(отрывок из повести "Публичное сокровище")
- У латышей тоже есть имя «Юра»? - спросила Сильви. – По радио поют: «Юра, Юра...»
- «Юра» - это "море" по-латышски, - сказала Раса, не отрываясь от документов, которые подписывала.
Сильви внезапно заметила, как сдала за этот год Раса. Поправилась и обрюзгла. Перестала подкрашивать седеющие короткие волосы, а массивный перстень впился в мясистый палец.
Время тихо текло сквозь этих, лишь поверхностно знакомых ей, но ставших близкими за годы командировок, людей. Так, тихо, незаметно, крошится штукатурка с домов. Растут деревья. Струится песок в дюнах. Неподвижно висят, держась усиками за поверхность воды, черные рыбки в аквариуме привокзального кафе.
Сердце ее сжалось от щемящего чувства. Но что делать? подумала она. Если железо используют в работе, оно стирается. Если не используют, его съедает ржавчина. Остановиться невозможно. Вот почему нирвана – недостижимый идеал. И время пройдет и времени не будет...
Позже, покончив с делами, Сильви ждала маршрутку и читала на указателях: «Юрмала», «Майори», «Булдури»... Неожиданно она поняла, что означает «Юрмала». Взморье! Она была в этом полностью уверена. Ведь "Юра" - море. Так, каким-то неведомым озарением, к нам приходят многие знания. А «Юрас перле», должно быть - жемчужина моря. Наверно, так приходит понимание слов к детям и... иностранцам.
В Майори Сильви приехала к полудню. Небо заволокло сплошной голубовато-серой дымкой, чистый светло-бежевый песок был в редких темных крапинках только что опрыскавшего немногочисленных отдыхающих дождика. На длинном, уходящем к виднеющемуся вдали мысу, песчаном пляже, было не более двадцати человек.
Она сбросила с себя летний халатик и, оставшись только в купальнике, села на скамейку у карликовой сосны, поодаль от кромки спокойного, покрытого легкой рябью, моря, достала книжку и стала читать.
Неподалеку от нее на песок с жалобным покрякиванием села молодая чайка. Совсем еще детеныш, худенький, элегантный, с белоснежной грудкой, весь словно из прачечной, где его отутюжили и накрахмалили воротничок.
Чаенок битых полчаса стоял на длинных худеньких темнокрасных ножках на одном и том же месте и в вящем недоумении крутил темнокоричневой гладкой головкой по сторонам, временами кося на Сильви влажным блестящим глазом, обрамленным украшением, напоминающим павлинье перо.
Как правильно сказать: «чаеныш» или «чаенок»? размышляла Сильви, поглядывая на это первозданное чистое существо. Она призывно поцокала ему языком. А птенец лишь слегка покачивался и издавал жалобные скрипучие звуки.
На песке поблизости стоял водный велосипед, похожий на сани с педалями. На его сиденьи развалился седой, очень загорелый мужчина в плавках и потягивал пиво из темной стеклянной бутылки.
Поодаль стоял еще один шоколадно-коричневый седовласый мужчина.
Очевидно, для них это было чем-то вроде спортивного достижения –такая шоколадность вполне тянула на книгу рекордов Гиннеса.
Чаенок улетел, взамен прилетели три вороны и начали разгуливать вокруг полозьев водного велосипеда, откуда уже ушел, допив пиво, любитель оригинальных решений и удобств.
Сильви посмотрела в сторону моря. Море...юра...
Вдоль кромки воды медленно шла стройная женщина в белых брюках, белой маечке, легкой белой распахнутой курточке и белых кроссовках. Волосы ее развевались на ветру.
Сильви долго провожала ее взглядом. Отсюда лица ее не было видно. Но в этом было что-то... Пустынный пляж, освещенный неярким солнцем... Чистый бежевато-серый песок и женщина в белом, идущая по кромке серого моря.
Сильви мысленно вздохнула – вот какой должна быть женщина. Чтобы понравиться ему...
Все мы всю свою жизнь пытаемся понравиться своим родителям, потом любимым.
Местный «негр» - рекордсмен загара с короткими ногами и длинным туловищем прошел прямо мимо нее и Сильви подумала: хочет быть «сексапильным». Седые волосы покрасил бы...
На скамейку рядом с ней тяжело плюхнулись две грузные женщины. Одна помоложе. Другая, очень пожилая, часто и тяжело дыша. Они переговаривались между собой по-русски.
- Раньше, придешь на пляж... В любое время, в любой день - полно народу. Ну, и что они поимели с этого - эти латыши? С независимости этой? Заводы позакрывались. А квартплата...
- Мама. Не начинай опять, – пыталась остановить ее дочь.
- Раньше яблоку негде было упасть! А теперь - вишь, какую гостиницу досками заколотили. А телефон. За местные разговоры – плати. Где это видано?!
- Мама!
Сильви посмотрела на говорившую – очень полная, расплывшаяся женщина. Недовольное морщинистое лицо.
А ведь дело не в этом, подумалось ей. Вовсе не в этом... Не в квартплате. Конечно, старым людям трудно перестроиться. Даже есть такое китайское проклятие – «чтоб вам жить во время перемен». Главное, что новое время уже – не ее время... Ведь сидит же она здесь в теплый пригожий денек и ноет, ничего не делая. Значит, может себе позволить. А то время – ушло...
Сильви поднялась со скамейки, оделась в кабинке и медленно пошла сквозь тихий дачный поселок под млеющими от жары соснами в сторону остановки пригородной электрички.
Выйдя на главную улочку, она попутно заглянула почти в каждую лавчонку, которые плотным строем облегали чистую безлюдную мощеную пешеходную улицу, несколько раз раздевалась в примерочных, примеряя одежду, и нашла все, что искала.
Она купила белые брючки, белую маечку и белую летнюю курточку.
В следующий раз, когда она приедет сюда... или к какому-нибудь другому морю... кто-то будет сидеть на скамейке и смотреть, как вдоль кромки моря одиноко, отрешенно, идет женщина в белом. Волосы ее развеваются на ветру...