Перед этим всем
Я тебе спою
У окна с тобой
Еще постою
Посвящение.
-- Знаешь, на улице идет дождь. Я не знаю, где ты сейчас спишь. Но хочу тебе сказать, что там идет дождь. Март. Два часа ночи. Снег лежит. А с неба падает дождь. Мне нужно идти. У меня дорога. Своя дорога. У каждого она своя…
Он не сводил глаз с лампы. Глупая улыбка приклеилась к лицу. Он смотрел на лампу битых сорок минут. Если бы его окликнули (а его окликнули в следующую секунду), он бы сказал только одно. Строчка из песни «Jefferson Airplane»:
-- In my mind you’re so fine…
Вокруг люди пытались его обойти, а он стоял в дверном проеме и смотрел на лампу. Весь мир гремел заевшей песней: «In my mind you’re so fine!» на разные голоса.
-- Ты что стоишь?
-- In my mind you’re so fine, - пропел он, не отрываясь от белого света лампы.
Она сильно ударила его по лицу ладонью. Он опустил глаза, посмотрел на нее и засмеялся, как смеются счастливые дети. Выглядело это страшно: он не спал сутки, был небрит, глаза все в красных прожилках. Он не мог говорить, он только смеялся, а она испугалась. Она подумала, нельзя его тут оставлять, а куда его деть? А он был счастлив, что это именно она.
-- Это дураки-музыканты и дураки-поэты всё придумали. Они склонились над стаканами с дешевым чаем и смеялись, глядя в глаза друг другу, радовались, что сочинили такое сумасшедшее счастье, в котором была только красота и летний ветер ночью под музыку «Jefferson Airplane».
Они курили втроем в сортире. Внезапно заметили, что он уснул, сидя на подоконнике, и выронил сигарету на мокрый кафельный пол. Они тихонько ушли вдвоем, а его потом выкинул на улицу охранник. Он окончательно проснулся только в автобусе, ехавшем на Химмаш, посмотрел по сторонам и вышел покурить на следующей остановке. Сел на скамейку, отыскал в кармане сигареты и даже взял одну в губы, но вдруг увидел что-то такое, что забыл про спички. Он сидел и смотрел, отражаясь в стекле киоска.
-- Что с ним случилось потом, знает только она, потому что он позвонил ей в четыре часа ночи с какого-то телефона-автомата. Он потратил все оставшиеся деньги на карточку и рассказывал ей обо всём, пока телефон не отключился.
Снова он появился только через четыре дня в грязных джинсах, с немытой головой, голодный и возбужденно-уставший на смерть. Перед тем как придти ко мне, он заходил к ней и двадцать минут подряд давил на дверной звонок, но ему не открыли, а соседка по лестничной площадке пообещала вызвать милицию, тогда он подарил ей ромашку, которую принес с собой, и ушел.
Потом рассказывали, что видели его у вокзала. Он стоял на скамейке и махал кому-то рукой. Но к той поре его уже стали подзабывать даже когда-то близкие друзья; поздно его узнали, а когда узнали – обернулись, чтобы подойти поздороваться, но его уже не было.
Одному Богу известно, где он сейчас ходит. Наверняка, они ходят там с ним вдвоем.