Семёнов еле проснулся с утра. Долго кряхтел и тёр глаза, прогоняя остатки сна. Снилось ему перед пробуждением чёрти что: какой-то город во всех подробностях, в котором он никогда не бывал, но зато ориентировался отменно. Он шёл по проспекту, который сначала был широк, а потом стал сужаться. Проходил мимо парков с пустыми скамейками, закрытых магазинов, фотоателье и кинотеатров, заглядывая в афиши и читая состав актёров в премьерных картинах. А когда он проходил мимо городской больницы, то откуда-то на него даже пахнуло тем тяжёлым запахом, породить который могла только мертвецкая. Высокий худой человек в сером грязном плаще вышел из главного входа больницы, у него была сильно перебинтована рука, марлевый монолит перевязки украшало расплывающееся на глазах яркое алое пятно. Зрелище было неприятное – грязно одетый человек с идеально бело-красным бинтом. Раненый что-то стал спрашивать у него, отчего Семёнов так и проснулся за пять минут до того, как прозвенел будильник, с неприятным ощущением от посещения этого своего приснившегося города, с его тёмными улицами, старыми дореволюционной постройки домами, и запущенными, полу засохшими аллеями. И ещё там не было ничего яркого. Там было мрачнее, чем в чёрно-белом кино. Скорее потому, что гулял он там поздно вечером. В самое своё любимое время для прогулки по чужим городам.
Жена ещё спала. Ей хорошо: она встаёт на полчаса позже. Семёнов приподнялся на локте, стараясь не задеть супругу (она этого не любила), и нажал кнопку на корпусе будильника. И подумал о том, что хорошо бы ещё поваляться эти самые пять-десять минут, которые на самом деле ничего не решают. Ну, просидит он на две минуты меньше перед телевизором, ну побреется на две минуты быстрее и на минуту раньше вскипятит чайник и порежет колбасу для бутербродов. И он опять опустил голову на подушку.
Ну, уж нет, пора вставать. А то так разоспишься и на работу точно опоздаешь. Семёнов встал, включил телевизор, посмотрел прогноз погоды (без осадков), побрился и приготовил чай, нарезал хлеба, колбасы и сыра. Потом разбудил жену. Она тоже долго отходила ото сна, жалуясь на то, что ей приснилось что-то дурное. Семёнов пропустил эти её реплики мимо ушей (мне же тоже не весть что приснилось, я же молчу) и начал одеваться. Одевшись, он пожелал супруге удачно дня, сухо чмокнул её в щёку, на которой красными чёрточками отпечатались складки подушки, и вышел за дверь.
А на работе тоже ничего хорошего. На утренней планёрке начальник возмущался тем, что смежники опять подвели, и что надо на этот раз поехать и пошевелить их собственноручно. И уставился на Семёнова. Ну, всё понятно, куда деваться… Надо, так надо. Пока оформил командировку, пока туда-сюда… Вроде ехать-то недалеко, а приехал туда уже поздно вечером. Автобусы уже не ходят, такси не поймать. Да и денег-то не очень, чтоб на такси разъезжать.
Вот и пришлось пешком до гостиницы. Город-то знакомый, не первый раз сюда в командировку. Мимо закрытых сейчас магазинов, в которых завтра надо будет купить подарок жене. Мимо фотоателье, в котором нужно сфотографироваться на просроченный пропуск. Мимо кинотеатра, в котором показывают новый фильм с его любимым актёром в главной роли. Странно конечно, но как-то это всё напоминает его сегодняшний сон.
А вот и городская больница. Из её дверей выбегает необычный неопрятный человек в каких-то лохмотьях, правая рука его забинтована, лицо в свежих порезах. Хватает Семёнова за руку, просит помочь. Они вбегают в приёмную. Там, на каталке, вытянувшись во весь рост, лежит женщина. Мужчина с перевязанной рукой объясняет, что он не виноват, что она сама выбежала на дорогу прямо перед его машиной, что он не успел ни объехать её, ни затормозить, сильно зацепил, а теперь вот куда-то все запропастились, давайте мы с вами её на второй этаж, в операционную, так врач какой-то сказал…
Семёнов взглянул на эту женщину… Его как током ударило. Во рту мгновенно пересохло, он хотел что-то сказать, но его горло породило только какое-то сипение и бульканье. Он мёртвой хваткой вцепился в каталку и застыл, как столб. Мужчина с забинтованной рукой что-то кричал ему, махал здоровой, не перевязанной пятернёй перед ним, пытался тянуть за рукав. Семёнов молча стоял. Женщина с окровавленной головой и посиневшими губами… Это была его жена. Как она оказалась в этом городе? Что она тут делала? Следила за ним? Вот чёрт… О чём он сейчас думает? Разве это важно? Его жена при смерти, а он думает не весть о чём. Он попытался проверить её пульс, с трудом оторвав руки от каталки, и тогда понял, что она умерла. Её сердце не билось. Ничего больше не могло повлиять на ситуацию: они так и не успели довезти каталку до второго этажа. Бедная моя Валенька… Он обнял обмякшее тело, накрытое белой, местами пропитанной красным простынею, и из его глаз покатились крупные, горькие слёзы. Валенька… Ох, не-е-е-ет!!!
Семёнов всхлипнул и проснулся. Второй раз за сегодняшнее утро. Сразу понял, что это был сон, но от горечи утраты всё равно першило в горле. Взглянул на часы: он проспал ещё всего лишь пять минут. Жена лежала рядом, живая и здоровая. Мерно сопела во сне, на её всклокоченных кудряшках не было ни капли крови. Он погладил её по голове и поцеловал в щёку, с чёрточками от подушки, в голое плечико и локоток:
- Валечка, я тебя люблю…
Она засопела, приоткрыла глаза, взглянула на часы и заявила недовольно, вырвав руку, и укладывая её под подушку:
- Дурак! Дай поспать!