут.
- Постой, неудобно как-то! – сказал, замявшись около калитки, Рёрик.
- Что – неудобно? Пошли, одежду заодно приведём в порядок.
- Да нет, с пустыми руками – неудобно!
Я, уже начиная трезветь, с сомнением посмотрел на окна: время позднее, и вряд ли Клавдия будет рада гостям, с пустыми они руками, или нет. Но вслух сказал:
- В нашей «деревне» в это время бутылку можно достать только в одном месте. И мы там сегодня уже были, – я сделал выразительные глаза.
- У Фрица, что ли? – заблестели глаза у моего друга, - что ж ты не сказал раньше?!
Уж лучше, если бы я вообще молчал. Мой друг покатился обратно, и я побежал за ним. Кто знает, может если бы в тот момент моя жена вышла на крыльцо и остановила меня, то не произошли бы те интересные события, которые произошли.
Когда мы подошли к дому старика Рихарда, то в скупом лунном свете увидели, как тот что то за­сыпает в яму. Заметив нас, он выпрямился и спрятал руки за спиной.
- Опять пакостишь? – уже добродушно осведомился Рёрик.
У Рихарда начал дёргаться правый глаз.
- Я же сказал, что наблюдаю за тобой. Ну-ка, что там у тебя?
Он подошёл и выхватил у старика что-то из рук. Это был бумажный пакет с остатками бетона. Рё­рик посмотрел на мешок, потом на старика, затем перевёл взгляд на меня и спросил:
- И как это понимать?
Меня начал разбирать смех. Видимо немец собрался кардинально исправить свою ошибку. Его, и без того ущербный разум, а ещё и перенесший встряску, подсказал единственно правильное реше­ние, как избавиться от ямы.
Рёрик тоже это понял и отдал мешок старику.
- Пузырь есть? – спросил он.
Тот непонимающе уставился на Рёрика.
- Ты мне должен пузырь, а может и два. За материальный ущерб. Как я объясню своей жене, про заляпанную навозом одежду?
Старый немец наконец понял что от него хотят, и его беззубый рот растянулся в улыбке. Он бы­стро забежал в дом и вскоре вынес две бутылки с мутной жидкостью
- Вот, держите. Для себя гнал, на дубовой коре настаивал. Прямо - коньяк, – дедок довольно поти­рал руки, а глаза его радостно блестели.
- А ты, не радуйся! И учти: это благодаря моему другу ты так легко отделался.
Чуть пошатнувшись, Рёрик забрал бутылки, развернулся и пошёл по дороге. Я догнал его, потом оглянулся и заметил, что старик стоит на месте и неистово крестится .
Когда мы вернулись к дому, то я увидел, что моя Клава сидит на крыльце и курит. « Плохо дело!» - подумал я, курит она, только когда очень нервничает. Состояние эйфории давно уже испарилось, и то, что я сегодня потерял работу, уже не казалось таким весёлым:
- Рыбонька, а вот и я? – я раскинул руки и пошёл к жене. Она не шевельнулась. Я продолжал идти:
- Ну, зайка, смотри, кого я тебе привёл!
Клава не отреагировала, только взгляд её переместился куда-то за мою спину. Я притормозил и ог­лянулся. За мной никого не было. Опустив руки, я вернулся к калитке и позвал Рёрика. Ответа не последовало. Я призадумался, чувствуя спиной взгляд Клавдии. Видимо грозный вид моей жены навёл моего друга на мысль, что он не кстати. Интеллигентно ретировавшись, он, тем самым, по­ставил меня в трудное положение: я знал, что при посторонних Клава постесняется скандалить, а теперь я оказался один на один с моей любимой «гарпией». Конечно, я тоже хорош! Работу поте­рял, деньги пропил и домой вернулся заполночь. Что бы я сделал на её месте? Правильно, оставил бы человека в покое, хотя-бы до утра…
Я «одел» на лицо грустную маску и сел рядом с супругой. Клавдия молчала. Я тоже. Докурив си­гарету, она встала и зашла в дом. Я прислонился к стене дома и прикрыл глаза. Начинала болеть голова. Жутко хотелось выпить, но Рёрик исчез вместе с бутылками. Я увидел, как в спальне погас свет. Я вздохнул: а как всё хорошо начиналось! Завтра предстоит похмелье и объяснение с женой. Не знаю, что хуже. Клавдия, в принципе, женщина неплохая, и я, местами даже люблю её. Но по­чему-то, по её мнению, все беды к нам приходят через меня, о чём она мне непрестанно напоминает.
Вдруг за забором что-то зашевелилось. Я встал и подошёл ближе.
- Юра, это я – Рёрик!
Запахло навозом, и из кустов вылез мой друг, ставший уже почти родным. Мы крепко пожали друг другу руки, как будто встретились после долгой разлуки.
- Ты куда исчез? Я уж думал, что ты заблудился. Волновался, знаешь ли…- шёпотом сказал я.
Тут я немного покривил душой. Минуту назад я если и думал о Рёрике, то только в свете унесённых им бутылок.
- Я как увидел твою жену, так понял, что не могу появляться в таком виде перед такой красивой женщиной! - тоже шёпотом сказал мне Рёрик.
Я с сомнением посмотрел на него: во-первых, то, что бросалось в глаза, уже засохло и отвалилось, а присматриваться Клавдия бы не стала. Во-вторых, конечно, понятия о красоте у людей разные... Когда-то её усики над верхней губой тоже возбуждали меня. По мере того, как улетучивался из го­ловы хмель, во мне начинал просыпаться циник. Я поспешил пригласить друга в дом, дабы про­должить наши возлияния. Мы почти бесшумно пробрались на чердак и удобно устроились на ко­робках с книгами отца. Старик не обманул. Первач оказался, в буквальном смысле, сногсшиба­тельным, а закуска находилась рядом на полках. Открыв банки, одну с тушёнкой, а другую с огур­цами, мы выпили ещё по стопке, и стали слушать музыку ночи. Где-то на реке гудел пароход, за околицей звенел девичий смех, а по трубам бежала вода. Это моя дорогая супруга спустила воду в туалете. Может ей не спалось, а может желудок расстроился, но через несколько минут воду спус­тили снова, и, как мне показалось, нарочито демонстративно. Я посмотрел на Рёрика. Тот сидел, прикрыв глаза и шевеля губами. Его усталый вид говорил сам за себя. Не став его трогать, я спустился с чердака и зашёл в нашу спальню. Горел ночник, и жена читала. Я сел у неё в ногах и просунул руку под одеяло. Она отдёрнула ноги. Я предпринял ещё одну попытку и, дотянувшись, нежно ущипнул её за бедро. Может я, всё-таки сделал это недостаточно нежно: Клавдия захлопнула книгу, швырнула её на тумбочку и, сложив руки на груди, уставилась перед собой. В свете ночника волосы её переливались, а гневно вздымавшаяся грудь манила и обещала…Я придвинулся ближе и наклонился к её губам, предвкушая горячий.…В мгновение ока я оказался на полу, щека горела, а в ушах звенело. Видно, сильно обиделась на меня Клава, так как раньше до рукоприкладства никогда не доходило. Я посмотрел на жену, она, как и раньше, лежала на кровати и снова с книгой в руках. И только раскрасневшиеся щёки свидетельствовали о произошедшем только что. Я поднялся. Достоинство моё было оскорблено. Я чувствовал, что надо что-то сказать или сделать.
-Не очень-то и хотелось! – единственное, что пришло мне в голову, и я пошёл восвояси.
- Знаешь, Забельман! – раздалось мне в спину, - ты б хоть зубы почистил! Перегаром убиваешь!
Не оглянувшись, я вышел вон. Приоткрыв дверь детской, я посмотрел на дочек. Младшей недавно исполнилось год, а старшей – три с половиной. Хотя я непосредственно принимал участие в их создании, всегда искренне недоумеваю: откуда у меня такие красавицы-девчёнки! Я поправил одеяло младшей, погладил по щеке старшую и почувствовал, как по щеке поползла слеза. Я не был идеальным отцом, и у меня самого редко возникало желание погулять с детьми или почитать им книжку перед сном. Да, что там говорить, я и соплей у них под носом не видел и не замечал внезапного повышения температуры, но, Бог- свидетель, я любил их! И знал, что наступит день, когда я докажу это!
От этих мыслей мне стал легче. Я вышел из детской и снова поднялся на чердак. Рёрик сладко спал, откинув голову на спинку старого кресла, стоящего здесь. Минуту я смотрел на его открытый рот, а потом перевел взгляд на бутылку с недопитым самогоном.
За окном занимался рассвет. Я и пустая бутылка сидели в обнимку и любовались зарождением нового дня. А я начинал новую жизнь, жизнь, полную любви, ответственности и выполненных обязательств. Впереди меня ждал доблестный труд на благо моей семьи, трезвый образ жизни и ремонт забора. В пустой бутылке отражалось моё просветлённое лицо, а благородные порывы души моей отчаянно боролись с перегаром.
День зародился без меня. Проснулся я от прикосновения к моему плечу. Открыв глаза, снова их зажмурил. Вокруг было слишком светло, а голова нещадно болела. Ну вот, подумал я, а как хорошо было вчера!
Во рту пересохло, а в ушах звенело.
Кто- то снова потряс меня за плечо, и я услышал:
- Юра, просыпайся!
Я не спешил открывать глаза и помотал головой.
- Да, проснись же!
Трясти стали сильнее. Медленно приоткрыв один глаз, я увидел перед собой бледное лицо Рёрика. Мой друг имел самый плачевный вид. Жидкие волосики стояли дыбом над вспотевшим лбом, очки висели неровно, а смесь запахов навоза и перегара шибала в нос.
- Юрик, я в сортир хочу. И пить. Но вначале в сортир! – дрожащим голосом проблеял он.
- Ну, так сходи! Это на улице, справа от крыльца. Извини, друг, я пока не могу проводить тебя.
В голове стучало всё громче, и шевелиться не хотелось. Я снова закрыл глаза.
- Юра, у нас серьёзная проблема! – в его голосе прозвучала неподдельная тревога, смешанная, как мне показалось, со смущением.
- М-м?
- Дверь заперта снаружи, я уже пробовал выйти! – прошептал Рёрик, обдав меня новой волной ароматов.
Я открыл глаза и осторожно сел. Не смотря на появившуюся тошноту, я почувствовал вину. Рёрик был само отчаяние, а ведь это я позвал его. Сделав глубокий вздох, я медленно встал и, осторожно ступая, подошёл к двери. Заперто. Также медленно я вернулся и сел. Голова уже просто разваливалась на части. Хотелось мочиться и пить, а ещё больше – лечь и забыться долгим сном.
- Так, подожди, сейчас…! – Рёрик уселся напротив и выжидающе уставился на меня. Руки его непрестанно шевелились, то вытирая лоб, то поправляя очки. Я поморщился.
- Не шевелись, дай подумать!
Это было сильно сказано. В голове было абсолютно пусто, только мелькали какие-то сюрреалистические картинки и неадекватные мысли.
- Юра! – простонал Рёрик.
Понимая, что сейчас от меня зависят наши жизни, я сосредоточился и постарался нарисовать себе картину нашего вызволения отсюда. Картина выходила очень расплывчатая, и в ней явно отсутствовал какой-то важный элемент. Покопавшись в глубинах подсознания, я наткнулся на тусклоосвещённую мыслишку. Поправить здоровье. Одно без другого не состоится. Но вначале облегчиться. Я немного воспрял духом. Начинала выстраиваться логическая цепочка:
ОБЛЕГЧИТЬСЯ, ПОХМЕЛИТЬСЯ, ОСВОБОДИТЬСЯ и… дать Клаве по морде. А потом опять можно похмелиться!
Я осмотрел ящики. Ведь где- то оставалась ещё одна бутыль с самогоном…
- Я предупреждаю! – проклацкал зубами Рёрик.
Я посмотрел на него, и меня испугала необычайная бледность его лица. Нужно было принимать кардинальные меры, и я, вскочив, подал ему банку из под солёных огурцов.
- Это зачем? – мне показалось или его глаза наполнились слезами.
- Ну, ты же это,… хотел в туалет. Извини, друг, обстоятельства против нас!
Сказав это, я отвернулся к окну. Меня до глубины возмутил поступок Клавдии. О последствиях она не думала. А это было чревато. Я давно задумывался о нашей с ней жизни. И эти мысли не внушали оптимизма. Я ещё не пробовал собирать чемоданы, и бить её не пробовал. Другими женщинами не интересовался, да и её не особенно третировал. Что женщине ещё надо? Я искренно недоумевал, почему она всё время недовольна?
- Господи! Я ожил! – голос друга отвлёк меня от грустных мыслей. Надо было возвращаться к моему плану.
- Рёрик, ты случайно не видел пузырь? Не могли же мы вчера оба уговорить?!
Дружно раскидав ящики, мы нашли вожделённую бутылку под креслом, на котором спал Рёрик.
Спустя тридцать минут три четверти моего плана были выполнены.
И тут Рёрик задал интересный вопрос:
- А твоя жена всегда так равнодушна к людям? Подумай, она ведь не знает, что у нас опохмелиться есть. А вдруг мы померли уже?
Я почувствовал, как по спине потёк холодный пот.
- Ты думаешь, она смерти моей хочет?!
Рёрик только пожал плечами и налил ещё по стопке. Ещё минуту я поиграл желваками, а потом решил приступить к заключительной части своего плана. Дверь на чердак не была хлипкой, но и я чувствовал просто звериную силу. Что подпитывалось желанием мести и полным мочевым пузырём. Разбежавшись, я всем своим весом ударил в дверь. Дверь неожиданно легко поддалась, и я кубарем скатился с лестницы.
- Что, совсем одурел? – в дверях кухни стояла и смотрела на меня моя жена.
- Юрик, ты не ушибся? – вверху на лестнице возник Рёрик, - здравствуйте, Клава!
- И вам, не хворать! – она насмешливо посмотрела на Рёрика и ушла обратно в кухню.
Рёрик спустился ко мне, сел на корточки и прошептал:
- А когда она дверь открыла?
Я потирал ушибленное плечо. Голова опять заболела, а желание дать по морде сменило своё направление в сторону Рёрика.
- Она в другую сторону открывается! А ты мне, прости, мозги запудрил!
- Ладно, бедолаги! – раздался голос с кухни, - идите поешьте, а потом, Забельман, у меня есть к тебе серьёзный разговор!
- Юра, я не могу! Мне помыться надо! – схватил меня за руку Рёрик.
- Дай ему свой старый спортивный костюм! – снова заговорила жена.
Через час мы сидели на кухне и кушали окрошку. Клава забрала остатки самогонки и, погрозив пальцем, вышла. Я спросил Рёрика, не будет ли проблем на работе, на что получил невразумительный ответ про ненормируемый рабочий день. Я не стал напоминать ему о его обещании устроить меня на работу, а спросил о планах на ближайшие два часа.
- Надо бы домой съездить, – почесал голову Рёрик, - но не в таком же виде!
Да мой старый костюм висел на нем, как на вешалке и я, не паче чаяния, предложил отвезти его домой на своей машине. В спальне, куда я зашёл за чистой рубашкой, Клавдия припёрла меня к стене, и я выложил ей всю правду о моём увольнении. Минуту она ещё подержала меня за грудки, а потом отошла к зеркалу и села на стул. Характерным движением поправив волосы, она ласково произнесла:
- Знаешь, Юра, видимо мне придется идти на заработки, а ты будешь сидеть с детьми!
Я молчал.
- И забор починишь, наконец! – она встала и сняла халат.
- И теплицу перекроешь!.. - она подошла вплотную.
- И никакой водки, или об этом…- она положила мою руку себе на грудь, - можешь забыть!
Когда, спустя полчаса, я вспомнил о Рёрике и вернулся на кухню, то там его не нашёл. Поднявшись на чердак, я обнаружил своего друга, сидящего перед открытой коробкой с отцовскими книгами и листающего одну из них. Я подошёл ближе и увидел, что это большая, толстая книга в чёрном переплёте. Большими белыми буквами на ней было написано ТАЛМУД. Рёрик увлечённо переворачивал страницы, сопя носом и непрестанно поправляя очки. Я кашлянул. Рёрик поднял голову. Выражение его лица было совершенно безумным.
- Откуда это у тебя? – шёпотом спросил он.
- Отец собирал, а что? Ценная вещь? – я сел рядом с ним и протянул руку к книге.
Рёрик перевёл взгляд на мою руку и, обхватив раритет двумя руками, прижал к себе. Он был похож на ребёнка, у которого пытаются отнять любимую игрушку. Спохватившись, он густо покраснел, и нехотя протянул книгу мне.
- Открой, посмотри на год издания! – опять шёпотом сказал он мне.
Взяв книгу, я по привычке открыл её справа налево, Рёрик молча перевернул её и ткнул мне
пальцем. Среди непонятных символов я разглядел цифры: 1913
- Видишь? – опять шёпотом спросил он.
Я кивнул головой, хотя мне было непонятно, что здесь такого удивительного.
- Это ценнейшая книга!!! – Рёрик встал и забегал по чердаку, наконец остановившись, он посмотрел на меня и повторил, выделяя каждую букву, - её ценность неизмерима!
Я молча смотрел на него. У отца было много редких книг, но я никогда не задумывался об их истинной ценности. Я помнил, как отец, приходя с работы, вынимал из портфеля газетные свёртки и молча отдавал их матери. Та же, в свою очередь, что- то выговаривала отцу громким шёпотом, но свёртки забирала и относила в их спальню. Подсмотрев, я увидел, как она кладёт свёртки в чемодан, а чемодан прячет далеко под кровать. Конечно, спустя какое-то время, я открыл его и увидел сложенные стопками книги. Разочаровавшись, я захлопнул чемодан и задвинул его обратно под кровать.
Сейчас я догадываюсь, откуда отец приносил эти книги. Он, по долгу службы, конфисковал эти книги у, так называемых врагов народа. Но, будучи умным и интеллигентным человеком, не мог допустить их уничтожение. Так образовалась довольно большая коллекция запрещённой литературы и самиздата.
Сейчас я смотрел на раритетное издание «Талмуда» и никакого душевного трепета не ощущал. И только меркантильный интерес зашевелился в душе моей.
- Ты, действительно, полагаешь, что её можно выгодно продать? – не паче чаяния спросил я.
Мой приятель вскочил и посмотрел на меня округлившимися глазами. На его лице читалось презрение вперемежку с жалостью. Потом он опустил голову на руки и горестно вздохнул.
- Да как ты можешь?! – наконец он снова заговорил со мной, - это не просто книга, это сокровище. В ней собрана вся мудрость людская!!!
Голос его набирал силу и начинал звенеть праведным гневом.
- Людей сжигали за эту книгу, Юра! Твой отец её сберёг.…А ты, …эх!
Рёрик почти упал в кресло, уронил голову на руки, и плечи его начали содрогаться. Я стоял и смотрел на него. Во мне боролись два чувства: стыд за моё равнодушие и стыд, что всё равно очень хотелось бы узнать стоимость этой книги в денежном эквиваленте. Подойдя, я тихонько дотронулся до плеча моего друга и сказал:
- Ладно, извини.....я не хотел. Голова не варит, понимаешь. Поехали, я отвезу тебя домой….или, куда скажешь, вообще!
Рерик поднял голову, посмотрел на меня и, горестно вздохнув, произнёс:
- Мне некуда ехать.
Голова его опять упала на грудь. Я уставился на его макушку, покрытую слипшимися волосиками. Да, видно день предстоит длинный, подумал я. Повертев в руках книгу, я положил её обратно в ящик и сел рядом с Рёриком. Я не знал, что ему сказать или о чём спросить. Передо мной снова возникла эта проблема, проблема выбора: помочь ближнему, в частности Рёрику и предложить ему кров на неопределённое количество времени или сделать равнодушное лицо, ослепнуть, оглохнуть и улечься спокойно спать, чего мне больше всего и хотелось.
- Я, как эта книга – не имею ни Родины, ни хозяина, ни земной ценности. Моё тщедушное тело не справляется с грузом жизненных невзгод…А запас моих знаний никому не нужен…Мы, я и эта книга, обветшаем и рассыплемся в потоке несущихся нейтронов….
- Выпить ещё хочешь? – я поспешил прервать бормотание моего усталого друга, который уже начинал входить в транс и покачиваться.
- А что, есть? – он повернул голову и с надеждой уставился на меня.
- Хм…нет, но я знаю, где взять. Только ты вначале успокойся и объясни мне, что значит – некуда?
Ты ж где- нибудь живёшь??
- Живу…у барыги этого…на складе. – грустно произнёс он, - теперь он наверно меня выгонит…
Рёрик перевёл взгляд в окно и вздохнул. Этот вздох стал последней каплей, в голове у меня что-то щёлкнуло, и я вскочил:
- Что значит выгонит?! Мы ему выгоним!! Ишь, выгонит он…
Я забегал по чердаку, склоняя этот «привязавшийся» глагол на все лады. Мне казалось, что я уже почти убедил этого «барыгу» не выгонять Рёрика со склада.
- Вставай, собирайся, поехали… - я принялся тормошить Рёрика. Когда мы спустились вниз, и я заскочил в спальню, чтоб взять ключи, Клавдия, лежавшая на кровати с журналом в руках, не поворачивая головы, сытым голосом произнесла
- Милый, не подходи, я накрасила ногти!
Не прекращая попытки отыскать брюки, в кармане которых, как я думал, находились ключи, я пробурчал:
- Угу…
- И вообще, пора тебе кончать заниматься ерундой, а заняться спортом. Живот уже торчит и отдышка, как у пятидесятилетнего.
 - Угу…
Куда ж подевались эти брюки!
- Знаешь, я давно хотела тебе сказать, что твои попытки заняться со мной оральным сексом мне порядком надоели!
- Угу…что??
Я остановился и посмотрел на жену, отказываясь верить своим ушам. Клавдия лежала на спине, из-за журнала лица её не было видно. Полы халата распахнулись и были видны голые ноги. Сами по себе её ноги давно не вызывали у меня душевного трепета, но вкупе с только что высказанным ею и непрошедшим у меня похмельем, показались мне достойным объектом моего более пристального внимания.
Я сделал шаг к кровати; видно Клавдия услышала моё страстное сопение и выглянула из-за журнала. Пыл мой также быстро угас, как и появился. Лицо моей драгоценной половины было густо покрыто какой-то зелёной массой. Я поспешно отвёл глаза и спросил:
- Ты не знаешь, где ключи от машины?
- А зачем они тебе? – с подозрением спросила супруга.
- Я Рёрика отвезу домой…неудобно как-то. Плохо ему – надо помочь кое в чём!
- Ключи в кухне, на холодильнике. Только не долго, помни о нашем разговоре. И не попадись гаишникам!
Клавдия опять уткнулась в журнал, и я выскользнул из комнаты.
Когда мы с Рериком ехали в моей старенькой ………, мой друг молчал, но при этом ёрзал и вздыхал. Я не выдержал и спросил, что его мучает.
- Понимаешь, нехорошо получилось, что я тебя втравил в это. Мой хоз…., то есть компаньон некультурный человек, и может не выслушать нас…Блин, там ещё и вещи мои…
Рёрик почесал затылок, поправил очки и добавил:
- Скорее всего, вообще не выслушает!
Я покосился на него: мне уже было понятно, что Рёрик преувеличил свою значимость в глазах его босса. Ничего не сказав, я покрутил ручку и настроил радио на музыкальную волну.
« А два кусочика колбаски, у тебя лежали на столе…
 А ты рассказывал мне сказки, только я не верила тебе…»
Закричали девушки в машине, и я, поморщившись убавил звук.
- Куда ехать то?
Рёрик поднял голову, осмотрелся по сторонам и кивнул головой на перекрёсток.
- Там, за рынком. Склады, знаешь?
Я осторожно вёл машину, опасаясь не милиционеров, а новой вспышки головной боли, которая начала потихоньку просыпаться. Совершенно не зная, как я буду вытаскивать моего нового друга из проблем, я, тем не менее, чувствовал одновременно возбуждение от предстоящих «разборок» и раздражение на самого себя, за то, что ввязался.
Около строения, на двери которого было написано: № 13, а ниже –« чурки валите на х…», стояла машина иностранного производства. Рядом с её колесом сидело и курило лицо тоже иностранного производства, причём с признаками не сильно затраченных усилий на это производство.
Мы вышли из машины, и «хозяин жизни» поднялся с колен.
- Ты пачэму апаздала, грыжа?
Мужчина пошёл к нам, и Рёрик сделал шаг за мою спину. Я смотрел на приближающегося «монстра», и губы мои сами расплывались в улыбке. Кавказец был такого же маленького роста, как и мой друг, кожаная куртка была явно не по погоде и не по размеру. А мошна от штанов болталась на уровне колен. При этом размер обуви был 47, а количество цепей на шее всего на десяток меньше.
- Ты что эта лыбишься?, - он подошёл ко мне вплотную и задрал голову, - ты его друг, да?
Я увидел своё отражение в стёклах его солнцезащитных очков и убрал улыбку.
- Послушай, - начал я, - мы не хотим ругаться! Давай по-мирному поговорите, вы ж цивилизованные люди…
Стыдно, но я намеренно говорил «вы» дабы показать свою непричастность к их делам.
- Да я маму его е..л! И – твою…, - неизменное кавказское «приветствие» вылетело из уст дядьки, как кусок дерьма из …, ну вы сами понимаете – чего. Я не был знаком с мамой Рёрика, но не сомневался, что она была почтеннейшей дамой. А про мою маму и говорить нечего. Я протянул руку и схватил мужчину за ухо.
- Я сказал, как цивилизованные люди, обезьяна!
Я жестоко крутил ему ухо, а он извивался и смешно дрыгал ногами. Я уже понял, что разговора не получится, а Рёрик, скорее всего, лишится своего «престижного» места. Теперь передо мной стояла задача заполучить вещи Рёрика и побыстрей смотаться отсюда, дабы не встретиться с земляками этого «нового не русского». Рёрик бегал вокруг меня и, смешно всплёскивая руками, что-то кудахтал, как вдруг дверь машины «бизнесмена» приоткрылась и оттуда раздалось:
- Юрик, ты чего разбушевался?!
От неожиданности я отпустил ухо бедолаги и тут же получил от него сильный удар по голени.
Из машины показалась длинная стройная нога, обутая в туфлю на высокой шпильке, а следом и её обладательница. Лариса!!!
Эта была близкая давнишняя приятельница моей Клавы. Когда-то, в студенческие годы она могла стать и моей «ближайшей» подругой, но судьба сжалилась надо мной, и я избежал этого «счастья». Лариса училась, если можно это так назвать, на курс старше нас. Девушка она была «подкованная» во всех отношениях, и их совместное проживание с Клавдией в одной комнате в общежитии, не прошло бесследно для последней: во время детального анализа ошибок прошлого, я отчётливо вижу признаки влияния Ларисы. Иначе как можно объяснить мою скоропалительную женитьбу на девушке из деревни, название которой я до сих пор не помню. Тогда мне казалось справедливым переселить девушку с неотвратимо растущими животом в квартиру с удобствами, а её большие мягкие груди и наивно распахнутые глаза, казалось, проливали бальзам на душу испорченного и избалованного мальчика, сына номенклатурных работников.
С тех пор Лариса периодически и неоднократно возникала в нашей жизни, врываясь в неё с наглостью уличной торговки и неуклюжестью бегемота, протыкая линолеум шпильками и сея смуту в голове моей недалёкой жены. Сама она замуж так и не вышла и приближение «неинтересного возраста» только добавляло ей кровожадности и беспредельности в поиске кандидатур на её, по её же мнению, драгоценное тело и нежную душу.
- Лара, какими судьбами?! – я потирал ушибленную ногу и следил за кавказцем, который отбежал к машине и, открыв багажник, что-то там увлечённо искал.
Выбравшись из машины, Лариса потянулась во весь свой почти двухметровый рост, повела плечами, при этом её короткая юбчонка задралась, явив нам стройные бёдра. Короткая курточка топорщилась на её шикарном бюсте, а огненно красная грива в купе с боевой раскраской лица свидетельствовали о самой горячей стадии поиска претендента. За спиной я услышал слабый стон, и сам, признаться, почувствовал волнение, глядя, как сие творение господне, модельной походкой направилась к нам.
- Юююрочка… - вытянув губы, протянула она, подойдя ко мне и уткнув пальчик с ярко накрашенным ноготком мне в грудь, - ты что тут делаешь?
- Изучаю влияние вложения капитала представителей бывших союзных республик на повышение уровня потребности или отсутствия таковой на продажу печатных изданий…, - хотел просто ответить я, но вовремя прикусил язык, вспомнив о необычайных пустотах в голове у этой особы.
- Да, вот…Товарища моего незаслуженно обижают! И, спрашивается, за что?
Я повысил голос, видя, как мужик выудил из багажника огромный гаечный ключ и, набычившись, медленно приближается ко мне.
- Человек заболел…лежал у меня на постели…я уговаривал его не вставать, но он поднялся и сказал, что не может не явиться на работу…а тут ещё и вещи, личная собственность моего друга…
Я вещал и вещал, но слова мои не долетали до ушей этого «монстра». Рёрик похрюкивал у меня за спиной, а я, уже явственно ощущая дикую головную боль, думал только о том, как не хочется делать резких движений.
- Жора, милый! – Лариса резко развернулась на каблуках, и кавказец уткнулся ей носом в живот.
- Жорик, ну не кипятись! – она прижала его голову ещё крепче к животу и, гладя по голове, продолжила:
 - Не надо, пууусик!! Не обижай их. Это мои друзья. Они больше не бууудут!
Видя, как у кавказца из обмякшей руки вывалился ключ, я только ожидал теперь услышать причмокивающие звуки…
- …мы пойдём с пусиком в саааунку….мы будем пусику чесать спииинку… - приговаривала Лариса, выразительно делая нам глазами знаки убираться.
Очнувшись, я потрусил к машине и, только усевшись в неё, заметил, что Рёрик не двинулся с места и, как завороженный смотрит на Ларису. Пришлось выходить из машины и впихивать моего друга туда силой. Когда мы отъехали на приличное расстояние, я спросил его:
- Ты уверен, что тебе ОЧЕНЬ нужны эти вещи?
- Понимаешь, там ВСЕ мои вещи! Да и книг много…моих. Я их купил у этого…гм. Он не знал их истинной цены, ну я и…купил. Жаль оставлять!
Я покосился на него: Рёрик заламывал руки, закатывал глазки, непрерывно сопел и качал головой, вообще – имел отчаянный вид, но я поймал себя на мысли, что кроме жалости к нему испытываю и некоторую долю уважения. Окажись я на его месте, то в последнюю очередь сокрушался бы о утерянных книгах.
- А кто эта нимфа? – вдруг спросил он меня.
- Ты о ком? – я не был готов к такому резкому переходу и, сначала не понял, о ком он говорит.
- Ну…, эта небесная..леди, которая так милостиво взяла удар на себя!!! Я так понял, что вы знакомы?
Услышав это, я резко крутанул руль и Рёрик, не удержавшись, стукнулся головой о боковое стекло. Выправив машину, я откашлялся и сказал:
- Ты знаешь, она, конечно, нимфа. И зовут её Лариса – бывшая сокурсница моей жены…И я тебя умоляю, зови её хоть нимфа, хоть – леди, хоть…, да хоть принцессой её назови, только не увлекайся ею. Эта ещё та штучка: высосет, выпотрошит и выплюнет. Вообщем – тебя там не стояло.
Говоря это, я подъезжал к дому и не услышал ответа Рёрика, так как моё внимание привлекла новенькая ………, по-хозяйски припаркованная на том месте, где обычно я ставил машину, когда не заводил её в гараж, - перед самой калиткой.
«Кого ещё чёрт принёс!» - я посигналил, но из дому никто не вышел. Выйдя из машины, я подошёл к ………и заглянул внутрь. В машине никого не было. Я повернулся и помахал Рёрику, чтоб тот выходил. Сам, протиснувшись в калитку, поспешил в дом. Душу терзали неясные мысли, голова болела уже нещадно, а день казался нескончаемым.
Уже в прихожей я услышал возбуждённые голоса, доносящийся с кухни запах жареного сала и непонятный монотонный стук. Голоса мне были не знакомы, но, судя по весёлому смеху жены, она была рада гостям. Я осторожно просунул голову в кухню и увидел сидящих за столом Клавдию, грузного бородатого мужика и молодого светловолосого паренька, одетого в спортивный костюм фирмы «Адидас», о чём упорно свидетельствовало наличие тут и там лейб с этим названием, но…написанных по-русски. На столе стояла трёхлитровая банка с пивом и все присутствующие, включая и мою жену, весело хлебали его из больших кружек. Мужик остервенело стучал о стол сухой воблой, а паренёк, не вынимая сигарету изо рта, что-то бренчал на гитаре. Эта какофония звуков и необычность ситуации,( ведь, во-первых, Клавдия не пьет пива, а во-вторых, не разрешает курить в доме, а в-третьих…, ну в-третьих), мой ослабевший мозг просто отказывался дать хоть какое то объяснение всему происходящему. На какое то мгновение я забыл о времени и только наблюдал, раскрыв рот, как моя Клавдия опрокидывает в рот кружку …холодного, …пенящегося…м-м!!
- Ну вот и зятёк!!! – раздался громогласное и я, вздрогнув, перевёл взгляд на мужика.
Тот хитро щурил глаза и улыбался. Не вставая, он протянул мне правую руку для рукопожатия, а левой продолжал нещадно лупить несчастную воблу о стол…головой, Я поморщился, но руку протянул, и она сразу оказалась зажатой в тисках. Паренёк на минуту вскинул голову и посмотрел на меня сквозь клубы дыма, буркнул «салют» и снова склонился над гитарой.
- Вот, сто лет не виделись, и на х..я ж мы встретились! – заявил мужик и, не переставая мучить мою руку дико заржал. Клавдия тоже фыркнула и отвернулась к плите, где на сковородке скворчала яичница со шкварками. Как я понял, она не собиралась ничего мне объяснять. Я почти забыл о Рёрике и, вздрогнул, когда услышал за моей спиной:
- Это кто?
Но, так как я, в свою очередь, сам не до конца понимал, что происходит, то отмахнулся и, вспомнив, КТО хозяин в доме, сел за стол и налил себе пива. Оно мягко скатилось по гортани в желудок, и я вдруг понял, что мне почти пофигу, кто эти люди, лишь бы не кончался этот прекрасный напиток…
- Нус…, - я заложил ногу на ногу и посмотрел в упор на мужика, - я так понимаю, - папа!!!
- Агась! – скалясь, крякнул мужик и впился зубами в рыбу.
- Угу…, - я подавил отрыжку, - а это?, - я перевёл взгляд на паренька.
- Это братик мой, Сашок, вырос то как!!! – при этих словах Клавдия подошла и смачно поцеловала того в щёку.
- Вот, зятёк, приехали мы…, - сообщил мне мужик, - будем вместе налаживать строительный бизнес.
Я смотрел на рыбную чешую у него в бороде и ждал продолжения. И оно незамедлительно последовало:
- Ты, мудачёк, я смотрю, совсем забросил дом то! Ты, что, говнило, жену то мучиешь? Не для того я её в муках, гм…, делал…
- ..папа! – укоризненно произнесла Клава, ставя на стол сковороду с яичницей. Тут со стороны двери раздался писк, и я, не поворачивая головы, сказал:
- Зайди и сядь, Рёрик, познакомся с моей роднёй!
- А, что – "папа"? Я не прав? Ты глянь, во что он превратил тебя, мою красавицу, моё золотко, мой цветочек!!! Сколько мы на тебя надежд возлагали, только на тебя и возлагали. – он выразительно посмотрел на Сашка. - и что я вижу? Как уехала ты от коров, так и приехала…к свиньям!
 Мне показалось, что в глазах мужика блеснула слеза, я, заслушавшись его, почувствовал просто отвращение к тем свиньям, к которым приехала…, стоп!!! Это ж про меня!!! Ситуация уже не казалась смешной:
- Послушайте, папа! – я встал и упёрся руками на стол, - я вас не знал, не знаю, и знать не хочу. Вас тут не было и не будет, надеюсь!» Я не знаю про каких свиней вы тут говорите, но Клаву я не бросал, и когда она нуждалась , то не вы, а мои родители приняли её и помогали нам всё время. Если вы нарисовались, чтоб тут жизни поучить меня, то – зря, а вот если денег дать, то – положите на холодильник и – идите на ***, папа!!!
Я плюхнулся на стул и налил себе пива, внутри всё клокотало, руки дрожали, и я был готов к тому, что сейчас этот простой деревенский житель одним ударом прикончит меня. Но тут раздался хохот. Мужик, откинув голову и разинув рот, громко ржал. Паренёк не выпуская изо рта потухшую сигарету, поднял голову и произнёс:
- Золотые руки Сивокопытовых.
- Что? – не понял я.
- Название нашего строительного кооператива. Мы ж – Сивокопытовы.
- А при чём тут руки? – не удержался я.
- ну…золотые они…
- копыта? – меня начинал распирать смех.
- Юра, прекрати! – Клавдия подошла сзади и упёрлась животом мне в спину, - это моя девичья фамилия, забыл?
Мужик наконец отсмеялся и, вытерев глаза, сказал:
- Зятёк, Клавка мне рассказала о твоих проблемах с работой! Будешь у меня в кооперативе работать. Я пока не решил, что ты будешь там делать, но без дела точно сидеть не станешь!
Чем дольше я слушал тестя, тем больше портилось моё настроение. Замаячившая перспектива обогащения путём перестилания крыш и возведения туалетов, да ещё и под руководством агрессивно-настроенного родственника, вгоняла меня в ступор и будила желание "сделать ноги". Но, как всегда, привычка "плыть по течению" и всепоглощающая лень, взяли своё, и я просто отправился спать пораньше. И зря, потому что пропустил события, последствия которого кардинальным образом повлияли на мою жизнь. Проснувшись утром, и опустив ноги на холодный пол, я констатировал отсутствие головной боли, ставшей в последнее время почти родной; пустующую половину кровати и оглушающую тишину в доме.
Часы показывали половину восьмого, и звук работающей бензопилы соседа Васьки смутно напомнил мне о моём недавнем порыве починить забор. Отогнав ненужные воспоминания, я налил себе крепкого чаю и подошел к окну. Небо было пронзительно голубым, а в форточку залетал холодный, уже по зимнему морозный ветер. Машины тестя около калитки не было. На остроконечной крыше уличного туалета чирикала серенькая птичка. Её безмятежность и жизнерадостность только усилили мою озабоченность и подчеркнули зависимость. Немного помечтав о том, что машина тестя больше так и не появиться около нашего дома, я щелчком выкинул сигарету в форточку и спугнул пернатую. Та вспорхнула и вернулась обратно. Я пошарил глазами на подоконнике и обнаружив пустой коробок из под спичек, не мешкая запульнул в воробья. Не попал. Птица принялась чистить перья, не подозревая, что в нескольких метрах от него, человек уже копается в ящике с картошкой, собираясь пустить в ход тяжелую артиллерию.
Её в тот день спасло провидение. Присев на корточки и выискивая в ящике картофелину поувесистее, я почувствовал неприодолимое желание посетить туалет и, решив совместить приятное с полезным, прихватил картофелину с собой. Я осторожно приоткрыл дверь на улицу. На крыше туалета уже сидели две птицы и нагло так чирикали. Проигнорировав очередной позыв желудка, я на цыпочках вернулся на кухню и прихватил вторую картофелину. Азарт переполнял меня и в тот момент не было ничего важнее для меня, чем прогнать проклятых воробьёв. Открыв дверь и проскользнув (изящно) на крыльцо, я замахнулся и пульнул (метко) картофелину. Она попала в центр крыши, воробьи взлетели, а я в восторге показал им вслед международный жест. Но мерзкие созданья, сделав круг над огородом, плавно спланировали обратно на туалет, и я загрустил. Вяло размахнувшись я кинул вторую картофелину, как дверь сортира открылась и показался Рёрик. Тем временем снаряд, пущенный мной плавно скатился с крыши туалета и ударил моего друга по затылку. Рёрик, перед этим радостно улыбавшийся мне, перевёл взгляд на небо и продекламировал: " Уж небо осенью дышало, и невесть что с него упало...".
- Юра, я тут. - затем сообщил он мне и быстро засеменил к крыльцу.
Подойдя близко, он мгновение смотрел мне в лицо сквозь мутные стёкла очков, потом кивнул и сказал:
- Юра, сегодня, а точнее вчера был поворотный момент в моей жизни!
Я покорно потащился за ним, когда он побежал на чердак.
- Вот! - ткнул он пальцем на какие-то коробки и, скрестив руки на груди, уселся в старое кресло.
- Что?
- Мои вещи. Эта нимфа..., эта королева..., эта... - он вскочил и возбужденно забегал вокруг коробок.
- Представляешь, вчера вечером, когда лучи заходящего солнца осветили твой дом, у калитки возникла она! О, божественная! О, чувственная!
- Я не понял, кого осветили лучи заходящего солнца?
- Так её же - Ларису, - Рёрик остановился и с упрёком посмотрел на меня, - ты не слышишь меня?!
- Бо-же-ствен-ная!!! - произнёс он по слогам.
- А-а...Ну да, - я кивнул головой, - и что?
- Что?! Ты спрашиваешь "что"?!
Рёрик опять засуетился:
- Мало ли у неё дел, хлопот, а она вспомнила обо мне и позаботилась о том, чтобы Жора привёз мне вещи. И, заметь, - он поднял указательный палец вверх, - после она отправила его и осталась, чтоб поговорить со мной, утешить и...Вообщем, после ужина мы долго беседовали в твоём саду и, ты знаешь, её неординарное мышление, своеобразная манера разговора и интересный подход ко многим глобальным проблемам навели меня на мысли, что я жил неправильно. Я...
"Притушив звук", я призадумался. Во-первых, то, что внеурочный "наезд" Лариски совпал с ужином и приездом Клавдиной родни было закономерно и объяснимо: она обожала семейные скандалы, а так-же ужины у нас. Заблуждение моего друга по поводу "моего сада" тоже объяснялось воздействием на него ярко-красных ларискиных губ и растёгнутой до пупа кофточки. Оставался вопрос: зачем? Зачем ей это? Ведь Рёрик совершенно не подходит на роль её жертвы, так как не имеет ни денег, ни представления, как их заработать.
- ... француз!
- М-м? - я очнулся от размышлений, - что ты только что сказал?
- Юра, её предок - француз, представляешь?! Он с Наполеоном дотопал до Саратова, там встретил её, неземной красоты, бабушку (дворянку, княгиню...голубая кровь) и...нет, ты понимаешь? Это - судьба!
Я чуть было не рассмеялся, но увидев счастливое выражение его лица, подошёл к нему и положив руку на плечо, сказал:
- Я рад за тебя! Но, есть один вопрос.ты ей рассказывал о своей национальности?
- Зачем?! Хотя...да, конечно, мы и об этом говорили, она, знаешь ли, очень лояльно относиться к семитизму. Она, скорее, сочувствует и понимает всю тяжесть доли...
"Всё понятно, Лариска сделала стойку, унюхав своим длинным носом возможность уехать в Америку. Да, блин, эта француженка уже понимает, что её время уходит, и ряды претендентов на её пустую голову и полную грудь заметно редеют". Мне было по-настоящему жалко моего наивного друга, который, по-видимому, серьёзно "влип", но как обезопасить его и предостеречь я не знал. Ведь было очевидно, что начни я его переубеждать, то тут-же стану врагом номер один, советоваться с Клавдией было тоже бесполезно, она всегда смотрела в рот своей подруге. Оставалось просто следить за развитием событий, а они несомненно последуют, и ждать момента, когда Лариска сделает осечку.
А пока я выслушал восторженные возгласы влюблённого дурака и, в свою очередь, поведал ему о моих планах дерзкого побега из этого "логова капиталистов", коим стал мой родной дом после приезда тестя. Честно говоря, этот самый "мой дерзкий план" и для меня стал неожиданностью, и я с удовлетворением отметил, что моё незамутнённое подсознание проделало всю работу быстро и качественно. А план был таков. Продать машину, вырученные деньги вложить в "дело", само "дело" успешно "раскрутить", стать богатым, поделиться с Клавдией и уехать в Монголию или на Камчатку, стать отшельником, забыть о мирской суете, оставшееся богатство пожертвовать "начинающим недополучать зарплату рыбакам" и, да, как же я забыл, СТУКНУТЬ ПО МОРДЕ ТЕСТЯ!
Рёрик с восхищением выслушал меня, обещал "помочь и разделить", но тут, я почти услышал щелчок, он снова переключился на предмет своего обожания и сообщил вдруг, что первого своего сына он назовёт Юрием. Я, чувствуя, как медленно начала сползать крыша, предложил временно закрыть эту тему и сделать что-нибуть полезное, например - починить забор.
Когда после полудня подъехала машина тестя, и из неё вывалилось всё моё семейство, забор был поставлен и даже покрашен. Стараниями Рёрика, отыскавшего в сарае краску, забор теперь имел ярко-лимонный цвет. Я, кстати, так и не вспомнил, как и когда краска такого оттенка появилась у нас в сарае. Клавдия сдержанно (очень) нас поблагодарила и прошествовала в дом, а тесть не применул намекнуть мне на наличие у меня "хорошей базы" для построения туалетов. Я решил не усугублять и предложил Рёрику "обмыть" новый забор. На что он в ужасе округлил глаза и сказал, что забор - не повод, и повод- не забор, а его, в общем, новаяжизньвсветеегочистойинепорочнойлюбвикЛарисе. Я чуть не сказал, что тут не за здравие, а за упокой надо пить, но вовремя захлопнул рот. Когда нас позвали обедать, за столом тесть в своей жизнеутверждающей манере сообщил мне, что уже есть заказчики и завтра надо ехать за материалом. Я молча кивнул. Потом он известил меня, что поедем на моей машине, потому что его автомобиль нуждается в ремонте и просто не выдержит такой нагрузки. Я опять лишь молча кивнул. Сашка, брат Клавдии, наконец подал голос и попросил расчистить чердак, потому что в свободное от работы время он намерен проводить там и писать рок (!) оперу. А так как он собирался привезти свою ударную установку, "шикарную, американскую, кстати", то дабы не мешать племянницам готовить уроки и бла-бла-бла. Я жевал пельмень и только кивал головой, как китайский болванчик.
- Рёрик, не хотите добавки? - лаского обратилась Клавдия к моему другу.
- Да, уважаемая, спасибо!
- Кстати, спать вы будете в зале, на диване. Я думаю, Юрик будет рад. - Клава подошла ко мне и поцеловала в ухо.
 В ухе зазвенело, и я вдруг отчётливо почувствовал себя лишним за этим столом, в этом доме и в этой семье. Встав из-за стола, я вышел на крыльцо и закурил. Осеннее небо, пронзительно чистый воздух, голые деревья и ярко-лимонный забор. "Вот-вот", - подумал я,-" я, как яркое пятно, не укладывающееся в общую серую палитру".
Мне было тоскливо, скучно и одиноко, будущее видилось безрадостным, а глупый оптимизм и энтузиазм окружающих раздражал.Запершись в туалете и раскрыв журнал " Работница", я на последний странице нашёл гороскоп и узнал, что меня ожидает повышение по службе и скоротечный бурный роман. Не вдохновило, тем более что журнал был за прошлый год.
Не буду вас утомлять, скажу только, что в те дни депрессии не удалось захватить меня полностью. Тестю всё-таки удалось вовлечь меня в рабочий процесс, который вскоре стал приносить мне некоторое моральное и материальное удовлетворение. Когда мы усталые и пропахшие потом возвращались домой, то меня уже не тянуло на "крамольные"поступки и возвышенные мысли. Хотелось только есть и спать. Рёрик в доме прочно занял позицию домохозяйки и няньки. Мои девчёнки обожали слушать сказки в его оригинальной интерпритации. Клавдия устроилась продавцом на рынке, чувствовала себя там, как рыба в воде, как будто и не было нескольких лет в гуманитарном вузе.Лариса окончательно укрепила свои позиции в сердце Рёрика и, в чём никто не сомневался, собиралась занять такое же прочное место у него в паспорте.
Ударная установка "пресловутого американского производства" пропылилась зиму на чердаке и была успешно обменяна Сашкой на дряхлый мотоцикл, который несколько недель тоже являлся предметом вдохновенного разбирательства и собирательства. На мой вопрос: "А как же рок-опера?", он категорично заявил, что барабаны его не вдохновили и теперь под урчание " Харлея " он создаст ту великую "фишку". Я было сказал ему, что "Ока" это не "Харлей", а для написания музыки нужно, как минимум, знать нотную грамоту. На что получил ответ, что никакие си-бемоли не нужны, если в душе рождается шедевр, а тему Ока-Харлей он обсуждать отказался, как больную для него.
Завершение этой эпопеи было логичным и громким. Тесть доходчиво и не стесняясь в выражениях объяснил молодому балбесу о пользе изучения "юриспрудЭнции" и подкрепил свои слова тычком в зубы и запретом садиться за руль машины. Не знаю, что больше подействовало, но Сашка в тот год успешно, с первого раза сдал экзамены в институт., чем несказанно удивил меня и заронил подозрение, что кто-то из членов приёмной комиссии скоропалительно стал обладателем новой джакузи или финского унитаза.
Что касается меня, то я уже начинал привыкать к новым родственикам, и трезвая, спокойная жизнь жизнь стала приносить свои плоды. первым плодом явился возобновившийся секс с Клавдией; а вторым - беременность Ларисы. Я, славаБогу, не был виновником появления второго "плода", трезвый образ жизни, очевидно, благотворно повлиял и на Рёрика. Свадьба намечалась на осень и оставалось только радоваться за своего друга, но я не верил Лариске и всё время был начеку.
Как- то летом, на мой день рождения, мы сидели на улице, жарили шашлыки и приятно молчали, расслабленные спиртным. Точнее молчали я, тесть и Сашка. Рёрик спал, положив голову на колени Лариске. А вот женщины "трещали" без умолку, то и дело закатываясь хохотом. Рёрик, приведённый в порядок, посредством смены оправы очков и появившимся чувством отцовства, то и дело вздрагивал, поднимал голову с колен любимой, оглядывал нас и снова засыпал. В новой теплице зрели помидоры, дочки копошились в почти достроенном бассеине, похудевшая Клавдия рассхаживала в псевдоитальянских босоножках и всё больше унылым становилось лицо соседа Васьки. Я сидел, жевал травинку и размышлял обо всём этом, когда внезапно около калитки возникла странная пара.
- Мир вам, шалом, хевре и бе таавон!
Рёрик подскочил, как ужаленный и кинулся к калитке.
- Шалом, шалом, шалом!!! - как заведённый вопил он.
Я смотрел на этих мужчину и женщину, одетых, кстати, в яркие, фирменные одежды, улыбающихся одинакого белозубыми улыбками, и ничего не понимал. Незаметно эти люди оказались за нашим столом и принялись раздавать тоненькие брошюрки. Тесть бегло пролистал книжецу, презрительно фыркнул и передал её мне. На заглавном листе было написано: "Эвен-Эзер". Я наугад открыл её и прочитал: "...под закон о возвращении попадают дети еврея(ки), жена(муж), вдова, а так-же..."
- Что это? - я посмотрел на Рёрика.
- Мы - волонтёры, - вместо него заговорила женщина приятным голосом,- представители организации "Эвен-Эзер", что переводится, как камень помощи. В нашу задачу входит поиск евреев по всей России. Мы рассказываем им о их праве и возможности вернуться на Родину.
- Мы также помогаем собрать необходимые документы и оформить их. - добавил мужчина с доброжелательной улыбкой.
- Угу, знаем мы таких волонтёров! - буркнул тесть.
- Подожди, папа, - заинтересовалась Клавдия, - а какие документы нужны для этого?
- Свидетельство о рождении, лучше подлиник, где написано, что вы иудей...или ваша мама, бабушка...
- Ага, и дедушка!!! Клавка, ты что сбрендила?! Тебе тут плохо?! Я, как отец, в жизни не дам тебе согласия ехать к этим...обрезанным. Да и стреляют там...
Погодите, -замахал ручками Рёрик, - вы не должны говорить так! Это право, это долг, если хотите, это святая обязанность ступить на землю обетованную!
- Цыц! Я пока тут глава семьи и решаю всё. Ты, Рёрик, можешь валить хоть в Гондурас, а моя Клавка ни за что не ступит...
- Ну-у, зря вы так!- наморщила свой длинный нос Лариса. - Гондурас нам не подходит. Там мухи-и и воня-яет! А вот в Америку я бы поехала. В Лос-Анжелес. Там по улицам где то Ван-Дам ходит... - мечтательно закатила она глаза.
- Мышка, зачем тебе Ван-Дам?! - обескураженно прошептал Рёрик, и из под очков выкатилась слеза.
- Я пошутила, котик! Зачем мне он, когда у меня есть ты, гигант ты мой! - она прижала его к необъятной груди и погладила по голове.
- Нет, я не понял, что тут за бунт?! - тесть вскочил и сделал свирепое лицо. - А ты что молчишь? - переключился он на Сашку, - не видишь, что твою сестру увозят в Палестину, к этим арабам?
- Ну, папа! Никто ещё не увозит! - попыталась робко возразить моя супруга.
 Оторопев, я молчал и только вертел головой. А волонтёры , не переставая улыбаться, сидели молча , чинно сложив руки на коленях и опустив глаза. "Видно не в первый раз им приходиться сеять смуту в благообразные семьи!" - разозлился я и, опрокинув стул, встал.
- Так! - мой голос прогремел, как гром. Все замолчали и посмотрели на меня. - ..так. - снова сказал я...и сел.
Израиль, эмиграция, переезд, новая жизнь...Ничто не затронуло меня так, как слова тестя, что он глава семьи. Я опустил голову и уставился на свои руки. Где- то далеко пронеслась мысль о Монголии...Где-то далеко жена с презрением посмотрела на меня, замолчавшего и отвернулась. И совсем близко возникла мысль: " напиться...".
Волонтёры собрались уходить. Рёрик проводил их до калитки и вернулся, прижимая к груди груду брошюр. Глаза его горели "святым" огнём, какой я видел у него во время "знакомства" со старым немцем. Лариса тут-же схватила его под руки и они, перешептываясь, скрылись в доме. Клавдия начала раздражённо убирать со стола. Тесть молчал, насупившись.
Начало было положено; раскол в сознании произошёл, и по дому начал гулять сквозняк перемен.
Не знаю, что явилось причиной, а что следствием, но в том году наш бизнес пошёл на спад. Однажды утром в наш офис, который тесть устроил в старом гараже, нагрянули бритоголовые подростки и вежливо, но категорично предложили охрану. тесть так-же катергорично показал им направление "куда пойти". Братки синхронно почесали затылки, молча кивнули и удалились. На следующее утро мы обнаружили проколотые шины у обоих машин и сгоревший "офис". Сосед Васька особенно сокрушался, и я немедленно заподозрил его в соучастии, а, в частности, в наведении на нас "мафии". Михалыч хотел было начать всё с нуля, но тут засопротивлялся Сашка. Он сказал, что ему, чтоб стать хорошим адвокатом нужно, как минимум, больше свободного времени для учёбы и, как максимум, начать видеть в себе интеллектуала, а не работягу с мозолистыми руками. Тесть вначале попытался возразить, но в конце-концов сунул Сашке пачку денег и пожал руку. Через неделю тот съехал в общежитие, а Михалыч слёг с больной спиной.
 Через некоторое время Рёрик и Лариска тоже выехали от нас и теперь жили на сьёмной квартире. Мы практически перестали общаться, но я не обижался на них и наслаждался тишиной и покоем в доме. Но, однажды всё-таки наведался к ним. Дверь мне открыла Лариска, и я отметил её совсем уже огромный живот и недовольное выражение лица. Но я не обратил внимания и прошёл за ней на кухню. Как оказалось, она месила тесто, а Рёрик крутил на мясорубке фарш. Не останавливаясь, он слабо улыбнулся мне и предложил чаю. Мы перекинулись парой ничего не значащих фраз, я чувствовал, как в воздухе висит напряжение и поспешил уйти. Через некоторое время, пребывая в бесплотных поисках работы, я снова заехал к ним и застал туже картину . Лариса месит тесто, Рёрик крутит фарш, а в воздухе висит мука и напряжение. Я отказался от чая, и в тут ночь мне снились городские свалки БЕЗ кошек. Да что там...город без кошек, страна без кошачих,...вселенная без котов. Я плакал во сне и наутро поклялся себе никогда не покупать пельмени и беляши на рынке.
Потом я несколько раз пытался вытащить Рёрика "поговорить, а заодноивыпитьпива", но он каждый раз лепетал про высокие цены и приближающиеся роды, и я оставил попытки.
Жена сжалилась надо мной и поведала мне большой секрет. Оказывается, Лариска и Рёрик собрались уезжать в Израиль, собрали документы и осталось поставить визу. На мой "всхлип", почему меня оставили в неведении, она пояснила, что бояться сглазить, а чтоб не ехать с пустыми руками, они открыли собственный "бизнес" и лепят пельмени на продажу. Я вздрогнул, вспомнив мой сон о бедных кошках, и мой вопрос: "А стоит ли Израиль таких жертв?" повис в воздухе...
В сентябре я, вытащив далеко запрятанные амбиции и почистив ногти, устроился преподавателем литературы в рыбный техникум. Точнее в техникум рыбной промышленности. Не знаю, на что там жалуются учителя, но я быстро нашёл общий язык со своими восьмиклассниками. Я не ломал долго голову, а просто не обращал внимания на то, что девушки во время уроков красят ногти, а мальчики используют нецензурные выражения в сочинениях. На учительских собраниях я быстро заткнул рты, недовольным моим методом воспитания, напомнив о новых веяниях в стране, духе свободы и демократии, привосокупив имена Солженицина и Тополя.
Меня оставили в покое, а один мой ученик даже занял первое место в конкурсе молодых литераторов, написав стихотворение в сложном размере о своём первом гомосексуальном опыте.
Я опять начал выпивать и, возможно, по этой причине пропустил момент, когда над нашей жизнью начали сгущаться тучи. Приходя с работы, я проверял тетради, читал сочинения моих учеников и, оплакивая будущее русской литературы, наливал себе одну, две, три стопки. Позже Клавдия тихо снимала с меня брюки и укладывала меня спать. Рано утром она уходила на рынок, оставляя мне завтрак и записку с пожеланием хорошего дня. Ничего не предвещало бурных перемен и жизнь казалось текла своим чередом: зарплату не платили, ученики матерились, секса с Клавой не было. Как вдруг, однажды, когда я устроился за столом с тетрадями и налим себе привычную стопку, дверь распахнулась и ввалились дочки, а за ними моя жена, нагруженная сумками, но чрезвычайно весёлая и румяная.
- Забельман! - крикнула она с порога, - собирайся, едем к Фишманам!
Дверь нам открыл Рёрик, одетый во фланелевую рубашку и джинсовые шорты. Реденькие волосики были гладко прилизаны, а на затылке виднелась маленькая шапочка." Кипа", как позже поведал он мне. Зрелище было нелепым, учитывая сочетание джинсовых шорт, минусовой температуры в доме и запаха варящихся пельменей. Мы прошли в комнату. За столом сидела Лариса, одетая в наглухо застёгнутое чёрное платье, обтягивающее её огромный живот, на голове был повязан платок, на лице совсем не было косметики, от чего её нос казался ещё длиннее.Она подняла на нас глаза и улыбнулась:
- Шабат шалом! - сказала она и потупила взор.
Я шумно проглотил слюну и перевёл взгляд на стол. На нём стоял один большой хрустальный бокал, бутылка с красный вином и лежала буханка хлеба. Электрический свет не горел, и комнату освещали несколько свечек.
- Шабат шалом, лахем! Вы опоздали, и мы встретили субботу без вас.
- И всё сьели?! - спросили мы с женой в один голос.
- Да нет же, - снисходительно похлопал меня по плечу Рёрик, - друзья, вы приглашены на субботнюю трапезу. Проходите, садитесь.
Лариса с трудом поднялась из-за стола и прошествовала на кухню, Клава пошла за ней. Я, чувствуя себя не в своей тарелке, спрятал пакет с шампанским и селёдкой "под шубой" за спину и сесть не решился. Кто знает, может я сделаю что-нибуть против правил и обижу Рёрика, очевидно твёрдо вставшего на путь познания основ религии иудаизма.
Однако зря я волновался, уже через пятнадцать минут мы сидели в обнимку, пили водку, закусывая пельменями и холодцом. Пили за Россию и русских, пили за израиль и евреев, пили за Сохнут, Эвен-Эзер и родителей. Именно в таком порядке, ибо то, что родители Рёрика, будучи иудеями зачали его и произвели на свет было равносильно тому, что сделал Эвен-Эзер для этой новой репатрианской семьи. Визу они получили, вещи сложили; Лариса дала зарок доносить и родить только в Эрец-Исраэль и теперь они, почувствовав себя в большой степени Фишманами, чем когда-либо, со спокойной совестью уплетали свой последний свиной холодец и запивали дешёвой водкой. Они по десятому разу восторженно пересказывали нам про их поход к консулу. По-убеждению моего друга, на консула, "этого доброго и мудрого израильтянина", в первую очередь произвели впечатление искреннее желание Рёрика строить и возводить эту молодую страну, равно, как и энное количество фраз на иврите и идише, используемых им в беседе. Наличие же подлинников документов, подтверждающих еврейство явилось, по утверждению моего друга, лишь приятной неожиданностью для консула, "этого проницательного и неподкупного человека",и послужило лишь подтверждением ранее принятых решений. Наши, более сдержанные в принятии спиртного подруги, поведали нам потом, как мы с Рёриком пели дуэтом, при чём я пел "Чёрный ворон", а мой друг- неизвестную песню на идише. Но мелодия была одна, и на наших лицах отражалась скорбь.
Аллилуйя!! Эрец-Исраэль распахнул обьятия для семьи Фишманов и теперь с доброжелательным терпением ожидал возвращения заблудшей семьи Забельманов!
Эта мысль намертво врезалась в голову моей Клавдии и пустила "метастазы" в мой ослабевший мозг. Через полтора месяца мы провожали их в аэропорту. Ларисе не удалось дотерпеть, и за две недели до рейса она родила. Вещей у них было немного, и поэтому таможенный контроль они прошли быстро. "Вот всё моё богатство!" - говорил Рёрик, показывая на попискивающий свёрток, не забывая, уверен, что в недрах его помимо младенца были запрятаны драгоценности, доставшиеся Ларисе от бабушки-француженкиголубаякровь и Талмуд. Когда они, стоя за таможенным забором махали нам и что-то кричали, устало, но счастливо улыбаясь, я впервые подумал, что вот он - выход! За спиной ныли уставшие дочки, под ногами возила тряпкой неутомимая злая уборщица, а впереди светились неоном буквы Дю ти фри, этого сурогатного доказательства наличия лучшей жизни куда уходили наши, тоже может-быть сурогатные, но друзья.(продолжение следует...)