Деонтология

 


 Ах, как прекрасна жизнь! Ах, как она удивительна! Ах! Ах!.. Этим ахам, кажется, конца не будет, особенно, когда ты только что вышел из больницы, где по воле злой судьбины, толкнувшей тебя под машину, провалялся с сотрясением мозга и переломами три месяца.

 Роберт Сергеевич Махов совсем молод. Двадцать пять – это не возраст для мужчины, особенно для мужчины-врача. Поэтому – все впереди. Самое унылое – белый больничный потолок вместо неба – позади. Надо же? Сам врач, и в больницу угодил! Шел с вечеринки, загляделся на небо, усеянное звездами, свет каждой из которой мерк в сравнении с непередаваемым светом голубых глаз Ирины… как не вспомнить ее лучистый, как классики выражаются, взор. «Взор-вздор» – невольно рифмовалось у Роберта, он улыбался, глядя на небо, и тут внезапно – яростный скрип тормозов, небо вдруг перевернулось и исчезло…

 Когда Махов пришел в сознание, то ничего не мог понять: бред или явь? На стене, прямо перед глазами – букет красных гвоздик, но то, в чем стояли эти царственные цветы, и вызвало сомнение, – не бред ли? Букет красовался в «утке».
- Очнулся! - над ним склонилось много чьих-то лиц, И эти глаза, что перевернули так внезапно небо вверх дном, вытреся из него все звезды – смотрели ему в глаза. «Я…сплю? – Роберт попытался вытащить руки из-под одеяла, но не смог. – Цветы… это… ты?» – попытался улыбнуться, но вдруг исчезло все, а когда очнулся, то было тихо, не было ни лиц, ни глаз, лишь сникшие цветы в своей странной «вазе».

 - Хирург, который не сочиняет стихов, не поет песен, не имеет друзей и не любит женщин, – очень опасен! Вооружен и очень опасен! - еще учась в институте, любил повторять Роберт Махов. Он любил женщин, сочинял стихи, – на его слова студенты пели песни, и Роберта даже прозвали на итальянский манер – Умберто-стихотворец. Словно весенние грозы, унеслись студенческие годы, и вот жизнь, как говорят, открыла перед Маховым свои необозримые горизонты. Можно в науку «вдариться», что сделали многие его приятели: поступили в аспирантуру, остались на кафедрах, засели за многотонные труды столпов медицины… А Роберт решил: «Успею бородой-то обзавестись», ибо, как он любил повторять: «Борода не делает философа».

 Маленькая больничка в селе Бавыкино К-ской области ждала его «распахнутыми дверьми». Это было небольшое, бревенчатое, барачного типа здание, скорее смахивающее на добротный сарай. Молодого эскулапа встретили заросли сирени, которая лезла во все окна. На больничном дворе резвились мохнатые шары – четыре щенка, а их усталая мамаша лениво заворчала на незнакомого человека, который так неожиданно возник здесь, на залитом солнцем дворе, заросшем гусиной травкой. Шумели березы, жужжали мухи, пчелы, летние ароматы кружили голову Роберту Махову, полному сил и желания потрудиться на поприще отечественной медицины. После недавней аварии он чуточку хромал, да иногда начинал ныть затылок, но на все это Роберт не обращал внимания. Правда, его немного насторожил разговор с шофером, который подвез его от К-ги до Бавыкина.
- А-а-а… доктор, значит… Ну что ж, ну что ж… - многозначительно изрек тот, жуя папиросину.
- А, собственно…что? – поинтересовался Махов.
- Да, собственно, ничего…уже пятого врача привожу…Ну, да ты парень молодой, энергичный… поработаешь…» – шофер засвистел развеселый мотивчик, через некоторое время остановил «Маз» на обочине, предложил окунуться – вдоль шоссе заманчиво проблескивала сквозь кусты речонка.
«Крещение» – засмеялся Роберт, влезая в ледяную воду. Шофер, фыркая, окунулся, и подплыв к Махову, ляпнул вдруг:
- Сбежал хирург-то наш…и прежние доктора тоже сбегали…
- Как сбежал? – Роберт почувствовал, как в воде по его ногам скользят рыбешки.
- А вот так… У него трое за неделю-то тю-тю…Его уж с ружьем караулили…Понятно, не виноват мужик…Но народ-то – сам понимаешь… Не объяснишь…Так он пробрался огородами домой-то, чемодан схватил - и ходу…После еще других присылали… Да ты не пугайся, парень!..
- Огородами, значит? – почему-то переспросил Роберт.
- Ну да, бабы видели… - шофер вылез, оделся.
- Ну что ж, - Роберт забрался в кабину, - можно и огородами…Верно?
- Верно. – Засмеялся шофер.
 Роберт вспомнил, как в облздраве напутствовали: «Ну, товарищ Махов, вы человек молодой, инициатива в ваших руках, если что – поможем. У нас не таежные условия, где бы вас на вертолетах возили. К вам люди сами придут»

 Роберт еще раз оглядел больничный двор и направился к крыльцу. На порог вышла пожилая, полная женщина. Махов представился. Женщина обрадовалась:
- Здравствуйте, тетя Феня меня зовут… я санитарка, а сестра Татьяна сейчас придет… у ней там… - тетя Феня так и недоговорила, что «у ней там»...
- Да вы проходите, проходите – пригласила она Роберта, - палаты у нас две… сейчас, правда, больных нет никого… У нас болеют мало…так, если только зуб у кого, или в драке глаз подобьют… - любезно открывая двери, докладывала тетя Феня. В палате между коек ползал, видимо что-то разыскивая, двухлетний пацан. Увидев Махова, вытаращился на него, а потом с ревом бросился к тете Фене. Та смущенно оправдывалась:
- Внучок мой, мать-то на ферме… не с кем его оставить… Махов осмотрел операционную. Ну что ж, работать можно. Оборудование, слава Богу, не с прошлого века, довольно новое, вода есть, свет есть. Правда, как сказала тетя Феня, бывает, отключают в сильную грозу. Но это редко…
Махов опустился на кушетку. В окно гляделось слепящее, словно глаза Ирины, небо, пахло сиренью, и было тихо… вообще, не так уж страшен черт…Больных нет, да и не предвидятся, судя по всему…Некогда в деревнях болеть. Роберту стало смешно. Ну и дела!
- Значит, больных нет. Это хорошо. – Обернулся он к тете Фене, та согласно закивала. Махову стало весело. Вспомнился друг Васька Логинов: – звал заняться деонтологией. Тоже, скажу тебе наука! Напридумывают же? Или – тоже мне, эскулапы, - на кафедрах зацепиться, или в стоматологи податься – это, кто деньги любит. Насмотрелся Махов на таких. Эх, Васька, ругаться хочется! Забыли разве: Помоги, Не навреди, Успокой, Излечи… - замечательно ведь сказано, да не всякий хочет помнить. Или еще: какой же ты врач, если, к примеру, заразиться боишься? Осторожность – да, но не панический же ужас. Наши врачи и с проказой, и с черной оспой боролись – честь им и хвала. Махов встречал таких. А то – диантология! Тьфу!
- Бывают больные-то? – рассеянно снова переспросил Махов, глядя, как тетя Феня подолом халата вытирает нос внуку.
- У нас, Роберт Сергеевич, бывает, из детишек кто приболеет, да бабы - рожать сюда идут, не в район же ехать, да и не успеть… а так у нас тихо… отдыхайте, располагайтесь...

Осмотром больнички Роберт остался доволен. Думал, – будет хуже. Сестра Татьяна, видимо, исполнительна: чистота, весь инструментарий на месте, вот только букет сирени на столике – это лишнее. И так волны ее крепкого духа через отрытые окна дурманят мозги. Хочется не к работе приступать, а расслабиться и помечтать. А мечтать Махов любил. Как прелестны летние вечера, как удивительно тихи они! Как значительна эта пьянящая тишина! Как жаль, что Ирина далеко…Роберт достает блокнот и выходит на крыльцо. Щенки забрались под свою мягкую мамку, а та, в изнеможении оскалив седую морду, пытается вильнуть хвостом. Роберт садиться на ступени, прикрывает глаза. «Хирург, который не пишет стихов…» – всплывает в памяти, и уже какие-то рифмы сложились, словно это кусты сирени нашептали, и дорога сюда припомнилась…Поля какие вокруг…Холмы, перелески – красота! Красотой хочется с кем-то поделиться, скорей бы, что ли мифическая сестра Татьяна приходила…Интересно, она замужем? Красивая? Надо бы у тети Фени спросить…
Так и сидел он, мечтая, сочиняя и под тихие мечты свои, задремал, прислонясь к перилам крыльца.
 
- Роберт Сергеевич! Беда, милок, беда! – сквозь дрему слышит он крик, открывает один глаз и вдруг вскакивает. Тетя Феня стоит перед ним. «Беда, милок, слышь!» Роберт видит, что с телеги, въехавшей во двор, осторожно помогают слезть женщине, ведут под руки к крыльцу. Тетя Феня распахивает двери, Роберт застегивает на ходу халат. Где же эта чертова Татьяна? Женщину вводят в приемную. Да! Тихая обитель, оказывается, не так уж тиха!
Перед ним слепые от ужаса и боли глаза, чернота вокруг них, спекшиеся губы, белое лицо, лоб в испарине… Женщины, которые втащили ее, пытаются объяснить: «Доктор, миленький…у ей же четверо деток… ну куды ж еще-то? И мужик-от пьеть… ну и решилась, видать, сама… Ах ты, Господи! Ребятишки позвали – мамка, кричат, помирает…Зашли, а она на полу… в крови вся…ах ты, Господи! Вот беда-то… что ж делать-то?»
 В дверь просовывались любопытные.
- Связь с городом есть? – обернулся Махов к тете Фене.
- Ой, милок, да пока приедут - помрет… - снова запричитали бабы. «Эх, накликал, давеча, шофер, растуды его…Идиотка… - мысленно ругает Махов больную, - Где же сестра? Где ее черти носят?!» Внезапно он стервенеет, и едва сдерживаясь, чтоб не выругаться вслух, орет:
- Вон все отсюда!! Что здесь цирк?! Тетя Феня, помогите! – Вдвоем они вволокли женщину в операционную. Роберт стал быстро готовиться к операции. «Угрожающий выкидыш» – записала в истории болезни сведущая в медицине санитарка. Роберт осмотрел женщину. Горит бедняжка вся… Да тут не угрожающий выкидыш, а самоаборт! «Ах, ты, идиотка!» – срывается у Махова. От его крика женщина вздрагивает, пытается что-то сказать… «Молчи, – шипит Махов, - Свет!! Да закройте же окно, Феня!» – тетя Феня бросается к окну. Женщина стонет, мечется. «Погоди, милая – шепчет ей Махов, потерпи…Мать моя! Плод-то гниет уже! Ах ты, Господи! Что делать-то?! Ты же врач!! – почти кричит он себе, и вдруг… - Феня, крапивы! Быстро! Да-да! Крапивы! Что стоишь? – Бегом! – та оторопело пятится к двери, переспрашивает на всякий случай, – не ослышалась ли? – «Крапивы?..» «Да!!! Живо!!!» - орет Махов. Больная слабо, сквозь спекшиеся губы, выдавливает: «Зачем… доктор?…»
 Во дворе, под тревожными и удивленными взглядами собравшихся, тетя Феня подолом халата хватает жгучие стебли и бегом несет в операционную. Роберт какое-то мгновение оторопело смотрит на эти, уже в вечерней росе, пахучие стебли, и вдруг, схватив весь пучок, оттолкнув тетю Феню, начинает яростно хлестать больную по той части, что ниже спины, благо поза у нее для экзекуции самая удобная: «Вот тебе, дура! Вот тебе! Жить, сволочь, надоело?!» Женщина не может пошевельнуться. В глазах ее ужас. На кафельный пол осыпаются под яростными ударами, листья…Махов, отерев рукавом пот со лба, швыряет в угол голые стебли, и командует сам себе: «Поехали!»
 Оперирует уверенно, быстро… И, лишь стаскивая перчатки, чувствует – сейчас упадет…Женщина стонет, пытается улыбнуться, едва слышно шепчет: «Спасибо, доктор…» А он, вытирая ладонью слезы с ее лица, улыбается, чувствует, что даже слова сказать не может, но все же шепчет так же тихо, как и она: «Дура ты…» - и, выходя на крыльцо, обернувшись, просит: «Тетя Феня …с районной больницей…надо бы… свяжитесь… что мог, я сделал…
Он опускается на ступени, обводит невидящим взором напряженно ждущую известий толпу, кивает: «Да-да… жива…» Ему дают закурить, он машинально закуривает, и так как прежде никогда не курил, кашляет до слез, а слезы текут и текут, и он не замечает их….Наперебой что-то говорят собравшиеся во дворе. Прохлада летнего вечера ласкает разгоряченное лицо, одуряюще пахнет сирень, машет хвостом сука с повизгивающими под ее животом щенками. Роберт запрокидывает голову, - сейчас снова опрокинется небо, и посыпятся из него звезды, звезды.…Прикрыв глаза, он, усмехнувшись, произносит: «Деонтология…», слово, совершенно непонятное для окружающих.