Он всегда ходил мимо этого дома. Так ему было удобней. Так он быстрей подходил к своему дому.
А там уже ждали. Мама, папа, жена. А там уже ждали. Из духовки, должно быть, валил уже одуряющий всех в квартире аромат, который никто кроме его матери не мог создать.
Маленькая, молоденькая жена, пританцовывая тут же, на кухне, уже что-то пробовала, облизывала свои тоненькие пальчики. Без конца роняла ножи и вилки, поднимала, смеялась, кричала, что скоро он придет, и роняла снова.
Словом, мешала, как могла, хотя все на полном серьезе считали это «учебой приготовления пищи», да и вообще – огромной домашней помощью.
Отец, как всегда, совмещает приятное лежание на диване с полезным просматриванием газет, прослушиванием последних новостей по радио и подглядыванием одним глазом в телевизор. Иногда невестке удается стащить ему что-нибудь из кухни для пробы и тогда он разыгрывает роль тонкого ценителя и строгого дегустатора.
Время от времени из кухни выходит сама хозяйка дома и смотрит на огромные электронные часы над диваном. Все ждут его.
Он всегда ходил мимо этого дома. Правда, когда-то в далеком-далеком детстве дома не было, а был пустырь.
Это было единственное, огромное место для раздолья всей окрестной шпаны. Футбол, городки, ловушки, казаки-разбойники – ну где же еще найдешь второе такое место для разгула всей местной «бандитской» братии, еще самого сопливого возраста.
Кругом были серые коробки одинаковых пятиэтажных домов, которые не давали никакого права их новому микрорайону отличаться от других, не новых. И вся шпана валила на пустырь.
Он и ногу-то единственный раз в жизни сломал здесь же, на пустыре, причем на совершенно ровном месте. А потом расплачивался трехмесячным наблюдением за жизнью с балкона своей квартиры.
А потом построили дом. То ли строители недовыполнили план построек, то ли руководство города вспомнило, что район все-таки новый.
Так или иначе, вскоре среди серых коробок пятиэтажных домов возвышался огромный двенадцатиэтажный красавец. Старожилы района с почтением проходили мимо дома по асфальтированной дорожке, заменившей народную тропу на пустыре, а мальчишки бегали в дом кататься на лифте. И он бегал, тем более, что их дома оказались соседями.
А потом прошли годы.
Много что было. А осталась скучная работа на заводе. Работа была неинтересная, скучная, но прибыльная.
Остался девиз, жить, как все, заковывающий веками в тюрьму обыденности наше сознание. Остался вопрос: «для чего живу?», и непонимание, что ответа-то не будет. Ответа не будет, если жить, как все. Осталась жена, привезенная родителями.
Остался дом.
А он всегда ходил мимо этого дома. Так ему было удобней. Так он быстрей подходил к своему дому.
Правда, можно было сделать большой круг и в глаза не видеть этот чертов двенадцатиэтажный дом, а подойти к своему подъезду с другой стороны. Но так было дольше. А дома уже ждали. И он всегда ходил мимо.
Он и сейчас шел мимо. На тополях, росших вдоль дороги, шелестели от ветра листья.
Навстречу, по дороге, шел старик. Старик рассеянно шарил перед собой палкой и подслеповато всматривался вдаль.
Он не любил стариков. Они были свидетелями. Они были свидетелями жизни, которую вам предстояло еще прожить.
Вам предстояло еще ее прожить, а они уже знали, что на вашем пути будет не только хорошее, но и плохое, не только радость, но и горе, не только добро, но и зло, сделки с совестью, подлость и предательство.
Он не любил свидетелей того, что ты делаешь сейчас и в чем у тебя нет времени раскаиваться: ведь надо спешить жить дальше. Он не любил мыслей, что старость дана нам для того, чтобы вспоминать свою жизнь.
И он облегченно вздохнул, когда перед самым домом разминулся со стариком. Он облегченно вздохнул и не выдержал. Он посмотрел наверх.
Крайнее окно на третьем этаже было темно. У окна, по-смешному расплющив носик о стекло, стояла женщина. Он недовольно поморщился: опять не выдержал.
У окна, расплющив носик о стекло, стояла женщина. Она смотрела на дорогу и, наверное, стояла на цыпочках.
Она, должно быть, уже видела старика и почему-то думала: «Сейчас, сейчас».
Еще, наверное, там, в глубине комнаты, плакал ребенок. Он раскидывал маленькие ручки по кроватке и плакал тоненьким голоском, а женщина думала: «Ну, сейчас, сейчас, потерпи».
Он недовольно поморщился: опять не выдержал.
Сверху смотрела женщина. Кто, где, когда видел эти глаза? Сверху смотрела женщина:
«Ну, теперь все. Прости, теперь, правда, все. Просто соскучилась страшно. Просто сто лет не видела…»