Знакомьтесь: Толя. Так обращаются к нему все, кроме его маленькой дочки. Толя-Хроник. Так называют его все, кроме его печальной жены и, пожалуй, моего старика-отца, который зовёт его на свой лад – Толик-Хронь. Или просто Хронь. Толя живёт в одном подъезде с моим отцом, только двумя этажами ниже и по другой вертикали. С моим отцом они вместе работают и, иногда (иногда – вместе), пьют. Толя постарше меня года на три, мой отец считает его пацаном (мальчишкой), я считаю его отцовским собутыльником.
Вот он. Возвращается с работы. Возвращается Толя, как и одевается – только с работы. Просто, грязно и одинаково. Идёт ровно, мягко и собранно, как колонковая кисточка - по заранее проведённому контуру – а всё-равно видно: выпивший. У него нет взгляда. Он просто смотрит. Я его замечаю и – по ряду причин, я с ним тоже не здороваюсь за руку, только киваю – заблаговременно ухожу. Он видит меня и, наверное, благодарит: ему неловко встречаться со мной лицом к лицу – он не знает, как ему себя повести.
Мой отец спит дома пьяный. Я выгуливаю его щенка – толстого добермана по кличке Борман. Толю, как зомби, поглощает провал разбитой парадной двери.
У Хроников на балконе развешено бельё. При том к балконным перилам, наружу, приделаны две лаги, между которыми натянуты верёвки. На этих верёвках полощутся высохшие простыни с казёнными штампами.
Толя, войдя в квартиру, переменился. Стал злее и увереннее. Даже «малька», вынутого из кармана не стал пить тут же, с горлышка, а, пройдя обутым на кухню, выудил из полной грязной посуды мойки так и не помытый стакан. Сел за стол, освободив волевой рукой пространство на приросшей к столешнице выцветшей клюёнке. Налил половину. Снова встал. Только сейчас вполне понимая, что он на своей территории, пошатнулся; сделал шаг к холодильнику, и распахнул, как женщину, его дверь. Вынул кастрюлю. Открыл крышку. Чтобы освободить руку, поставил кастрюлю на грязную плиту. Положил крышку на соседнюю конфорку. Рукой достал из холодного супа кусок варёной капусты и снова сел к стакану. Посидел так с минуту – в одной руке крыло капусты с потёками пустого бульона, в другой руке стакан с тёплой водкой. Ни музыки, ни радио, ни шума в голове. Выпил мелкими глотками, пошло выставив мизинец. Посидел ещё немного, по-коровьи равнодушно, слюняво зажевал капустным, ненужным теперь, листом.
Жена Толи, тень без имени и истории, возвращалась обычно вскоре, и всегда Толика позднее. Она, по всей вероятности, тоже где-то работает, но никто, даже мой отец, по этому поводу никогда ничего не сказал, хотя, наверняка единственный, знает её по имени. Толя, съев лист, вылил вторую половину "малька" в стакан. После капусты, кислевшей ещё во рту, захотелось есть. Пожрать, как он подумал. Но греть суп, вставать, заморачиваться – он не нашёл себя готовым и решил дождаться жены. Вторую половину "малька" выпил сразу, без церемоний, такими же мелкими глотками и оттопырив мизинец. Выпив, пошарил в нагрудном кармане робы рукой, достал сплющенную пачку сигарет, зажигалку. Скривившись, подкурил. Выпитое Толю взбодрило. И заусило. Куря, он продумывал вновь, истасканные варианты продолжения, перемежая их с несбыточными мечтами, и поисками бессмысленных оправданий своему сложившемуся порядку жизни. Денег у Толи не было. Он, как это водится, два раза в месяц – аванс и получка – отдавал всё жене: в дом. При том делал это с мещанским самолюбованием, играя барина, главу семейства, смакуя иллюзию благополучия – снисходительно, требуя негласной благодарности кормильцу и добытчику. Однако, уже в тот же вечер, вымогал у жены отданное, чтобы, на той же волне, «угостить друзей», но, по существу, не трезветь самому. Жена, обречённо бранясь, уступала. Толя ценит свою жену. Может, по-своему, даже любит. Он верит её разумным доводам, но, возможно бесстыже, знает, что у неё всегда найдётся заначка. Заначка всегда находилась: всегда – последняя, но так было каждый день. В этом, быть может, и состоялся секрет их брачного благополучия – Толя влюблялся в свою жену каждый день заново. А она умело дозировала это, позволяя себе, на правах хранителя контрольного пакета, некоторое девичье ломание, перед неизбежным актом мужской сатисфакции.
Скучая за сигаретой, Толя ждал прихода жены. Он спокоен: что-нибудь сообразится. Тем более, на крайний случай, он пойдёт к соседу – моему отцу: видев меня, Толя подсознавал, что не обошлось без гуманитарной помощи.
Прилив оптимизма спровоцировал добродетель. Толя, коротая время, уже всё предвкусил. Он заранее снова влюбился в жену, распалив себя настолько, что решил облегчить её обязанности. Например – можно помыть посуду. Воду Толя не любил. Во всяком случае – пресную. Он, тяжело поднявшись, подошёл к раковине, заранее зная, что не перенесёт такой жертвы, даже во имя своей возлюбленной жены. Постояв, больше для собственного показательного смирения, некоторое время у полной мойки, Толя выходит на воздух. На балкон. Снова закуривает. Отгоняя, как назойливою осу, слово «сучка», Толик подыскивает подлежащее к предложению «Где эта … ?» Сигарета быстро тлеет и Толик, спохватившись, не знает, куда стряхнуть пепел: внизу похлопывают застиранные транспаранты простыней – белые флаги всему, что снаружи. Щелчком отправив бычок куда-то на меня с Борманом, Толя усердно принимается помогать жене.
Чуткий Борман, за ним глаз да глаз, жрёт всё, что помещается в его детскую пасть. И тут, вдруг, остановился - красиво, по-взрослому, принял стойку. Ойкнула на скамейке соседская бабушка. У нашей парадной лежал скомканный парашютный купол, с Толей в начинке. Я, скорее за Борманом, чем сообразив, подошёл к случившемуся. Толя лежал, спутанный стропами бельевых верёвок, среди чистого постельного белья в грязной своей одежде и не шевелился. Успокоенный и, от того – счастливый, словно невеста.
- Что, парашют не раскрылся? – я поднял голову. Мой отец, просоленный моряк, курил свой Беломор в открытое окно. Списанный по возрасту, и вообще, в торпедные мастерские, он вот так, цинично выпуская дымок, сидел бы даже на палубе подбитого своего корабля, деля с ним свою судьбу или, вернее, участь.
- Позвони в «скорую», ЧЕЛОВЕК за бортом, - попросил я его.
Доктор, вышедший из белой машины, на вид грузин, деловито ощупал Толю Хроника короткими, волосатыми, но – удивительно чистыми пальцами. К тому времени отец мой спустился, как он сам выражался, на берег. Неспешно подошли ещё несколько инвалидов разной степени тяжести и профиля – развлечься дворовым происшествием. Мой отец и грузин-доктор лениво соревновались в острословии. Толя так и молчал. Я стоял поодаль, выпасывая вездессущего добермана-Бормана, как во двор вошла толина жена. Завидя меня, крайнего к ней, она смутилась. У неё, как и у Толи, тоже были причины меня избегать. Но несколько иные: вскоре после смерти моей мамы, я увидел её кофту на жене Толи. Нормальный шаг моего отца. О чём я с ним и хотел поговорить. Но Толина жена, унаследовавшая весь гардероб моей мамы, вероятно не осознавала в этом шаге моего отца исключительно гуманитарный аспект и неимоверно меня смущалась. Вот и сейчас, идёт, готовая провалиться под землю, прячась, как страус, глазами. Вдруг видит происшествие и, угадывая, может, по знакомым простыням, мужа, забывается и почти бежит. В преддверии горестного вопля притих даже мой отец. Жена Толи, согнувшись, как морской пехотинец при перебежке, подбежала к мужу. Постояв мгновение при полном молчании окружающих, возопила:
- ЧТО Ж ТЫ, ПОДЛЕЦ, МЕНЯ ПРИ ЛЮДЯХ ПОЗОРИШЬ!
Отец и доктор, не сговариваясь, отошли покурить к машине, любезно предлагая друг другу зажжённые зажигалки.