«И этот смех на твоих соленых губах. Как мне объяснить тебе, что тоской обретение мниться этими висящими неделями? О, Милый, в хаосе растрепанных звезд я шла к твоим плечам, поднимая шорох с волос, выдирая ногти с грязными предрассудками. Царапая тебе, раздираю душу свою».
«Мой непростительный Грех, моя редчайшая Улыбка, прости меня. Неверно я в мыслях обвинил в тебя и, знаешь, в ту же секунду, рванулся со стула, будто обжегся. Моё раскаленное сердце пламенем, маяком тебе. Ты - мой первый вздох. Я преклоняюсь, тебе бродящей в темных садах моего изнеможденного мира».
Шел человек по улице с куском сливочного масла. И неизвестно было, о чем думал он. Из окна кричала женщина. Она звала гулявших во дворе сыновей обедать. Шумел ветер, поднимая пыль, плясали краски улицы. Картинка сложилась в обыденную суету, от которой бежали два сердца, выжигавшие друг для друга бумагу. Пока уставшие от работы люди спали в своих квартирах, на старых или удобных кроватях, он и она расширяли пространство.
Смогу ли я объяснить? Но для них не существовало философии, разума, свободы. Их жизнь, всепоглощающе привела их в чистоту пространственной формы существования. Мир прогибался, растягивался вне законов физики, огибая теории гносеологии. Не строя правил, теории и мнительных предположений, они создали абстрактную формулу власти друг над другом, огибая самих себя. Он жил в ней, она - в нем. По секундам обратных отсчетов в сотнях параметров, которые они не разбирали. Там покоились элементы совести, тщеславия, гордости, альтруизма. Созидание обратилось в творчество, разбив все возможные грани и границы. Запредельность сводила их с ума. Они часто ссорились. Ярость была настолько сильной, что их разногласия, в конце концов, сталкивались, как часто рядом оказываются противоположные друг другу вещи. Тогда буря утихала, и они молчали рядом, обнимая закат или воспевая красоту линии рассвета. Но ведь, в сущности, они были простыми людьми.
Я просто однажды увидела их на улице. Они пели звуки, вытягивая каждый, так чтобы слоги разбивались, не успевая складываться в слова. Стояли на тротуаре, в ожидании зеленого света, как раз неподалеку от человека с маслом.
«Пели птицы и бабочки, я мечтал о тебе в прохладе, я кажется, тогда лепил руки моей гипсовой невесте. Я так хотел, чтобы эти тонкие изгибы были твоей живой плотью. Ослабевая от болезни и тоски, я как котенок, заплакал. Слезы лились на гипсовые локти, вдруг выглянуло солнце, материал засверкал, как мокрая фарфоровая
настоящая кожа. Я этого не вынес и спустился на улицу. Поспешил купить тебе роз».
«Забвение отражения и жадного подражания унесло, тебя и меня, покорив Слабым. Сильное черство, неподвижно и мертво. Соседи впервые за месяц звали чай пить, но я не пошла, забоялась».
Будучи человеком храбрым, я распахивала свою душу и внимала несчастьям других людей, рассовывая их сопли по карманам. Но с этими двумя сталось иначе. Мне хотелось написать про них бесконечную повесть, бессмертную и легендарную. Но не вышло этого..
Почти до конца мне удалось понять, как он мокрый и сдавленный провожал ее, сажая на трамвай в другой конец города, как он сломленный ее быстротой и мимолетностью, не мог отдышаться от их редких встреч. Она была как молодая лань, пуглива и осторожна.
В один свежий вечер он собрался проводить ее, уже предчувствуя свое раздражение и бессмысленную злобу, а она молча посмотрела на него и мотнула головой. Мир сузился. Вечер погрузился в глубокое созерцание нового.
С того вечера она осталась у него, точнее прибыла туда, где ей и следовало находиться. Он нежно растаял в ней, не понимая ничего прежнего, утонул в благоговении истинно любимой. Не помнил, как родился, кто его мать и отец, как его и зовут и что он делает в своей жизни. Он вспоминал потом стойкое чувство преддверия, особого начала. Это было похоже на сотворение мира. Шел ливень, шипящий и прохладный. Листья колыхались, напиваясь влагой..
Он проснулся рано, еще было темновато. « Ошеломленный. Я чувствовал себя Богом. Мир был моим или даже я был миром. Потом я испугался, потому что ее не было рядом. Я заледенел от ужаса, не мог шевельнуться, и дрожал в исступлении. В пересохшем горле не нашлось такого бы крика, которым хотелось закричать мне.
Я услышал. Плач, всхлипывания. Понял: она ревела на кухне, поначалу тихо, чтобы не беспокоить меня. Но сил сдержать свои эмоции ей не хватило. Она ревела так громко, надрывно. Я думал у меня сердце остановится. Я хотел подбежать к ней, но ощутил, что не могу сдвинуться с места. Я как никогда медлил в своей жизни. Сделал усилие.
Когда я увидел ее в рваных кусках рассвета, продиравшегося сквозь соседние дома, я понял, что бог не я. Что вот это существо, с мокрым от слез лицом, есть Бог. Я упал. Не мог сказать ни звука. Я лежал у ее ног.
Молча сидели мы не знаю сколько времени. Уже рассвело. Потом она будто очнулась. Перебирая ладонями , как луч перекатилась по стене. Собрала простыни, открыла окна, налила мне крепкого чая и села в угол.
Я не знал, как к ней подойти, но я чувствовал такую любовь, что мог визжать, как глупый щенок. Я решил доработать слепок и хоть немного обуздать себя.
Она молчала до вечера. В глазах впервые я прочитать ничего не мог..»
«На перекрестке времени и движения есть угол, с которого можешь увидеть весь мир. Может в тот вечер так и было. Созданный им и мной мир, открыл свои механизмы и доказал незыблемость бытия своего».
Я до последнего хранила их письма и дневники, но когда в мороз в моей ледяной квартирке топить стало нечем, я, глотая слезы, сжигала чью-то вечность.