1
Во второй половине мая 1941 года я со штабом дивизии выехал в Бийский лагерь. Жена с сыном остались в Новосибирске. Ольга работала зубным врачом в пехотном училище, с которым вскоре выехала в лагерь в Юргу. Навсегда мне запомнился день 22 июня 1941 года. Было воскресенье, праздник - день открытия лагеря. Погода стояла прекрасная, ярко светило солнце. На поляне среди леса состоялся митинг, после которого приезжие артисты давали концерт. Торговали палатки со всякой снедью. У всех было хорошее праздничное настроение. Вернувшись в свою палатку, я услышал хриплый голос репродуктора, висевшего перед штабом лагеря: - Внимание, внимание. Слушайте экстренное сообщение.
Это Молотов сообщал народу о страшной беде, о том, что сегодня на рассвете немцы большими силами вторглись на территорию нашей страны и бомбили ряд городов. Хотя чувствовалось, что войны с немцами нам не миновать, никто не ждал ее так скоро. Еще неделю тому назад мы прочли в газетах опровержение ТАСС на информацию в английской и американской прессе о том, что будто немецкие войска концентрируются у советской границы, что какие-то перемещения войск происходят и на советской стороне. В опровержении говорилось, что лишь в целях лучшего расквартирования одна дивизия была отправлена из Новосибирска в Иркутск. Никакой дивизии мы не отправляли; но я знал, что новые дивизии формировались в округе, и их к началу войны стало десять вместо четырех. Недавно одна дивизия из Славгорода была отправлена в Ахтырку под Харьков. Кому нужна была эта ложь с опровержением? Кого хотели наши руководители обмануть? Разве только самих себя.
После выступления Молотова все в лагере, как во встревоженном муравейнике, пришло в движение. Укладывалось имущество, свертывались палатки, подковывались кони. Уже вечером был отправлен в Новосибирск первый эшелон. Спать в эту короткую ночь не пришлось. Днем 23-го я вместе с другими работниками штаба в товарном вагоне уехал в Новосибирск. После бессонной ночи болела голова, и на душе было тяжело и тревожно. Размеренно стучали вагонные колеса на стыках рельсов, и я грустно смотрел на широкие просторы алтайских полей, а в мыслях неотвязно вертелся мотив глупой песенки, которую вчера на концерте пела какая-то певица: "Не думала, не гадала угореть, пришел вечер, голова стала болеть. Ах, зачем было огород городить, ах, зачем было капусту садить". В Новосибирск приехали рано утром 24-го июня. Квартиру я нашел запертой. Ольга с Женей были в Юргинских лагерях с пехотным училищем. Приехали они вечером, добирались с большим трудом, ехали на паровозе.
2
Потребовалась неделя, чтобы дивизия была полностью отмобилизована и отправлена на фронт. Первые эшелоны уже ушли 25-го, а всего для транспортировки дивизии потребовалось около тридцати эшелонов. Это были горячие дни, спать приходилось мало. Надо было принять из народного хозяйства около четырех тысяч лошадей, проверить их на сап и другие инфекционные заболевания, подковать, подогнать амуницию, получить ветимущество и укомплектовать все звенья ветеринарной службы. Все мобилизационные планы, над которыми много приходилось сидеть в мирное время, оказались ненужными; я в них и не заглядывал. Все делалось как-то по ходу дела и проще, чем это казалось на бумаге.
Я отправлялся последним эшелоном 30 июня. Было ясное, погожее утро, когда я покидал свою квартиру. Грустно мне было расставаться с этими комнатами, где был я счастлив, с их небогатой обстановкой, с этим домашним уютом мирной жизни. Вернусь ли я сюда? Увижу ли все это снова? Ехали на грузовой машине. Женя подъехал с нами до выезда из военного городка. Мы попрощались. И остался он стоять у дороги, мой милый, дорогой мальчик в белой ситцевой рубашонке. Вот и товарная станция. Красные товарные вагоны нашего эшелона. Быстрая погрузка. Расставание с женой.
Вот тронулся эшелон, и осталась она вся в слезах, махая мне белым платком, моя милая, любимая. Я долго смотрел, как отдаляется и уменьшается ее фигура, и слезы подступали к горлу.
В вагоне я залез на вторую полку, лег на солому у окна и предался своим думам. Со мной ехали начальники тыловых служб - мои хорошие знакомые, товарищи по работе. Начались разговоры, шутки, анекдоты, и острая боль разлуки постепенно рассеялась, утихла.
Ехали не быстро. Дорога была забита воинскими эшелонами, их можно было видеть на поворотах, как впереди, так и позади нашего поезда. 3-го июля на станции Ишим слушали по радио выступление Сталина с обращением к народу. Называя советских людей братьями и сестрами, он призывал дать отпор вероломному врагу. По-видимому, Хрущев был прав, когда на ХХ съезде партии говорил, что Сталин, узнав о нападении немцев, растерялся, никого не принимал и не принимал никаких решений; ему потребовалось около двух недель, чтобы придти в себя. В дальнейшем вся власть государственная, военная и партийная полностью перешла в его руки, и заслуги его в деле победы над Германией несомненны.
Перевалили через Урал. Мы не знали, куда нас везут. Предполагали, что едем на Карельский фронт к северу от Ленинграда. Но от станции Буй эшелон повернул на Москву, куда прибыли 9-го июля.
Был ясный, солнечный день; но Москва казалась суровой, хмурой. Окна домов были заклеены полосками бумаги, чтобы стекла не полопались при бомбежке. Наш эшелон перевели на окружную железную дорогу, и на станции Ростокино мы простояли около суток. Наконец эшелон тронулся на запад. Ростокинские девушки провожали нас, желали скорой победы, бросали в вагоны скромные подарки: конфеты, папиросы, махорку.
В Можайске почувствовали первое дыхание войны: была объявлена воздушная тревога. Мы выскочили из вагонов, залегли в кювете. Наши зенитки открыли огонь; немецкие самолеты бросили несколько бомб, которые упали в стороне от станции.