Одноактная пьеса
Действующие лица:
Портрет Владимира Владимировича Путина - портрет Владимира Владимировича Путина
Горбатый - главный режиссер театра, сутулый человек с отвратительной рыжей бородой, похожий одновременно на всех известных персонажей, носивших отвратительную рыжую бороду.
Шарапов - критик
Вадик - Ромео
Кристина – Джульетта
Актер не той политической ориентации, сокращенно “Нетопор”
Актер той политической ориентации, сокращенно “Топор”
Лайма - практикующая Госпожа
Невинность - девственница с хорошим вокалом
Красота – парень-манекенщик
Гламур - Рената Литвинова
Действие происходит то ли в театре, то ли в квартире. Во всяком случае на сцене стоит стол, заставленный выпивкой и закуской, возле стола - два стула, кроме того имеется немногочисленная иная мебель. На видном месте висит портрет Владимира Владимировича Путина.
Сцена первая
Горбатый и Шарапов сидят за столом. Выпивают.
Шарапов. Вот ты, друг любезный, сетуешь на меня за то, что я о твоем театре нелицеприятно отзываюсь. Да будет тебе известно, что я обо всех театрах так отзываюсь…
Горбатый: Это мне известно. Ты – известный подонок.
Шарапов. Ха-ха. Вы, люди театра, такие чувствительные. Корчите из себя. А, между тем, вы не более чем жулики. Лохотронщики, я бы сказал, выражаясь современным языком, профессиональные патентованные жулики...
Горбатый: Твои воззрения мне известны. Не повторяйся, а то сблюю.
Шарапов (ухмыляется). Не сблюешь, милейший. А, знаешь, почему? Потому что ты сию минуту находишься на сцене, и на тебя смотрят зрители. Вот в жизни как бывает – захотел человек и сблевал, а в театре? Ходит-ходит эдакое чучело по сцене, излагает о том, как у него на душе наболело – впору стреляться, а самое простое – сблевать, вот так просто наклониться со сцены и в зрительный зал… Так нет, это слабо. А ты еще говоришь о каком-то современном театре. И во всем так. Вот, к примеру, сидим мы с тобой сейчас, пьем водку. Да только не водку ты пьешь милейший, а водичку. Втираешь очки достойному зрителю.
Горбатый: Можно подумать, ты настоящую пьешь!
Шарапов. А как же, родимый! (достает из кармана ополовиненную чекушку). Уж наливаю себе втихую, не обессудь. Дурак я, что ли, воду хлебать?
Горбатый (печально). Сволочь.
Шарапов (победно). То-то и оно. В этом весь ваш театр. Водичка. Ха! Помнится, сходил раз в театр один столичный, не буду называть, какой – один черт. Ставили нечто по Цветаевой, халтура халтурой, зацепиться не за что. Но зал разок насмешили, и, знаешь, чем? Актриска, которая Цветаеву играла, в сердцах бросила персиком. Ну, как принято у вас, у сценичных – заламывание рук, закатывание глаз и резкие экспрессивные движения, как у кататоников, а потом нечто экстравагантное, должное обозначать напряжение чувств – в ее случае это было метание персика. Да только фрукт этот, упав на сцену, совершил десяток-другой прыжков метра на полтора, наподобие теннисного мячика, ей-богу. Зрители, известно, весь спектакль спали, Цветаева, поди, не Петросян, а как персик-попрыгун увидали, так на славу повеселились. Вот и скажи мне, мил человек, за каким, извини, идолом ставить спектакль по Цветаевой, если его главная, и то случайная, фишка в прыгающем персике?
Горбатый. Персик не проблема. Сейчас и не такой реквизит бывает. Были бы деньги на постановку, можно и Порш на сцену выкатить.
Шарапов (с сожалением). Я разве об этом? Я о правде жизненной говорю. Вот, опять же спектакль длится часа полтора-два, а то и больше, зрители в антракте в буфете коньячком балуются, перекурят в туалете, а также, извини, испражнятся, а актеры, вроде бы в жизнь играющие, ходят все по сцене, а естественной нужды как будто не испытывают. Эдакие небожители. А представь на минуту, какой жизненной правдой повеяло бы, если бы я вдруг встал посреди спектакля (встает) подошел к краю сцены (подходит к краю сцены), расстегнул ширинку (расстегивает ширинку)…
Горбатый. Прошу тебя, подожди.
Шарапов (оборачивается). Так и знал, что не сдюжишь. А я хотел тебе хорошую идею предложить. Поставить дело так, что, к примеру, место номер шестнадцать в первом ряду считается по ходу пьесы туалетом, и все в него ходят.
Горбатый. Но там же человек сидит!
Шарапов (возвращается к столу). И что с того? Неудобство, скажешь? А я тебе скажу, это так же много говорит о зрителях, как и о театре. Ну, какой, скажи мне на милость, человек в здравом уме пойдет в театр, когда в соседнем синематографе идет “Ночной дозор”? Я очень много смеюсь, когда твоих актеров по телевизору вижу: как они, будто невзначай, сначала тебе лизнут под фалдой, потом расскажут про то, с кем они имели интрижку в 1976-м, и брак, закончившийся разводом в 1964-м, а, напоследок, эдакий реверанс зрителям. Вот она фраза, которую вы, мумитролли театральные, еще на первом курсе Гитиса заучиваете: “Мне нужно видеть глаза зрительного зала”. Ну, и что там, скажи мне, за глаза такие особенные (смотрит в зрительный зал). Ползала старых дев, которые мужика в последний раз до перестройки видели, студенты какие-то прыщавые. Ага, еще вижу изрядно рож всяких менеджеров, которым твои спонсоры на шару билеты раздают. Иностранцы, которые решили на туземный театр поглазеть… (встает, обращается к зрительному залу) Хеллоу, гайз! Из энибади хиа спик инглиш? Со, фак ю, гайз. Фак йор эсс. Сак май дик энд янки гоу хоум. Понаехали тут! (садится) Я тебе скажу, в театр ходят все сплошь те, с кем в жизни общаться ну уж совсем невмоготу. Западло, как говорит криминалитет. В театр ходят те самые люди, которым цыгане втюхивают дырявые майки “Версаче” за сто баксов, то есть, лохи. Люди, имеющие жажду быть обманутыми. А вы, профессиональные жулики, тут как тут – толкаете им фуфло под видом искусства. А это, я тебе скажу, похуже развода на деньги будет – ходит ведь потом эдакий человек и думает, что к искусству приобщился, а, на самом деле, все, что ваши театры показывают, к искусству относится так же, как я - к вареному луку в борще.
Горбатый. Так что теперь, на них мочиться после этого?
Шарапов. А почему, собственно, нет? Ведь, если, как вы рассказываете в интервью, для моего же, к примеру, журнала, у вас в театре такие преданные зрители, что ходят к вам на каждый спектакль в течение пятидесяти с гаком лет, что стоит им, таким верным, послужить ради искусства унитазом?
Горбатый. Боюсь, что не получится.
Шарапов. Именно! А не получится потому, что ваши так называемые преданные зрители - это самые что ни на есть наркоманы, много лет сидящие на обманке. И если ты им вдруг предложишь настоящее искусство, это вызовет у них ломку. Они у тебя в театре никогда больше не появятся. Пересядут на другой, с привычным наркосуррогатом.
Горбатый (задумчиво). Что-то в этом есть… Я имею в виду идею с туалетом (встает, подходит к краю сцены, взявшись за подбородок, задумчиво смотрит в зал). На зрителей – это, конечно, моветон, но… Вот если бы использовать подставное лицо. Скажем так, долларов за сто…
Шарапов. Не забудь еще по двадцатке его соседям – за брызги. Трюк-то не из простых.
Горбатый (возвращается к столу). А налей-ка мне из твоей бутылочки, друг мой. А то что-то и впрямь пробрало. Я ведь пытаюсь ставить современно, понимаешь, но всюду рамки, знаешь ли. Тебе легко излагать, а на деле не все так просто. Возьмем все эти эротические театры. Это же чистая спекуляция. Тоже обман в своем роде. В стране, где семьдесят лет не было секса – показать разок голую сиську, и – полон зал! А уж если письку показать, то фурор и аншлаг на год вперед. Вот где настоящие шарлатаны сидят, друг мой. А как, скажи на милость, добиться того, что ты называешь современным искусством, без голых сисек и прочего эпатажа вроде твоих туалетов в первом ряде?
Шарапов (наливает Горбатому из чекушки). А вот я тут еще сальца припас (достает из кармана пакет из фольги, разворачивает и выкладывает на стол шмат сала). Отведай настоящего, не из папье-маше (кивает на другую половину стола, где разложены бутафорские кушанья). Тетка из Винницы передала.
Горбатый. И впрямь отведаю (отрезает ножиком кусочек сала).
Слышится тихий стук в дверь.
Шарапов. Кого еще принесло?
Горбатый. А это я смотрины на сегодня назначил. Кастинг, по-нынешнему. Подбираю актеров под новый проект. Современный, как ты выражаешься.
Шарапов. Вот это дело. А старых куда, кляч твоих заслуженных и народных? На переработку? На кошачий корм?
Горбатый. Ну, будем! (выпивает). Войдите!
Сцена вторая
На сцене те же. Входят Вадик и Кристина.
Вадик. Здравствуйте.
Кристина. Здрасьте.
Горбатый (прожевывая кусок сала). Умгу.
Шарапов. Чьих будете?
Вадик. Что?
Кристина. А?
Шарапов (Горбатому). Сразу прогоним или поглумимся?
Горбатый. Погоди. (Вадику с Кристиной) Вас как зовут?
Вадик. Вадик.
Кристина. Кристина.
Горбатый. Ромео и Джульетту знаете?
Вадик. В каком смысле?
Кристина. А?
Шарапов. Гони.
Горбатый. Погоди. (Вадику с Кристиной) Слова знаете из пьесы “Ромео и Джульетта”? Хоть какие-то?
Вадик. Не.
Кристина. Неа.
Горбатый. Но вы знаете, что есть такая пьеса “Ромео и Джульетта”? Кто такие Ромео и Джульетта, знаете?
Вадик. Конечно.
Кристина. Ромео – молодой человек, а Джульетта – его девушка. Они любили друг друга и умерли.
Горбатый. Стоп. Давайте договоримся так: Ромео, безусловно, человек молодой, но попрошу вас называть его при мне термином “парень”. Джульетту же можно называть девушкой. Сделаете мне такое личное одолжение?
Вадик. Да.
Кристина. Ага.
Шарапов. А ты умеешь поглумиться.
Горбатый. А теперь, раз вам знакома подоплека дела, представьте нам что-нибудь из “Ромео и Джульетты”.
Вадик (неуверенно). Так мы же слов не знаем.
Горбатый. И прекрасно. Зато вы знаете главное – они любили друг друга. Вот и представьте нам, как вы любите друг друга. Слова здесь не важны. У нас современный театр.
Шарапов. А ты вовсе не так плох, как я думал. Уже на положительный отзыв в моей колонке одно очко заработал.
Горбатый (Шарапову). Погоди. (Вадику с Кристиной) Задание понятно? Выходите на середину и представляйте.
Вадик с Кристиной выходят на середину сцены. Смотрят друг на друга.
Горбатый. Ну?
Вадик. Привет, Кристина.
Горбатый. Джульетта.
Вадик. Что?
Горбатый. Ее зовут Джульетта.
Вадик. А, да. Привет, Джульетта.
Кристина. Хай.
Вадик. Как дела?
Кристина. Хорошо. А у тебя?
Вадик. И у меня хорошо. Ты учишься или работаешь?
Кристина. Учусь.
Вадик. На кого?
Кристина. На культуролога.
Вадик. А-а-а. А у тебя есть парень?
Горбатый. Стоп (чешет голову). Ерунда какая-то.
Шарапов. Что, не выходит каменный цветок? Современное искусство – это тебе не “Вишневый сад”.
Горбатый. Да уж. Выгнать?
Шарапов. Погоди. Ты когда-нибудь любил? Ну, в детстве там, в молодости? Извини, я просто не слишком знаком с твоей биографией. Была у тебя первая любовь?
Горбатый. Была. В школе.
Шарапов. Вот теперь припомни, ты со своей первой любовью разве трепался все время?
Горбатый. Ну, говорили.
Шарапов. Я лично со своими первыми пятью первыми любовями едва оптом три слова произнес. А вот целовались часа по полтора без перерыва. Правда жизни в том, что когда люди любят друг друга, они, бывает, часами ни черта друг другу не говорят. В этом и загвоздка для театра. В театре актеры всегда треплются. А в жизни могут просто лежать рядом на пляже, загорать. И при этом любить друг друга. А как только начинается трепотня, это уже не любовь, а профанация. Вся история пьес о любви – это профанация. Если несчастливую любовь еще можно показать за счет скандалов и взаимных оскорблений, то настоящую, счастливую, ответную – в театре не покажешь. На сцене десять секунд помолчишь – зал заснет, лоха постоянно нужно держать на крючке, чтобы он не догадался о том, что его дурачат. Уж как я балет не перевариваю, но настоящую любовь, право слово, легче танцем передать, чем болтовней.
Горбатый. Есть идея. (Вадику с Кристиной). Вы можете поцеловаться?
Вадик (смотрит на Кристину). Да?
Кристина. Да.
Горбатый. Целуйтесь.
Вадик с Кристиной коротко целуются.
Горбатый. Все?
Вадик. А как?
Кристина. А что?
Горбатый. Вы можете целоваться долго?
Вадик. Да.
Кристина. А сколько?
Горбатый. Ну, скажем, полтора часа.
Вадик. Я могу.
Кристина. Я не могу. У меня есть парень. Ну… если минут пятнадцать…
Горбатый. А в театре работать хочешь?
Кристина. Да. У меня нет парня.
Горбатый. Вот и целуйтесь. Садитесь вон там, на лавочку (показывает головой в угол сцены) и целуйтесь.
Вадик. И все?
Кристина. У меня на четыре часа экзамен по английскому.
Горбатый (смотрит на часы). Успеете.
Кристина. Ну, окей.
Вадик с Кристиной уходят в угол сцены, садятся на лавочку и начинают целоваться.
Шарапов. Прекрасная идея.
Горбатый. Да. Так мы убиваем двух зайцев. Ставим один спектакль современный, скажем, “Ромео и Джульетта”, где Ромео с Джульеттой просто сидят в углу на лавке и молча целуются, а в это же самое время ставим на сцене что-то другое.
Шарапов. Да. Можно нечто сугубо классическое, для прикола.
Горбатый. “Чайку”?
Шарапов. Да ну ее. До печенок надоела. Может, “Лес”?
Горбатый. Ну, пускай будет “Лес”.
Опять слышится стук в дверь, в этот раз - погромче.
Сцена третья
На сцене те же. Входит Нетопор.
Нетопор. Здравствуйте.
Шарапов. Привет.
Горбатый. Здравствуйте. “Лес” знаете?
Нетопор. Знаю.
Горбатый. Читайте. Восмибратова читайте.
Шарапов. Подожди. Я же пошутил. Ты что и в самом деле удумал меня “Лесом” морить? Я тогда пойду. Не обессудь, в морге веселее.
Горбатый. Мне же нужно человека послушать.
Шарапов. Кастинг, говоришь? Давай я его проверю.
Горбатый. Валяй.
Шарапов. Тебе нужен отрицательный персонаж или положительный?
Горбатый. Пускай будет отрицательный.
Шарапов (смотрит на Нетопора). Еще бы, с такой-то рожей. Вы сможете нам представить отрицательного героя? Без привязки к конкретной пьесе, а так, навскидку. Вот вам кто не нравится? Скажем, из политиков…
Нетопор (задумчиво). Из политиков? Мне вот он не нравится (показывает головой на портрет Владимира Владимировича Путина).
Шарапов. Что?!
Горбатый (крестится). Господи, спаси и помилуй.
Шарапов (вскакивает из-за стола). Пшел вон отсюда, скотина! (подбегает к Нетопору и пинками выгоняет того за кулисы). Вон, я сказал! (оборачивается к портрету Владимира Владимировича Путина и осеняет себя крестным знамением). Господи, прости!
Горбатый (встает из-за стола и подходит к краю сцены). Петр Геннадиевич (обращается к кому-то в зале), виноват, не уследили. Искуплю, больше не повторится, вы ж меня знаете. С меня два… три концерта на дачке, девочки… артисточки… кастинг вот, новенькие будут, вот хотя бы Джульетточка, как вам? Кристиночка, а? Не правда ли, хороша? (оборачивается к портрету и осеняет себя крестным знамением).
Шарапов (снова садится за стол). Фу-у-ух! Все нервы вытрепал. Давай выпьем, дорогой (наливает).
Горбатый (садится за стол). Ох, давай, а то все внутри как оборвалось…
Раздается громкий стук в дверь, Горбатый хватается за сердце.
Горбатый (тихо). Войдите.
Входит Топор. Шарапов и Горбатый молчат, долго того рассматривают.
Горбатый. Вы кто?
Топор. Кастинг, сказали. “Лес” читать. Восмибратова.
Шарапов. Чем отличается Порш Кайман от Бокстера?
Топор. Чего-о-о?
Шарапов. Вот Восмибратов, по-вашему, кто?
Топор. Известно. Купец. Миллионщик.
Шарапов. И как вы собираетесь играть миллионщика, если вы не знаете таких прописных истин? (Горбатому) Вот об этом я и говорил – старая гвардия годится разве что на свалку. И это современный театр? Доколе голодранцы будут играть миллионщиков? Пошли его к черту.
Горбатый (Топору). Подождите, а вы можете представить отрицательного героя без привязки к конкретной пьесе? Вот вы лично кого не любите?
Шарапов. Может, не надо? А то я уж сам не рад.
Горбатый. Не бойся, я его знаю. Он у меня уже играл Бармалея. Так кого вы не любите?
Топор (угрюмо). Я никого не люблю.
Горбатый (показывая глазами на портрет). Кро-о-оме...
Топор (косится на портрет). Ну… кроме него.
Горбатый, подмигивая Топору, крестится. Топор крестится слева направо, продолжая коситься на портрет.
Горбатый. Отлично. Так кого вы, говорите, не любите?
Топор. Всех. Ну, кроме него.
Горбатый. А конкретнее? Скажите первое, что приходит вам в голову.
Топор. Горбатого могила исправит.
Горбатый (хватается за голову). Господи, боже мой, за что мне такое наказание? Я вас спрашиваю, кого вы не любите, а вы что морозите? Вы смотрели вчера по телевизору передачу “Кого мы не любим на этой неделе”?
Топор. Ага. Вот его и не люблю?
Горбатый. Ну, как его зовут? Смелее.
Топор. Черт его знает. Жидяра вонючий.
Горбатый. Я вас не спрашиваю, кто ведет передачу! Я спрашиваю, про кого она была! Кого мы не любим актуальнее всего?
Топор. А, эту, как ее… Новодворскую.
Горбатый (успокаивается). Так. Вы ее не любите?
Топор. Не люблю.
Горбатый. Сыграть ее сможете?
Топор. Кого?! Новодворскую? Так она ж баба!
Горбатый. Так, значит, не сможете?
Топор. Отчего же. Смогу. Че говорить?
Горбатый. А ничего. Просто по моей команде подойдите к краю сцены и скажите в зал: “Здравствуйте! Я Валерия Новодворская!” Только по моей команде.
Топор. Хорошо.
Горбатый встает, подходит к краю сцены и обращается к зрителям.
Горбатый. Уважаемые господа! Если вы помните, когда вам на входе давали программки, к каждой программке прилагалось сырое яйцо. В программке на первой странице сказано, что яйца следует бросать в актера на сцене по специальной команде. На случай, если кто не успел прочитать программку, это команда поступит через несколько секунд. (оборачивается к Топору и машет рукой) Давай!
Топор. Здравствуйте! Я Валерия Новодворская!
Сцена четвертая
За столом Горбатый с Шараповым. Вадик с Кристиной продолжают целоваться на лавочке.
Горбатый. Устал я, братец. Четверых посмотрели, а с меня уже семь потов сошло. Старых, говоришь, на мусорник, а новые кто? Вот эти? Которые Новодворскую сыграть не могут? А туда же, Восмибратова ему подавай, хорошо хоть на Гамлета рот не разинул. (смотрит на Вадика с Кристиной) Впрочем, молодежь, вижу, старается. Пожалуй, прав ты насчет любви. Ладно выходит и достоверно – эка они зажимаются.
Шарапов. Так ведь самый пик. Либидо, что та спичка.
Горбатый. Да, любо-дорого. Будем ставить “Ромео и Джульетту” и этих, пожалуй, возьмем – хорошие ребятки, смотрятся. И зал, я погляжу, держат.
Шарапов. А мне твоя задумка с Новодворской по душе пришлась. Не ново, но свежо. Простенько и со вкусом, хотя… Не сторонник я примитивизма, знаешь ли. Вот за это тоже театр недолюбливаю – за нарочитую простоту. Вот, как тебе объяснить… Смотришь ты, к примеру, фильм Джима Джармуша… Нет, даже не так. Сидим мы, к примеру, с тобой в кабаке, разговариваем. И, как люди интеллектуальные, разумеется, упоминаем о фильме Джима Джармуша. Пускай ты спрашиваешь у меня: а смотрел ли ты, друг любезный, фильм Джима Джармуша о том, как парень рассказывает девушке про генератор Тесла? А я тебе отвечаю: конечно, дорогой, еще бы, такое превалирование формы над содержанием, когда сама форма становится содержанием, а содержание – лишь формой! И мы с тобой друг друга понимаем с полуслова. А в театре? Попробуй, спроси нечто такое, попробуй, вставь это в пьесу. Во-первых, судя по этим менеджерским рожам в зале, кто такой Джим Джармуш им и на смертном одре будет невдомек, а другая половина зала, старые девы, так те, вдобавок, понятия не имеют о том, что такое генератор Тесла. Театр, а равно и его служители: режиссеры, актеры, драматурги, все они – заложники толпы. А потому невольно скатываются в примитивизм. Но задумка с Новодворской мне понравилась, хе-хе…
Без стука входит Лайма, одетая практикующей Госпожой. В руке ее плеть-шестихвостка.
Шарапов (оторопело). К-кто это?!
Горбатый (машет на него руками). Тихо, тихо, я тебе потом объясню. (Лайме) Садитесь, пожалуйста. (вскакивает, бежит в дальний конец сцены, откуда приносит кожаное кресло и ставит его перед Лаймой)
Лайма (усаживается в кресло, закидывает ногу на ногу). Вас будет двое? Мне заплачено за одного (замечает целующихся Вадика с Кристиной, отчего недовольство ее увеличивается).
Горбатый (подобострастно). Лаймочка! Ой, прошу прощения, моя Госпожа. Это не то, что вы подумали. Я, собственно, просил вас приехать совсем по другому делу.
Лайма (смотрит на Шарапова). Когда я сижу, все остальные стоят.
Горбатый (Шарапову). Встань! Встань!
Шарапов нерешительно встает.
Лайма. На коленях.
Горбатый становится на колени и показывает Шарапову, чтобы тот сделал то же самое. Шарапов, чуть погодя, становится на колени.
Лайма. Слушаю тебя.
Горбатый. Понимаете, Госпожа, дело в том, что я – театральный режиссер, как вы изволите догадываться. А это (указывает на Шарапова) – мой коллега, критик. И мы в данный момент заняты обсуждением нового проекта. Проект этот видится нам в жанре современного искусства, которое, как вы знаете, зачастую не лишено некоторых, как бы это выразиться, моментов, связанных с… э-э-э…
Лайма. С сексом?
Горбатый. Так точно, Госпожа! Как вы изволите точно выражаться. Именно с ним! С сексом! Поэтому я решил пригласить вас в качестве консультанта… разумеется, вопрос оплаты мы уладим, все, как полагается, по часам, по чистой бухгалтерии, за консультационные услуги…
Лайма. Продолжай. Я тебя слушаю. Что ты хочешь знать?
Горбатый. Видите ли, Госпожа, моя проблема состоит в том, чтобы показать секс, не показывая его воочию! У нас достаточно театров, которые эксплуатируют секс-тематику и, как изволил выразиться мой коллега (кивает головой на Шарапова), собирают зал, показывая сиськи и письки. Тема любви мальчиков к мальчикам, а девочек к девочкам, пользуется нещадно, что уж говорить о, собственно, эротик-театрах, где все, практически, делается на глазах у публики. Но, это же, я вам скажу, порнография!
Шарапов. Не согласен!
Лайма. Я тебе слова не давала.
Шарапов. Простите, Госпожа.
Лайма. И?
Горбатый. Вот я и хотел просить вас, Госпожа, чтобы вы подсказали мне, высказали ваши соображения по этому поводу. Как показать зрителю эротику, не обнажаясь догола, аки звери дикие? Не совокупляясь открыто? Не поступаясь идеями театральной академичности?
Лайма (Шарапову). Встань-ка.
Шарапов встает с колен.
Лайма. Подойди ко мне.
Шарапов подходит к Лайме.
Лайма. Сними рубашку и держи ее перед собой.
Шарапов выполняет приказание: снимает рубашку и держит ее, как сказано.
Лайма (Горбатому). Теперь ты иди сюда.
Горбатый подходит к Лайме и скрывается за рубашкой.
Лайма. Снимай штаны. Булки расслабь.
За рубашкой слышится какая-то возня. На какой-то миг показывается рука Лаймы, на которую она выдавливает из тюбика гель-лубрикант.
Горбатый. Ай!
Лайма. Все, свободны. Садитесь за стол. Ты (обращается к Шарапову), налей мне шампанского.
Шарапов мешкает.
Горбатый (кричит). Шампанского!
На сцене появляется Топор с подносом, на котором стоит бутылка шампанского и бокал.
Шарапов (Горбатому). Опять Новодворская?
Горбатый. Тихо, тихо.
Топор открывает бутылку, наливает шампанское в бокал и подает его Лайме. Удаляется.
Лайма. Вот, собственно, и вся постановка. С одной стороны, мы все трое знаем, что у тебя в заднице – анальная пробка. И некоторые особо продвинутые зрители об этом догадываются. Для недогадливых же я это пояснила только что. С другой же стороны, никто не видел, как я засунула тебе эту пробку, поэтому кое-кто может подозревать, что все это игра, и никакой пробки у тебя в заднице нет, а все это – обман и мистификация. Зрители уйдут заинтригованными и обязательно вернутся – в следующий раз они будут пристально наблюдать, надеясь хоть краешком глаза заметить, действительно ли я засунула пробку или всего лишь пробудила их воображение. Они расскажут об этом своим друзьям, об этом напишут газеты: “Правда ли то, что у главного режиссера Горбатого в заднице анальная пробка?”
Шарапов. Блестяще. Я лично об этом обязательно напишу. Только… Госпожа, разрешите обратиться на ушко?
Лайма. Обращайся.
Шарапов подходит к Лайме и что-то шепчет ей на ухо.
Лайма. Дельно. (Горбатому) Идем со мной (забирает Горбатого и уходит с ним за кулисы).
Через некоторое время за кулисами раздаются громкие ритмичные стоны и крики Горбатого.
Шарапов (выходя на середину сцены и обращаясь к зрителем). Уважаемые господа! Пока мы с вами совершенно не догадываемся о том, что за кулисами Госпожа Лайма трахает главного режиссера Горбатого пристегивающимся фаллоимитатором в задницу, я хочу прочитать вам свой любимый отрывок из пьесы Вильяма Шекспира “Юлий Цезарь”, а именно реплику Антония по поводу Брута!
Заглушая крики Горбатого, Шарапов произносит реплику Антония.
Friends, Romans, countrymen, lend me your ears;
I come to bury Caesar, not to praise him.
The evil that men do lives after them;
The good is oft interred with their bones;
So let it be with Caesar. The noble Brutus
Hath told you Caesar was ambitious:
If it were so, it was a grievous fault,
And grievously hath Caesar answer'd it.
Here, under leave of Brutus and the rest
For Brutus is an honourable man;
So are they all, all honourable men
Come I to speak in Caesar's funeral.
He was my friend, faithful and just to me:
But Brutus says he was ambitious;
And Brutus is an honourable man.
He hath brought many captives home to Rome
Whose ransoms did the general coffers fill:
Did this in Caesar seem ambitious?
When that the poor have cried, Caesar hath wept:
Ambition should be made of sterner stuff:
Yet Brutus says he was ambitious;
And Brutus is an honourable man.
You all did see that on the Lupercal
I thrice presented him a kingly crown,
Which he did thrice refuse: was this ambition?
Yet Brutus says he was ambitious;
And, sure, he is an honourable man.
I speak not to disprove what Brutus spoke,
But here I am to speak what I do know.
You all did love him once, not without cause:
What cause withholds you then, to mourn for him?
O judgment! thou art fled to brutish beasts,
And men have lost their reason. Bear with me;
My heart is in the coffin there with Caesar,
And I must pause till it come back to me.
Сцена пятая
За столом Горбатый с Шараповым. Вадик с Кристиной продолжают целоваться на лавочке.
Шарапов. А неплохо вышло. Современненько так.
Горбатый (поеживаясь). Да уж.
Шарапов. У тебя до сих пор в жопе пробка?
Горбатый. Пусть это останется тайной.
Шарапов. Боюсь, правда, что все это не ново и не далеко продвинуто. Нет в этом какого-то катарсиса, знаешь ли. Ну, кому какое дело до твоей задницы? По большому счету стране плевать, есть у тебя там пробка или нет. Театр должен отвечать на более важные вопросы.
Горбатый. У меня уже нет сил думать над этим. Тяжелый день.
Шарапов. Не тем местом думаешь. Впрочем, расслабляйся, твоя воля. Я тебе приготовил сюрприз. Свое видение, так сказать.
Горбатый. Тебе тетка из Винницы соленые огурцы передала?
Шарапов. Отнюдь нет. Я говорю о видении современного театра. Я считаю, театр должен показывать, а не рассказывать.
Горбатый (устало). Пантомима?
Шарапов. Не совсем. Просто, по моему мнению, каждый спектакль должен содержать в себе некую понятную всем зрителям картинку, однозначную, слепок высокого искусства, если угодно, слепок божественного. Не залапанного грязными руками режиссеров и драматургов.
Горбатый крестится, глядя на портрет Владимира Владимировича Путина.
Шарапов. Какая у тебя возникает первая ассоциация со словом “невинность”?
Горбатый (неуверенно). Девочка? Ребенок?
Шарапов. Я думал об этом. Но, знаешь ли, таскать в театр спеленатого младенца накладно. А девочка, как только начинает говорить, сразу хитрит и кокетничает.
Горбатый. Мальчик? Собака?
Шарапов. Девушка. Взрослая девушка, сохранившая невинность – это символ.
Горбатый. А как можно быть уверенным в ее невинности? Как зритель в это поверит?
Шарапов. А как он поверил в пробку в заднице?
Горбатый. Ну да, ну да.
Шарапов. Девушка должна совершить акт, который безоговорочно засвидетельствует ее невинность.
Горбатый. Родить Сына Божьего?
Шарапов (крестится на портрет). Не всуе. Она должна спеть божественную песню. Скажем, Non, Je Ne Regrette Rien Эдит Пиаф или любую из репертуара Агилеры.
Горбатый. Невинность и Агилера?
Шарапов. А пробка в жопе?
Горбатый. Ну да, ну да.
Шарапов (хлопает в ладоши). Девушка, прошу вас!
На сцене появляется девственница с хорошим вокалом и поет песню Non, Je Ne Regrette Rien или что-то из репертуара Агилеры.
Сцена шестая
За столом Горбатый с Шараповым. Вадик с Кристиной продолжают целоваться на лавочке.
Горбатый. Спасибо, дорогой, порадовал.
Шарапов (хлопает в ладоши). Молодой человек!
На сцене появляется парень-манекенщик и исполняет дефиле.
Горбатый (удивленно). А это что?
Шарапов. Красота. Молча, просто, мужественно. Да и теток в зале не грех порадовать.
Горбатый. Стриптиз?
Шарапов. Стриптиз в стриптиз-баре. Пускай просто походит. Еще одна глупость театра: в зале уйма теток, а им вечно предлагают слушать бред каких-то небритых павианов на сцене. Да им такого паренька разок увидеть и заряд на год вперед. Молчаливый красавец – мечта любой тетки. Слова и мысли они сами за него додумают. Даже если в зале найдется пара интеллектуалок, они, глядя на его бицепсы, враз припишут ему и знание Джима Джармуша и генератора Тесла. (машет парню-манекенщику) Все, все, достаточно! Через часик у входа…
Горбатый. Пожалуй, пожалуй. Спектакль вырисовывается. (Вадику с Кристиной) Не устали, ребятки?
Вадик с Кристиной не отвечают – целуются.
Шарапов. А на закуску – мой главный сюрприз!
Горбатый. Любовь?
Шарапов (кивает на Вадика с Кристиной). Любовь – вот она.
Горбатый. Смерть?
Шарапов. Я не сторонник пессимистичного искусства. Не гадай, я сам скажу.
Горбатый. И?
Шарапов. Гламур.
Горбатый. И всего-то?
Шарапов. Ты, мил человек, не до конца разумеешь, что такое гламур. Ты думаешь, гламур – это пиджак Виктюка, он же пиджак Евтушенко? Ты жестоко ошибаешься. Гламурность голубизны заметней ровно потому, что она неестественна. Вот дай мне в руку кувалду и надень на меня телогрейку, рожу вымажи сажей, стану я после этого рабочим? На стройке я буду безобразен своим интеллектом, я буду выглядеть неестественно, отталкивающе. Для этого мне будет достаточно сказать бригадиру одно слово. Любое из моего тезауруса, к примеру, тот же “гламур”. Так же и с голубыми мужиками – сколько ни напяливай на себя “гламур”, а нечто безобразное, обезьянно-волосатое, все равно будет выглядывать наружу своими ослиными ушами. Гламур – это всегда женщина и только – женщина. Божественная женщина.
Горбатый. Неужели?
Шарапов. Да.
Горбатый. Неужели она?
Шарапов. Она самая.
Горбатый. И она согласна участвовать в спектакле?
Шарапов. В принципе, да. Но учти, гламур – это марка. Просто так на кривой козе не выедешь. Одним словом, наряды ей нужны от Гальяно. И на каждый спектакль – новый. Играть гламур в платьях от ваших театральных портних будешь на гастролях в Улан-Удэ.
Горбатый. Но ведь бюджет!
Шарапов. А ты подумай – что такое она, и что такое бюджет?
Горбатый. Согласен.
Шарапов убегает за кулисы. За сценой слышно, как он говорит: “Прошу вас, прошу вас. Ваш выход”.
Выходит Топор, выносит высокий столик и такой же высокий стул, какие, обычно, бывают в барах. Ставит на столик пепельницу. Удаляется.
На сцене появляется Рената Литвинова в длинном черном платье под ретро и шляпке. За ней на цыпочках выходит Шарапов, скромно становится в уголке. Рената держит в руке длинную “сигарону” в еще более длинном мундштуке.
Рената (подходя к краю сцены). Не угостите даму спичкой?
Подкурив сигарону у подбежавших мужчин, Рената садится за высокий столик.
Рената. Я вам расскажу о своей первой любви. Знаете, умные люди говорят, что девочка подсознательно ищет в мальчика своего отца, а мальчик в девочке – свою маму. Может быть и так. Может быть, этот мальчик и был чем-то похож на моего отца. Во всяком случае, такой же был толстый. Ой, я вам лучше расскажу, как мы познакомились. Я жила с родителями в маленьком приморском городке, в таком, знаете, где много маленьких домиков с садами, черешнями, палисадниками. Очень уютные домики и городок, я уехала потом, не работать же на судоремонтном заводе… Но я хотела про мальчика рассказать. Каждый день мама забирала меня из детского садика. Мама моя работала учительницей младших классов, и у нее было много времени во второй половине дня, чтобы забирать меня из садика. Мама моя женщина маленькая и хрупкая, как я, очень красивая, божественно красивая, не место ей было в том городишке, но отец… О чем это я? Ах да, о мальчике. Мама забирала меня из садика, и мы шли пешком через весь город – мимо всех этих домов с черешнями и палисадниками. Это было ужасно красиво, ужасно, особенно весной, когда деревья в цвету, все белые. Красота неописуемая… Идем мы, значит, с мамой мимо палисадников, я за руку ее держу… И тут – мы как раз проходили мимо одного дома с садом, где у самого забора росло много-много черешен. Так вот, идем мы мимо этого забора, и вдруг перед самым нашим носом, будто с неба падает мальчишка! Ой, я не так выразилась немножко. Он не упал на землю, не расшибся, не повредился совсем. Просто он спрыгнул с дерева, мимо которого мы проходили. Он, пока мы шли, висел на ветке, как макака, и я даже краем глаза заметила, что там что-то висит, но не поняла, что это мальчишка. Пока он не свалился, не спрыгнул чуть нам не под ноги. Он, этот мальчишка, был толстый, как шарик! Я удивилась тогда очень, как такой толстый мальчишка может так ловко висеть на дереве, как макака, и так ловко прыгать. И, знаете, что? Я потом начала приходить к этому месту и подглядывать, висит ли он там на дереве? И я его видела! Он там почти каждый день торчал непонятно почему, ягод ведь еще не было. А потом я начала ходить мимо его забора будто невзначай, будто мне что-то нужно. По нескольку раз ходила туда-назад. А он, когда я проходила, все время прыгал мне под ноги! Я подумала, он прыгает нарочно, чтобы я увидела, как ловко он прыгает, и оценила. Я думаю, он хотел мне понравиться, и он мне понравился. Я хотела с ним познакомиться, но… он все время убегал. Спрыгнет с дерева мне под ноги и убежит. Стеснялся. И я решила – познакомлюсь с ним сама! Вот пойду в следующий раз мимо, он спрыгнет, а я скажу ему что-то. Как ловко ты прыгаешь, скажу… И я уже почти собралась, но тут приехал отец. Из рейса… Отец у меня был боцманом и плавал на сухогрузе в дальние страны. Привозил много всякой всячины. Он был очень крепким человеком, просто огромным. У него были такие руки – он мог меня в одну посадить попой, а другой жарить яичницу. И шириной – во-о-от такие (показывает руками). Он мог одной рукой поднять все что угодно. Он мог поднять одной рукой… швеллер! Не дай бог мне узнать, что это такое. Мне просто запомнилось… Однажды отец точно так же приехал из рейса и говорит: я сегодня устроил нашему коку сладкую дольче виту. Я уж подумала, что он убил кока – уж больно он его не любил. За то, что кок когда-то рассказал таможенникам о том, что отец провозит контрабанду. А это вовсе и не контрабанда была, а фильм “Калигула” на кассете. И отца тогда чуть не посадили за распространение порнографии. И вот отец говорит – я ему отомстил. Мне уж интересно – как, говорю, папа? Я, говорит, взял в трюме один швеллер из груза и притащил его к себе в каюту. А когда кок зашел было по делу, я на его глазах запихал этот швеллер себе в сумку. Кок спрашивает – на что тебе эта штука? А я говорю – чудак-человек, да за один швеллер в Одессе на черном рынке сто рублей дают. В них очень ценные сплавы используются, платиновые, высшей пробы. А вечером, когда мы на берег сошли, смотрю – кок со своим братишкой тащат по земле мешок, упрели совсем - мешок ни в какую не идет. Целый час они его тащили по порту у всех на глазах, уж настолько жадные. А потом в багажник сунули и увезли. Наверное, в Одессу, на черный рынок… Вот… А, придя из рейса, отец сказал маме, что он ее больше не любит, потому что она, наверное ему изменяла. Уж как я ни говорила, что это не так, отец мне не верил. Не слушал даже – я была такая маленькая. Говорит маме – ты одна здесь полгода сидишь, не верю, чтобы не изменяла. Взял и ушел… к жене кока… А я к мальчишке тому пошла. Потом, попозже. Уже когда отец ушел. Пошла, как обычно, к забору, где он прыгал, думаю – там ли он еще? Он был там, и он снова прыгнул с дерева. Только он не ко мне прыгнул. Там шла передо мной другая девочка – вовсе некрасивая. И он перед ней прыгнул. А я подошла ему и сказала, что он жирный мясокомбинат, и что дерево под ним скоро сломается, если он постоянно будет с него прыгать. А он покраснел и убежал. Я тогда и подумала, что он похож на моего отца – такой же толстый и здоровый, как макака. Вот умные люди говорят – подсознание, подсознание. Девочка подсознательно ищет тех, кто похож на ее отца. А я вот с тех пор, как про того толстого мальчика все поняла, искала тех, кто похож на мою маму. И совершенно сознательно…
Кристина-Джульетта. Извините. Мне уже пора идти. У меня экзамен по английскому. Можно?
Рената. Да-да, мне тоже пора (уходит).
Занавес