Сюжетный параллелизм в романе в стихах А. С. Пушкина «Евгений Онегин»
--- О толковании изображения первого снега в IV и V главах и структуре сюжетов красного образа на белом фоне в романе.
Параллелизм играет значительную роль в романе Пушкина «Евгений Онегин». В настоящей статье под «параллелизмом» мы понимаем не только однородное синтаксическое построение двух предложений, но также текстовое сопоставление вообще.
В романе Пушкин дважды изображает первый снег одной и той же зимы: в XLII строфе IV главы и в II строфе V главы. Ю. Лотман и В. Набоков не совпадают друг с другом во внутренней датировке в романе XLII строфы. Оба они не касаются соотношения между этими двумя строфами. Как нам представляется, обе строфы являются в равной мере высшими образцами реалистической поэзии Пушкина.
Однако, тщательно сравнивая одну строфу с другой, мы замечаем их общие черты. Во-первых, обе изображают первый снег. Во-вторых, в обоих на сцену выступают веселые мальчики. В-третьих, и там и здесь описываются зимние игры: коньки (IV) и салазки (V). Наконец, возникают мелкие цветовые образы --- нечто красное на белом снеговом фоне: тяжелый гусь на красных лапках (IV) и ямщик в красном кушаке (V). Итак, мы видим, что Пушкин сопоставляет две строфы, имеющие общие признаки, которые несут в себе некий особенный смысл.
Анализируя различия между двумя строфами, мы замечаем следующие характерные черты в XXXVI--XLIV строфах, которые содержат XLII строфу в контексте романа.: 1. Иронический вкус в изображении жизни Онегина летом, когда сексуальная сторона жизни Онегина в деревне («Поцелуй белянки черноокой») не только поставлена на один уровень с «обедом» или «бутылкой светлого вина», но даже названа «святой» и «нечувствительной»; 2. XLI строфа представляет собой резкую стилизацию с помощью поэтических слов и популярных литературных мотивов.: отрицательная форма предложений в изображении зимы («шум работ /умолк/», «пастух /не гонит/», «/не зовет/ его рожок», курсив мой) --- это не зимний пейзаж, а скорее воспоминания лета. А «путник», несущийся в гору, спасаясь от волков, и «дева», прядущая зимней ночью, это --- западноевропейские литературные реминисценции. Итак, эту строфу Пушкин представляет скорее как карикатуру лета; 3. При всей своей живости XLII строфа является описанием зимнего пейзажа с точки зрения модного дворянина, а не представителя простого народа («Опрятней /модного паркета/ / Блистает речка», курсив мой); 4. В XLIII строфе, в которой автор отказывается от зимних забав из-за докучливого вида «однообразной наготы» и опасности верховой езды, Пушкин намекает на сопоставление своего реалистического текста с «Первым снегом» Вяземского, подчеркивая поэтическую искусственность описания Вяземским зимних забав.
Напротив, II строфа V главы выражает точку зрения крестьянина, представителя простого народа, и характеризуется стремлением к точному описанию деревенского быта. Этот метод также использован в изображении праздника святок и сна Татьяны.
Таким образом, параллелизм описаний первого снега XLII строфы IV главы и II строфы V главы обнаруживает резкую разницу между дворянской, литературной природой первой строфы и народной, реальной во второй. В XLII строфе IV главы даже слегка проступают иронические нюансы в описании онегинской жизни.
Сильное впечатление производит параллелизм цветовых образов --- красного на белом фоне. Нам представляется, что сочетание красного цвета с белым, лучше всего указывает на этот параллелизм.
Линия образов, сочетающих красное с белым, начинаясь банальной, хотя и очень остроумно поданной, рифмой «морозы» и «розы», и следуя через два описания пейзажа первого снега, подводит к «сну Татьяны» V главы. Во «сне» на белом фоне снега, осин, берез, мглы, возникают красные цветовые образы. Это ярко светящееся «окошко», и «череп в красном колпаке», и «огонь светильников ночных», и «кровавы языки». Пробуждаясь, Татьяна видит «зари багряный луч» и Ольгу «авроры северной алей».
Цвета красный и белый до IV главы включительно окрашивают романтические эмоции Татьяны цветом эроса. Таковы «облатка розовая» на «воспаленном языке» в XXXII строфе III главы, а также бледная романтическая луна, сопровождающая постоянно, как немая подруга Татьяны --- см. стихи в VIII главе: «Она (муза) Ленорой, при луне,.../ Явилась барышней уездной,/ С печальной думою в очах...». Однако посредством «Песни девушек» и «сна» эти эмоции обретают народную фольклорную душу.
«Сон» Татьяны наполнен густой атмосферой эроса и смерти. Неоднократно отмечалось, что переправа через реку является не только устойчивым символом женитьбы в свадебной поэзии, но и символом смерти в сказках и народной мифологии. По тексту романа мы отмечаем, например, мотив вырывания украшений Татьяны заснеженным лесом, выражение «Как на больших похоронах», мотив умыкания, когда Онегин «тихо увлекает / Татьяну в угол и слагает / Ее шаткую скамью / И клонит голову свою / К ней на плечо».
«Сон» с атмосферой эроса и смерти, с образом красного на белом фоне вплетается в сюжетную основу следующих глав. При этом сочетание красного цвета с белым выступает в качестве указателя сюжетного параллелизма; и дело здесь не только в «крови» Ленского в VI главе, что уже неоднократно отмечалось комментаторами.
В V главе «Багряною рукою / Заря от утренних долин / Выводит с солнцем за собою / Веселый праздник именин». На празднике появляются гости, имеющие причудливые имена, такие как мосье Трике «в рыжем парике». Они как будто перекликаются с чудовищами во «сне». Другой параллелью оказывается ссора Онегина с Ленским из-за Ольги.
В VII главе Татьяна посещает дом Онегина в отсутствии хозяина. Этот сюжет тоже является геометрическим параллелизмом со «сном»: «Уж /за рекой/, дымясь, /пылал/ / /Огонь рыбачий/. В поле чистом,/ /Луны при свете серебристом/ / В свои мечты погружена,/ Татьяна долго шла одна» (XV строфа VII главы, курсив мой). Переход за реку, образ красного «огня» на белом фоне «серебристой луны» --- это ясные указатели параллелизма со «сном». «Ребят дворовая семья» играет ту же роль как лакея-медведя во «сне» («Взяв барышню /под свой покров/», курсив мой). В таком случае чудовищам, в отношении параллелизма со «сном», здесь соответствуют портрет Байрона, статуэтка Наполеона и романтические книги в кабинете Онегина. В этой сцене слегка ощущается эрос: «Всё душу томную живит / /Полумучительной отрадой/...» (курсив мой).
И в Москве VII главы и Петербурге VIII главы действуют образы красного и белого. В сценах Москвы и Петербурга самые города выступают как белые образы. С одной стороны, в VII главе Пушкин зовет Москву «белокаменной» и пишет: «Ну! не стой,/ Пошел! Уже столпы заставы / /Белеют/» (курсив мой). С другой стороны, представительницей высшей сферы национальной культуры светской России выводится Нина Воронская с «мраморною красою». При этом ее эпитет: «Клеопатра Невы» показывает, что это культура лучших европеизированных дворян с честью, гордостью и свободой.: образ Клеопатры несмотря на ее развращенность вводит в контекст европейской культуры, но также ассоциируется с образом аристократа, сохраняющего гордое одиночество.
Здесь Татьяна появляется на сцену «в малиновом берете». То есть, она сама ассоциируется с образом красного цвета как представительница народной культуры. Нам представляется, что для Пушкина сравнение Татьяны красной с Ниной белой (в VIII главе), и красный пожар белой Москвы (в VII главе) выражают идеальную народность, высшую национальность. В последних главах эрос уже погружен на дне души Татьяны как «немые ее страдания».
Но здесь появляются «необходимые глупцы». Пушкин рисует их приемом красного пуантилизма: «В дверях другой диктатор бальный / Стоял картинкою журнальной,/ /Румян/, как вербный херувим...» (курсив мой). Они, словно чудовища во «сне», нагнетают атмосферу смерти последекабристского времени.
Таким образом, в «Евгении Онегине» сюжет «сна», основанного на русской фольклорной фантазии, сплетается с сюжетом романа, внося в него атмосферу эроса и смерти. Роман представляет собой как бы своеобразные вариации, где текстовые фрагменты представляют разнообразные сочетания красного цвета с белым.
В статье «О народности в литературе» (1825-26) Пушкин указывает, что истинная народность состоит не в выборе предметов из русской истории, и не в русских словах, а в «образе мыслей и чувствований», отраженных в зеркале народного фольклора. Это позволяет нам сделать вывод, что Пушкин представил в «Евгении Онегине» образец истинной народности, развертывая свой современный роман на основе принципа сюжетного параллелизма, присущего народной фантазии.
***
cf. original paper:
(SLAVISTIKA, Journal of Tokyo University, 2008, pp. 1-22.)