АКВАРИУМ
Николай Борисов.
Солнце янтарным шариком зависло в лазурном небе. Его весеннее тепло ласкало землю и та млела, покрываясь душистой испариной.
Костя, взгромоздившись на забор, осматривал улицу, высматривая, что нибудь интересное. Он воображал себя то всадником на коне, то защитником крепости, но от жары не игралось, да и одному было скучно. И Костя стал оглядывать огород, где работал отец.
Тот, в черных флотских штанах, закатанных до колен, и тельняшке, копал землю, орудую лопатой легко и непринужденно. Костя не успел глазом моргнуть, как отец вскопал пол-огорода. И жара ему не жара.
«Сильный у меня папка,- думал Костя,- добрый и работает, как бульдозер, это мамка так говорит».
Прошло три месяца, как они купили дом на тихой улочке, почти в центре города, и отец каждый день, что нибудь да мастерит. Матери приговаривает:
- Знаешь, Маришка, душа радуется. Наконец-то и у нас свой угол есть.
- Разве ж это угол, это особняк…,- говорит дядя Саша.- Вон, какой огородище, а там яблони, малина, смородина и даже крыжовник есть. А сарай? Длиннющий, с сеновалом. Сеновал то зачем?
« Нет, прав дядя Саша, целая усадьба у нас, а не угол»,- так думает Костя. Первые дни здесь все ему казалось таинственным, неизведанным. Он и на сеновал залазил с волнением, а на чердаке дома, за печной трубой, нашел целую гору старых газет и журналов. И когда совсем делать было нечего, он пропадает там. Теперь у него есть заветное место, где полумрак, тепло и тихо. При воспоминании о подвале, куда он спускался с отцом, ему отчего-то стало зябко и неуютно. Он спрыгнул на землю и окликнул: Папа! Пап!- Подтянул штаны, заспешил к отцу.
Увлеченный работой отец не слышал, «хэкал» выворачивая, как бы пропитанные жиром, черные куски земли.
Ноги его выглядели странно. Меж землей и такого же цвета штанами, они походили на две, только что ошкуренные, жерди. Поражая своей белизной. Мама говорит, что отец в погребе загорает. Косте никак не понять, как можно там загорать в сырости и темноте. Отец на это посмеивается: когда на флоте служил, в дальние походы ходил и много раз экватор пересекал и всегда черен был, как негр. С той поры и зарок себе дал, беречь кожу свою, уж очень она за время службы, обносилась, намаялась, что даже прохуди-лась в некоторых местах. Правда, Костя, сколько не присматривался, так дырявых мест на папке не обнаружил. Сегодня солнце печет, а отец в тельняшке и штанах, только ноги босы, а это он говорит, «чтоб земельку чувствовать.»
Непонятный у меня папка, думает Костя. Дядя Саша ругается, что они с матерью в кабалу залезли, что им года три батрачить придется, а он смеется. Тряхнет черными кудрями, да как ударит руками по груди «эх-ма!», скажет весело и лихо: « А где наша братва не пропадала, выдюжим, да Мариша!»- и пойдет по комнате кренделя выделывать, ногами отстукивать, руками отхлопывать да так ладно и красиво, что Косте самому хочется так же, как отец, не получается только.
Дяде Саше тоже весело, и он улыбается подшучивая:
- Ну- ну, подскакивай, вот клюнет, который с гребешком, не так запляшешь, будет тебе яблочко, мореман кудлатый.
О чем они говорили, а иногда и спорили, Костя не понимал. Одно он знал точно: не одобряет дядя Саша, что они этот дом купили.
- Облапошили вас, ой облапошили,- он тяжело вздыхал.- Здесь латать, да латать надо, а для этого нужно, чтобы, где-то и что-то шуршало. А у вас на хлеб денег не осталось. Простодырый тебе сестренка, муженек достался,- с сожалением говорил дядя Саша и при это как-то безнадежно махал рукой.-Ну да ладно, от судьбы не уйдёшь.
На что мамка, смеясь, отвечала:
- Ну и что? Ну и пусть такой. Зато люблю я его,- и папка, смеясь, обнимал её.
А Косте здесь нравилось в особенности тем, что у него появилась своя комната. Отец так и сказал:
- Вот, Константин, это твой кубрик, и чтоб порядок в нем был флотский.
Кубрик был небольшой, но после того, как они с отцом привели его в надлежащий вид, Косте стало казаться, что он и взаправду на корабле, что папка капитан, а он юнга.
Два окна превратились в иллюминаторы, на стенах разместили барометр и большой компас, а ниже вырезанный из дерева штурвал. По всей стене растянули карту с морями и океанами.
Но не было, как говорил отец, кусочка моря, аквариума. Его они собирались приобрести давно, и когда Костя пошел в первый класс, отец запаял большую консервную банку, и они решили, как она наполнится, то купят самый большой и красивый аквариум.
Два года прошло с того дня, и сейчас как никогда близко было осуществление мечты.
Последнее время Костя чуть ли не каждый день поднимал банку, и всякий раз она казалась ему тяжелей прежнего. Осталось совсем немного для её заполнения, и Костя, чтобы ускорить приближение долгожданного дня, пошел на хитрость: стал тайком вытаскивать мелочь из кошелька матери и бросать в копилку. Это бы ладно, мать ему прощала, но то, что он стал попрошайничать, она допустить не могла.
Вначале об этом никто из родителей не знал. Костя делал это осторожно и как бы, между прочим. Если приходили гости он из кожи лез, чтобы понравится. А потом неожиданно, шепотом на ушко: «Дайте копеек двадцать, тридцать, если не жалко, конечно. И все, как будто не спрашивал. Гость, несколько оторопело, лез в карман.
Узнала мать, затем отец, скандал был ужасный.
Отец обозвал его «салагой», и Костя неделю мыл гальюн – это по-флотски, а по-нашему – туалет. И ещё было много неприятностей, но он не хочет о том вспоминать.
Сейчас в жестяной банке остался совсем малый просвет и если попросить отца, то, может быть, он согласится и они не сегодня, так завтра купят аквариум.
- Пап, а пап, - наступая босыми ногами на прохладно-влажную землю и стараясь быстрее перебирать ногами, словно боясь, провалится, Костя подошел к отцу.
- Ну, что, гардемарин? – Отец иногда говорил непонятные Косте слова. Вот и сейчас сказал и сбил его с толку, и вместо того, чтобы спросить насчет аквариума, Костя ляпнул:
- Па, а зачем ты говоришь «хэк»?
Отец воткнул лопату. Смахнул тыльной стороной руки со лба пот и улыбнулся:
- Зачем хэкаю? Это я, сын, силу загоняю на кончик лопаты. Говорю «хэк», и она прыг на самое остриё, мне остаётся лопату поднять и земельку разворошить. Ну, а ты что без дела болтаешься, словно гюйс по ветру. Пошел бы палубу подмел.
У Кости совсем уж было сорвалось с языка об аквариуме, но отец взялся за работу и уже не «хэкал».
Чуть постояв, Костя побрел в сарай за метлой. И тут его осенило. Отцу капать да копать, а он сейчас подметет двор, достанет банку, откроет её и мигом сбегает в магазин. Вот отцу сюрприз будет. Подумав так, он с жаром принялся за дело. Поминутно оглядываясь на отца, словно боясь что тот догадается о его планах, возил метлой по булыжникам мощеного двора, мысленно проделывая задуманное.
Кое-как отмучившись, шмыгнул домой.
Зажав в руке кухонный нож и прижав к груди банку, он на цыпочках прошел в свой кубрик. Закрыл дверь и бросил банку на кровать, по-воровски припал к оконному стеклу. Сердце бешено колотилось, отдавая слабостью в ногах. Отец едва виднелся.
Лихорадочно сдернув одеяло, на случай если все же кто-нибудь войдет, чтоб прикрыть банку, Костя ухватился за нее. Но ни тут-то было, как он банку ни ковырял, как ни крутил, ничего путного не получалось. И уж совсем отчаявшись, сумел просунуть лезвие ножа в едва заметную щелку паяного дна. Здесь дело пошло. Усевшись верхом на банку, Костя кое-как расширил отверстие. Перевернул банку, встряхнул и скорее почувствовал, чем увидел, как ручеек монеток пролился на одеяло.
Костя тряхнул банку ещё и ещё, и так до тех пор, пока в ней ничего не осталось.
Откинув банку, он нагнулся, приготовившись считать и онемел…
Что это? Он не верил своим глазам. Перед ним на одеяле, серебряной горкой, поблескивая гладкими боками, лежали металлические кружочки с аккуратными отверстиями посередине. А монетки, их было так мало, сиротливо выглядывали из кучки, словно стесняясь своего невзрачного вида.
Как же так? Костя посмотрел на банку, затем на горстку с шайбами и все ещё не веря себе, вновь принялся трясти её.
Он тряс банку до тех пор, пока из неё не вывалилось последнее содержимое. Костя заглянул во внутрь, ничего.
Ему захотелось броситься к отцу, рассказать, показать и он уже спрыгнул с кровати, но в последний момент остановился.
Отчего-то ему стало грустно. Костя сел на кровать, ладонью разгрёб горку и подумал, что, наверное, ещё долго у него не будет аквариума. Медленно, зачем-то считая, стал бросать шайбы и монетки в банку. Монетки падали мягко, не звеня, шайбы издавали звук, похожий на смех.
Заполнив банку, он кое-как прижал разжатые края и отнес её на прежнее место.
Вернулся в комнату сел на кровать и заплакал. Тихо подвывая, словно жалуясь самому себе, а слезы текли, и текли не останавливаясь. Он шмыгал носом и плакал, плакал…
Устав, забрался на кровать, уткнулся в подушку и так в слезах уснул. Спал не долго. Проснувшись, подошел к окну и, прильнув к стеклу, посмотрел на отца. Отец не работал, стоял, опершись на лопату, по-видимому, отдыхал. И показался он Косте несуразным чучелом, стоящем на огороде и, своей косматой головой, отпугивающей птиц. Его белые ноги и вправду были, как жерди, а черные кудри торчали ободранным малахаем.
Костя показал отцу язык и, сказав «бэ-бэ-бэ», с горечью отвернулся.
Лето пролетело, за ним осень и наступила зима с коньками, лыжами, со снежками и снежными крепостями.
Про аквариум Костя никому не напоминал. Набегается за день, иногда перед сном взгрустнет, вспомнив, помечтает и тогда снится ему море. Но не то, огромное, без конца и края, по которому плавал его отец, а маленькое, что пруд у бабушки. И было оно не голубым, как рассказывал отец, а желтым. И Костя никогда в нем ни тонул. Плавал, даже до дна доныривал, дышал и ничего. Много удивительного там встречал, однажды бабушкину козу Петрушку в отцовской тельняшке. Очень удивился, не поверил: не может коза под водой жить.
Так и шли дни.
Однажды вечером, во время ужина, отец спросил:
- Ну что, Константин, не пора ли нам аквариумом обзаводиться, а? – Костя, посмотрев на отца, промолчал, хоть сердце колыхнулось.
Отец допил чай и, пряча в усах улыбку, продолжил:
- А где там наше накопленное сокровище? Неси его сюда. Там, наверное, и класть-то уже некуда? А? Мореман?- Сам на мать зачем-то посмотрел.
Костя нехотя, подчеркнуто неторопливо, хотя сердце колотилось и готово было выпрыгнуть и бежать впереди его, сходил и принес банку. Она была тяжела и как прежде запаяна.
Мать убрала все со стола и, спрятав руки под фартук, встала наблюдая.
Отец, как обычно вскрывает консервные банки, вспорол жесть, отогнул крышку и вывалил содержимое на стол.
Костя ахнул, чего здесь только не было: бумажные деньги, металлические и много разной мелочи.
Монетки поблескивали, горделиво выставляя свои бока и ни одной шайбы.
- Папка, милый,- Костя, задохнувшись, бросился на отца, обхватил руками за шею, целовал в нос, щеки, усы, и, тормошил, смеясь.
А тот, растерявшись от таких нежностей, успокаивал его, гладя по голове, приговаривая:
- Ну, что ты, сын? Будет, будет, мореман же. Мамке, вон спасибо скажи.
Она это все…она…
* * * * *