Ох, не любит начальство молодых да ранних! Всё им кажется, что слишком стремительно человек продвигается. Вспоминает начальство себя в «его годы». И видит, что молодой пошустрее будет… Значит, надо осадить, на место поставить, научить свободу любить.
Нашего генерального назначили на должность не то с повышением, не то с понижением – чёрт этих номенклатурщиков разберёт. Был он инструктором отдела культуры обкома партии. Но вот представили нового заведующего отделом, и какая-то искра проскочила между ними. Начальник тут же отправил неугодного подчинённого «в мир», познавать университеты. У них тогда разговор был короткий. Отправили бывшего инструктора обкома руководить областным краеведческим музеем. О том, что он вскоре станет генеральным, новый директор даже не догадывался, равно как и том, что сможет создать настоящую музейную сеть, которая накроет почти всю область и тем самым спасёт от исчезновения уникальные памятники истории и культуры, обнаруженные арехологами и этнографами, а также ценнейшие документальные и письменные источники.
Музейные дамы утешали нового шефа как могли, напоминали, что он давно интересуется краеведением, пишет на эти темы. Стало быть, сможет полностью отдать себя любимому делу. Успокоился новый директор. Стал присматриваться, входить в курс дела. И, конечно же, обратил внимание на только что созданный литературный отдел. Оказалось, он укомплектован едва ли не за месяц до его собственного вступления в должность. И кем! Какой-то юноша с нерусской фамилией (это он меня имел в виду). Бывшая секретарша бывшего директора… Ничего себе компания! Надо сказать, что будущий генеральный получил высшее образование не где-нибудь, а в Литературном институте имени А.М. Горького. Разумеется, имел свои представления о том, кто именно и как должен работать в профильном для него отделе.
Неудивительно, что, как только удалось добиться включения в штатное расписание музейного объединения ставки заведующего отделом, генеральный принял на эту должность своего старого знакомого, профессионального журналиста.
К тому времени я уже два года занимал в отделе должность старшего научного сотрудника, вёл работу, связанную с завершением работы над тематико-экспозиционным планом, комплектованием фондов необходимыми экспонатами и подготовкой к созданию будущего литературного музея. Мне казалось, что я имею полное право вместо исполняющего обязанности стать заведующим отделом. И вдруг такая неудача… Разумеется, я понимал, что с позиции руководства могу не подходить объективно на роль первого лица в новом деле. Во-первых, слишком молод. Во-вторых, не омич, не знаю города, поскольку совсем недавно сюда приехал, и город не знает меня. Наконец, пресловутая «пятая графа»… Несмотря на все логические аргументы, я близко к сердцу принял это происшествие. Незначительным оправданием воли генерального было то, что новый заведующий тоже носил «странную» фамилию…
Болезненными оказались и проявления руководящей воли новоиспечённого заведующего. И дело не в его неумелом администрировании – он предпочитал как раз человеческое общение – а в том, что он предъявлял свои полномочия, в основном, находясь в состоянии, скажем так, неадекватном… Не хочу вдаваться в подробности, потому что этот человек до сих пор мужественно борется со своей болезнью, да и дело прошлое. Скажу лишь, что мои переживания были сильны настолько, что в 26 лет я, находясь в предынфарктном состоянии, на два месяца улёгся «отдыхать». Лёг здоровым, а встал, наколотый инъекциями и нашпигованный таблетками, с одышкой, испытывая слабость при каждом шаге…
Знаю наверняка, что некоторым читателям после этих строк покажется, что автор напрасно так откровенно пишет о своих неудачах в карьерном росте. О таких вещах люди обычно молчат, стараются забыть о них. Но я не вижу ничего стыдного в своём болезненном отношении ко всему, что было связано с моей работой. Если бы я хотел делать карьеру, то, несомненно, сделал бы её. И при этом действовал расчётливо, взвешивая каждый свой шаг, каждое слово, как устное, так и написанное в многочисленных публикациях…
Два года под началом первого заведующего литературным отделом стали для меня хорошей школой. Я учился на его ошибках, делал выводы, думал, а как бы поступил сам. В те годы, ощущая в себе склонность к общественной работе, реализовывал её, выполняя комсомольские поручения. Мне нравилось, как сказали бы сейчас, «зажигать». Ещё учась в университете, я сначала вошёл в комсомольский оперативный отряд, а потом был назначен его комиссаром. А в музейном объединении стал сначала секретарём комсомольской организации, а затем неоднократно избирался на отчётно-выборные конференции и даже всерьёз готовился к вступлению в партию… При этом активно работал в архивах и библиотеках, добивался командировок с целью архивной работы в Бийск, Ленинград и Москву. По результатам поездок писал статьи и стал подумывать о диссертации. Причём «генеральная линия» моей работы – сибирский период жизни и творчества Ф.М. Достоевского – совпадала с направлением научной деятельности будущего литературного музея, литературным краеведением. А вовсе не другая линия, как следовало ожидать от ретивого комсомольца. Генеральному и всему научно-методическому совету объединения, как коллегиальному органу при директоре, не нравилось, что этот молодой да рьяный, к тому же с нерусской фамилией, так высоко подпрыгивает, становясь самым заметным из всех. Не высовывайся – получишь по каске. Золотое правило не только на войне, но и в мирной, особенно в чиновничьей, номенклатурной жизни.
На одном из заседаний совета было принято «мудрое» решение об установлении каждому научному сотруднику перспективной научной темы. Я, разумеется, подал заявку на включение в план моего стержневого «Достоевского». Вдруг получаю приказ, в котором чёрным по белому написано, что мне назначается научная тема «Роль партийного руководства в развитии литературного процесса в Западной Сибири».
А теперь, мол, пусть попрыгает…
В ступоре я находился очень недолго. Вскоре на стол генеральному легло моё заявление с просьбой отправить меня в командировку. Да не куда-нибудь, а в Москву, за архивом писателя Н.В. Феоктистова. Член партии с 1918 года, главный редактор многих сибирских и уральских газет, он много сделал для того, чтобы страна узнала творчество Сергея Маркова, Николая Анова, Евгения Забелина, Георгия Гребенщикова, Павла Васильева, Николая Титова и многих других. Своей жизнью Феоктистов являл лучший пример партийного руководства литературным процессом…
Конечно, в своём заявлении я обошёл молчанием, что в архиве Николая Васильевича меня интересовали не столько его журналистские и партийные дела, сколько его рукописи о Достоевском и какие-то материалы, связанные с их написанием...
Ведь в 1928 году именно Н.В. Феоктистов опубликовал в журнале «Сибирские огни» статью «Пропавшие письма Ф.М. Достоевского». Он якобы встречался с Елизаветой Михайловной Неворотовой, которая была знакома с Достоевским и состояла с ним в переписке. Судя по статье Феоктистова, письма пропали в вихре гражданской войны. Он цитирует письмо племянницы Неворотовой Нины Готфридовны Никитиной. Та сообщает Феоктистову, что тетушка разрешила ей, единственной, читать послания Достоевского. Женщина рассказывает об их содержании и о постигшей их печальной участи. За много лет до назначения приказом животрепещущей научной темы мне хотелось удостовериться, не выдумал ли Феоктистов всю эту историю от начала до конца. Взглянуть, если оно сохранилось, на письмо от Никитиной, а заодно пересмотреть весь архив Феоктистова: может быть, найдётся ещё что-нибудь интересное. А тут такой замечательный повод! Вот уж, действительно – всё что ни делается, к лучшему…
Начальство, ошеломлённое такой прытью, скрепя сердце отправило меня в Москву. Я ведь выполнял их личный приказ.
И мои ожидания оправдались. Мне посчастливилось списаться, созвониться и встретиться с дочерьми Николая Васильевича Феоктистова. Привезти в Омск его богатейший архив. В нём, среди уникальных книг, документов и автографов, нашлось то самое письмо Никитиной, полностью подтверждающее историю, изложенную в статье Феоктистова. Но было там и ещё одно письмо, в котором знакомство Достоевского с Неворотовой трактуется совершенно иначе… Этому я посвятил главу в своей книге «Поручаю себя Вашей доброй памяти» (Достоевский и Сибирь»). Глава называется «Легенда и быль о пропавших письмах Достоевского».
Но не было бы ни этой статьи, ни многих других, не сумел бы я узнать и чужой мне тогда город Омск, познакомиться с интереснейшими людьми, найти в архивах и библиотеках страны ценнейшие документы, сведения и забытые первоисточники, освещающие историю формирования, становления и развития литературных традиций Омска, если бы не гоняли меня как сидорову козу мои первые начальники, если бы, желая навсегда забыть о моём существовании, не посылали меня «туда, не знаю куда, принести то, не знаю что»…
Сегодня, оглядываясь в прошлое, могу сказать «спасибо» и генеральному, и назначенному им заведующему литературным отделом. Всё, что происходило со мной в те годы, стало бесценным житейским, архивоведческим, научным, писательским опытом. Земной поклон им, а также тем сотрудницам краеведческого музея, которые, пытаясь обуздать меня, остановить моё рвение, накропали на меня донос в райком комсомола. И меня, собравшего три рекомендации, даже не стали обсуждать на бюро. Спасибо всем им за то, что, не допустив меня в партию, они тем самым разделили пополам и сильно смягчили потрясение, испытанное мной впоследствии, на рубеже 80-90-х, когда «Огонёк» из номера в номер публиковал разоблачительную правду о советской власти, культе личности, репрессиях и о большевизме. С партбилетом в кармане пережить истины, открывшиеся на рубеже 80-90-х, мне было бы много труднее.
За 30 лет музейной работы у меня выстроилась своя шкала ценностей. Когда-то Достоевский, выйдя из каторжного острога, сказал, что его «осанна» прошла через «горнило испытаний». Вот и у меня были своё горнило и свои испытания. Они, конечно, не сравнимы с тем, что пережил лишённый свободы и права писать Достоевский, но, говорят, что каждому даётся по силам его.
Мне – хватило…