Он встретил меня случайно, в троллейбусе.
Вначале долго брела по безлюдной улице, потом мерзла на остановке. Стояла и почему-то думала, что мерзну не от холода, а от какой-то непонятной тоски.
Ах, да! Это небо, это серое, серое небо, легкий туман, от чего и воздух казался серым и каким-то сумеречным, хотя был еще полдень.
Все собирался и собирался пойти дождь, но, видимо, и он испытывал нервы людей.
А эту ужасную погоду, когда за окном – непонятно что, какое-то прощанье природы из желтых листьев, луж и тумана, – не выдерживали ни одни людские нервы.
И всем хотелось быть как раз по другую сторону окна, где добреют глаза начальника от уютного дымка чайника на столе у одной из подчиненных и запаха домашних печений на тумбочке у другой. И где такой милый, почти домашний уют, что можно просто-напросто задвинуть занавески на окне.
И никого, никого на улице: все – по делам, по делам. «Мы заняты, погода, слышишь? Мы заняты».
А в подтексте: «У нас не железные нервы, слышишь, не железные, от твоей тоски на остановках мерзнуть, хоть бы дождь пошел, тогда бы все встало на свои места».
И люди забираются в магазины и долго бродят там в какой-то неповторимой задумчивости. Другие забивают необитаемые кинотеатры, к великому удивлению местных билетерш, и пережидают там до лучших времен.
На остановке вместе со мной мерзла какая-то совсем молодая парочка. Вернее, делала вид, что мерзла, а на самом деле целовалась.
Господи! Скоро, совсем скоро таким будет мой малыш. Недавно, совсем недавно такой была я.
Да, кстати, надо поскорей забрать сына из садика, пока сам не сбежал. Вчера уже дождался от папы шлепка за свое безобразное поведение.
Но самое смешное было, когда он после этого, строя из себя обиженного, часа три плескался в ванной:
- Сына, выходи, спать пора.
Но в ответ только лишь усиливался плеск воды: «сына» делал вид, что так торопится выходить.
В конце концов, он был вытащен папой чуть ли не за шкирку, уложен в кроватку, укутан одеялом, из-под которого потом долго слышалось непонятное однотонное гудение. Оказалось – пел сам себе колыбельную.
Да, сына, скоро и ты будешь также стоять с кем-то в обнимку на остановке и хитро колдовать про себя, чтобы подольше не было этого злополучного автобуса.
Подул какой-то противный ветер, каждую секунду может начаться, Бог знает что, а я забыла зонтик.
Почему-то вспомнился последний провал на сессии и сочувствующие лица бывших одноклассников, которые со школьной скамьи дружно переползли на студенческую, чтобы не выбивать жизнь из ее привычной колеи. И все пошло опять своим чередом.
Опять не о том думаю. Надо думать о том, что я не люблю ездить в троллейбусах и о том, что один из них уже показался на горизонте, и он как раз идет к моему дому.
Выбора не было, пришлось довольствоваться этим невымирающим видом транспорта.
Зашла на заднюю площадку, пробила билет и решила остаться стоять около окна, хотя салон был полупустой. И вдруг я почувствовала его.
Я не знаю, как это бывает, но знаю, что бывает. И знаю, что бывает со всеми. В троллейбусе было мало людей, но почему-то я не увидела его сразу. А сейчас...
Я знала, что он рядом. Совсем, совсем рядом.
Я наклонилась к стеклу. На асфальт осторожно падали долгожданные капли дождя.
Я не видела, я и не смотрела, я ощущала: с передней площадки навстречу мне, не спеша, шел парень.
Вот он просит посторониться маленького старичка, извиняется перед какой-то полной женщиной.
Все казалось чем-то до боли привычным и обыденным. Мы всегда шли навстречу друг другу. На встречу. Да ведь и жили-то в соседних домах.
Эта знакомая походка еще издали замедляла мне шаги, мысли, даже дыхание. Да и не надо было никуда идти, ни о чем думать, ни даже дышать: навстречу шел он.
Мы еще издали начинали друг другу что-то говорить, читать по глазам, а то и просто распознавать по улыбке. И еще вдруг начинался листопад.
Солнце светило ярко-ярко. А листья, желтые-желтые листья кружили голову так, что в себя я приходила только у своего подъезда.
Почему-то сразу становилось грустно за всех вокруг. Потому что никто ничего не видел, кроме двух идущих навстречу людей, которые проходили друг мимо друга, даже не оторвав взгляда от земли.
Еще почему-то вокруг не было желтых листьев, и я никак не могла вспомнить, о чем же мы говорили.
Иногда он шел, бережно обнимая маленькую девчушку. Она была такая маленькая и смотрела на него снизу вверх, а он наклонялся и целовал ее в замерзший носик.
Они встречались уже давно и ходили слухи, что у них – большая любовь. Да это и так было видно всем, видно по их глазам, с какой-то странной смесью преданности и восторга.
Я не видела, я и не смотрела, я ощущала: с передней площадки троллейбуса навстречу мне шел он.
Вот он просит посторониться маленького старичка, извиняется перед какой-то полной женщиной. Почему-то показалось солнце и желтые, желтые листья.
Я слегка тряхнула головой, – за стеклом троллейбуса был серый дождь, серый асфальт, серое небо.
Я никак не могла понять, прошел он мимо или еще не прошел, когда чья-то теплая рука коснулась моего подбородка и слегка повернула к себе мое лицо.
Эти задумчивые и такие родные и понимающие глаза.
- А ты постарела...
Как же так, я ведь в институте еще учусь, не бабушка какая-нибудь, нет, он не сказал этого, он подумал так, я по глазам вижу:
«Ну, вот ты и постарела без меня...»