*фрагмент романа*
Выйдя на сцену, я старался высмотреть в зале Распутина. Теоретически, его должны были усадить где-то в первых рядах, но я его не видел. Быть может, он, как скромный человек, сидел где-то у выхода, а то и вовсе ушел к этому времени. В итоге, пробуравив взглядом какого-то благообразного старичка с бородой до пупа, заметно испугавшегося моего внимания, я начал читать. Это были жесткие стихи о войне, о террористах, о трусливых обывателях. Зал заволновался. Сначала пронесся ропот недоумения, перешедший затем в гул негодования, слышалось: «Хватит!», «Когда ж он закончит?», «Это не стихи, а черт знает что», «БесОвская поэзия!». Не обращая внимания на недовольство публики, я дочитал свой цикл до конца и удалился, оставив на сцене погнутую микрофонную стойку, с которой во время выступления обнимался, как заправская рок-звезда.
Ведущий вечера не сразу оправился от шока. Он начал что-то мямлить насчет современной поэзии, которая-де имеет много ответвлений, и базируется не только на классических примерах. Речь его была неубедительна, разгневанные слушатели потребовали скорейшего продолжения культурной программы, «чтобы проветрить воздух». И воздух вскоре был «проветрен» виршами о кручине шальной, о любви неземной, о златокудрых девицах, сидящих в светлицах, о деревенском раздолье, об ушедших в подполье, о российской короне, о белой вороне.
Я стоял за кулисами в полном одиночестве, никто из выступавших не решался подойти ко мне, словно опасаясь подхватить вирус экстремизма. Но один смельчак все же нашелся; это был журналист какой-то православной радиостанции.
– Извините, а вам самому нравится то, что вы читали? – спросил он.
– Нравится. Вас что-то смущает?
– Не кажется ли вам, что описывать в стихах расправу солдат над стариком-правозащитником, смаковать групповое изнасилование снайперши – это не совсем правильно?
– А вам хотелось наоборот: чтобы снайпершу расстреляли, а старика – изнасиловали? – парировал я.
Православный журналист посмотрел на меня с ужасом и попятился...