Божьи люди

Нина Ганьшина
И вдруг дар стал покидать меня. Я не могла придумывать рифмы. Фразы не складывались в ритмические строфы, а проза получалась вялой, тусклой и заскорузлой. «Но зато ты счастлива, - сказал мне голос. – Ты же хотела счастья взамен Божьего дара». Я оглянулась по сторонам; я выглянула в окно. Мир был безмятежен и вечен. Бог дарил людям тепло, радость и спокойствие. А мне бы-ло мало этого. Мне, осененной Божьим светом, слагавшей стихи так же естественно, как другие произносят слова и предложения, мне, чьи письма о любви стали продолжением величайших любовных историй мира, - мне захотелось простого счастья. И я отказалась от дара. Божий луч покинул меня. И вот я счастлива. У меня любимый муж, трое любимых детей, дом в пригороде. Ах, я счастлива, счастлива, счастлива! Мы с мужем любим друг друга. Он работает. Старший сын учится. Я жду их дома с двумя младшими детьми. И все те женские заботы, о которых многие женщины говорят с тоской и ожесточением, мне дороги, потому что овеяны любовью к мужу и детям. Господи, как я мечтала об этом! Я просыпаюсь ночью и гляжу на родное лицо моего мужа. Луна светит в окно. Тихо. Я вздыхаю и целую его, своего родного, единственного, любимого. Я целую маленькое блестящее колечко на его руке и – такое же – на моей. Потом я поднимаюсь по деревянной лестнице в верхние комнаты и целую спящих детей. Лунный свет мягкий, желтый, он кажется теплым. Я счастлива. Это мой муж. Это мои дети. Это мой дом. Это мое счастье.

Мне нравится готовить обеды на всю семью. Мне нравится стирать одежду и развешивать ее на свежем ветру во дворе. Мне нравится работать в огороде и видеть, как распускаются цветы, как зреют ягоды и овощи. «Боже мой! – шепчу я в сияющее летнее небо. – Я счастлива!»
И так много было во мне счастья, что захотелось о нем рассказать, захотелось показать другим мою радость, мою жизнь, мою любовь. Я садилась вечером к столу, зажигала небольшую настольную лампу и пыталась писать. Но те слова, которые так просто и весело рождались на бумаге когда-то, не вспоминались. Язык словно задеревенел, мысли путались, и даже рука казалась тяжелой, словно я держала не шариковую ручку, а топор или лопату. Я смотрела на лунный свет, на черемуху за окном, на нежные цветы – и душа страдала, переполненная невысказанным. Но рука отказывалась писать, потому что слова, просившиеся на бумагу, не складывались друг с другом.

«Отчего нельзя быть одновременно счастливой и осененной Божьим даром?» – хотела написать я. Но вместо этого написала одно слово: «Прощайте!»

Утром все решили, что я умерла. Погоревав и совершив все положенные в таких случаях действия, муж мой хранил записку и верность полгода. Затем записка потерялась, а мое место заняла другая женщина. Она никогда не писала стихи, но зато умело вела хозяйство, каждый день мыла полы, пекла блины и пироги и крепко спала по ночам. Дети привыкли к ней и звали «мамой».

Тело мое навсегда успокоилось в земле. Но бессмертная Душа, соеди-нившись с сонмом других душ, обрела высшую истину, которую не суждено познать простым Божьим людям, даже осененным Божьим лучом. Я не могу поделиться этой истиной, этим недоступным для земных людей знанием. Все, что я могу, - это являться в минуты пробуждения моему маленькому сыну в виде яркой светящейся точки. Сын не осознает ниспосланный ему дар. Просто он удивляет иногда окружающих людей недетскими словами: «Если бы каждый думал только о себе, мы бы до сих пор жили в пещерах». Мачеха пытается уложить его в постель, думая, что у ребенка жар, а мой бывший муж страдает и тоскует, не понимая, отчего так тяжко на сердце. Он не видит маленькой точки света, он зовет меня во сне, но утром солнце и птицы будят его, и радостный чистый мир заставляет забыть ночные страхи и сомнения.

Отказавшись от земного счастья, отказавшись от Божьего дара и постигнув вечность, я думаю о тщетных потугах земных людей: они пытаются доказать в своих книгах, что трагедия художника в его отрыве от реальности, они рассматривают талант как глубокую работу человека над собой, они считают вдохновение результатом кропотливых усилий, они полагают, что любовь не рождается на небесах и что человек создан для счастья.

Я пребывала в нирване бесконечности. Вокруг меня вечно сиял божественный свет. Создания Бога – Божьи люди – не поднимая глаз брели по Земле, исполняя волю Божию. У каждого из них была своя судьба. И в конце концов каждый человек угадывал свою судьбу – рано или поздно, но угадывал: просто одним было суждено угадать рано, другим – поздно. И лишь немногим из Божьих людей был дарован Божий свет, Божие сияние. И тогда эти люди достигали невиданных высот: в науке, в поэзии, в любви. Может быть, они и не были счастливы до конца, но их манил и звал за собой неведомый свет, они уходили в познаниях все дальше и дальше. Они были счастливы в своем стремлении к свету. И даже умирая, они оставались чистыми и трепетными, как живое пламя. Подтверждая величие Бога, светлые души ушедших яркими точками напоминают о себе, чистыми снами тревожат живых, ясными птичьими голосами волнуют сердца, сияющими солнечными лучами согревают живущих Божьих людей.

Счастлив в своем неведении юродивый Шура. Исполняя Божий замысел, просит подаяние. Скудный ум не позволяет осознать ему, что именно в этом его предназначение. Мой маленький сын, не читавший Достоевского, говорит о Шуре почти его словами: «Должен ведь кто-то убирать дворы. Не всем же писать книги».

На собранные монетки Шура покупает хлеб, крупу, макароны и стаканчик мороженого. Он не знает, что на свете есть крупные города, есть люди, у которых много денег и машин. Он лежит в своей каморке, облизывает грязные руки с остатками сладкого мороженого и счастливо засыпает. Сны его тихи и наивны. Божий человек Шура обделен Божьим лучом и потому счастлив. Обделен Божьим лучом и другой человек – Аркадий. Он образован, знает два языка, но жизнь его сложилась как бесконечная погоня за деньгами. И, казалось бы, что общего у него с Шурой? А общее то, что умный Аркадий тоже не знает, что его судьба – это Божие дело. Мечется Аркадий по жизни, собирает деньги, устал, забыл оба своих языка. А денег все мало, хочется приписывать и приписывать нули.

О, разнообразие жизни!

Да где же сам человек? Где же он сам, со своими стремлениями, надеждами, мечтами?
Тихо улыбаются с небес светлые души. Блестят яркие точки в ночной тишине и темноте. И звонкий голос моего маленького сына опять пугает непонимающую мачеху: «Вот и все, что я хотел сказать в своей новой жизни!»

Это и есть Божия справедливость: никого не оставил Бог, никого не обделил, всем подарил судьбу, избранным пожертвовав часть своего сияния.

Антонида тоже Божий человек со своей судьбой. «Это жизнь. Ее надо жить», - сказал ей пьяненький брат. Жизнь Антониды началась с того, что ее старший брат, бывший в то время подростком, жестоко простудился, а сотрудник ЗАГСа (как в том анекдоте) оказался сволочью. И вот теперь, страдая, называет она свое имя, словно у нее постоянно заложен нос. «Антонина?» – переспрашивают ее. «Антонида», - бесконечно тоскуя, соглашается она. Ее когда-то длинные рыжеватые волосы поредели. Муж от нее давно ушел. Дети выросли. Она жалеет всех обездоленных кошек, собак и птиц.

А вот Николай Николаевич Старицын осенен Божьим сиянием. Ему девяносто два года. Он так давно живет, что все соседи, казалось, родились позже, чем он. И потому его фамилия кажется всем говорящей: старый человек – вот и Старицын. Да он и молодым-то, наверное, не был никогда.

Николай Николаевич выходил во двор и долго смотрел в небо. Он крепко стоял на коротковатых ногах, удерживающих такое же короткое, но могучее тело. Глаза были красными от напряжения: Николай Николаевич писал романы. Он писал философские романы о жизни, о Боге, о Божьих людях. Он глядел в небо, увидав там блестящие точки. Казалось, он даже слышит голоса, шелестящие, как опавшая листва. А о счастье своем он не думал. Он просто не успевал о нем думать. Он спешил домой, за письменный стол – и рука торопилась за мыслями. И ночью часто горела лампа в его одинокой квартире. «Как прекрасна жизнь! – вздыхали люди, читавшие его романы. – Как прекрасно жить на Земле». Им казалось, что человек, который написал эту светлую прозу, - молод, счастлив и удачлив. Они не знали, что означают эти слова: счастье и удача. Может быть, и сам Николай Николаевич до конца не осознавал этого. Иногда он смотрел на себя со стороны, и ему становилось не по себе: как он бесконечно стар, как он невообразимо долго шагает по Земле в старомодных ботинках, в которых вместо стелек подложены пожелтевшие газеты. Но вот, увидав сияющую точку среди облетевших голых веток, он забывает о себе – и опять молодая, веселая проза рождается на чистых листах бумаги.

Он понимает жизнь. Он знает, зачем живет Шура, он жалеет Антониду. И он даже слышит, как среди ночи шепчет мой сын, проснувшись от сияния светлой точки: «Если бы все люди были умными и всё знали, - было бы неинтересно жить». Мачеха, недоумевая, склоняется над ним. Отец вздыхает горестно.


Ищут путь свой Божии люди. Ищут каждый из них свою дорогу, свою тропинку. Всем подарил Бог судьбу. Все обретут ее. В этом – высшая справедливость.

…Степан родил Николая. Николай родил Георгия. Георгий родил Ивана. Иван родил Игоря. Игорь родил Алексея. Алексей родил Илью. Илья родил Степана…