В 1978 году мы с Директором ехали в командировку в Донецк.
Встретились на Киевском вокзале, сели в поезд, и предались мечтам о предстоящих нам нескольких днях замечательного отды... совещания. Еще на перроне я почувствовал что-то тревожное...
Но время было уже позднее, и надо было укладываться спать.
Часа в два-три ночи я проснулся от жуткой боли! Болело все. Не буду томить - это был приступ почечной колики! Кто рожал, тот знает, а кто не рожал - жалко времени на объяснение.
В поезде, кроме тошнотворно теплого чая, никаких медикаментов не оказалось. Ближайшая остановка была через несколько часов в городе ...
Я помню, что впервые в жизни я увидел себя чужого, страшного и незнакомого. Такие глаза могут получиться только от созерцания Страшного Суда. Я с ужасом осознал, что сижу безо всякой брезгливости прямо на унитазе купейного вагона, в отчаянии стараясь избавиться от чего-то огненного, находящегося у меня внутри.
Кричать было невозможно, но не кричать было невозможно вдвойне.
Как-то доехали до станции, название которой я уже забыл. Районный рабочий городок.
Не то Славянск, не то Славск… Нет. Сейчас уже не вспомню.
Там меня с поезда сняли в медпункт. Директора я уговорил ехать, потому что помочь он мне никак не мог, а сорвать совещание было неправильно.
Меня поместили в районную больницу .
Там мне вкололи лошадиную дозу чего-то сильного, и я перестал чувствовать боль.
На следующий день, утром, меня посадили в горячую ванну, и врач сказал мне, что то лечение, что он мне предлагает, вообще-то, незаконно, но, если я обещаю никому не рассказывать о нем, то, скорее всего, от камешка скоро избавимся.
Я согласился. Дал ему денег, сколько просил.
Доктор принес мне стакан коньяка, и сделал укол-коктейль, состоявший из папаверина, платифилина, анальгина и ношпы. С этим всем внутри я сел в больничную ванну, и выпил шесть бутылок минеральной воды.
Укол расширил мои сосуды, коньяк сделал меня веселым, горячая вода не давала чувствовать боль, и через некоторое время я понял, что мой моральный облик стремительно разрушился, и я влюбился в медсестру... вплоть до немедленно жениться!
Она вывела меня из ванной и уложила в палате.
Не прошло и получаса, а я уже бежал по коридору, окрыленный тем, что камень величиной с остроконечную горошину выскочил, как пробка из бутылки Шампанского!
Еще через час-два меня выписали из больницы, и я поехал на вокзал.
Поезд на Киев был только вечером.
Я пошел шататься по городу.
Осматривая город, я понял, что живут в нем «трудовые ресурсы». Мне навстречу шли «простые советские люди», похожие на серые булыжники-оружие пролетариата. Не было особой разницы между мужчинами и женщинами, между девочками и мальчиками: все были равны.
Улицы были заставлены домами, в которых могут содержаться только трудовые ресурсы. Ну, не для людей же это серое и грязное убожество!
В размышлениях, чего бы поесть, я зашел в гастроном. На прилавках было пустынно…
Голодный и уставший (ведь все-таки пережил не простые сутки в больнице), я искал столовую. Но нашел такого же, как я… пса.
Он был такой же голодный, такой же одинокий, и такой же чужой. Впрочем, как и все в этом городе.
Я подружился с ним, и решил его накормить. И себя, конечно.
Пока я искал, где купить нам корм, я рассказал псу о своем наблюдении.
Мне было странно, что женщины этого города, одетые, в целом, так же как наши киевские, тем не менее, выглядели… жалко. Почему? Что в них не так?
-Ну, вот, - объяснял я псу, - в норковой шапочке, в легкой дубленочке, в итальянских сапожках, с колечком… Но… Как ты думаешь? Псина? А! Не знаешь! Глянь на ее сумку.
-Ну?
-Что, ну? Розовая, клеенчатая… Какую достала, с такой и ходит. А шапочка норковая!
-А!
-То-то.
Так мы подошли к «Кулинарии».
-Вот тут мы купим что-нибудь пожрать, - сказал я псу.
-Я тебе буду очень благодарен, - ответил мой новый друг.
На прилавке большого магазина не было оживления… Бобылем стоял один поднос с полуфабрикатными котлетами, как и всё в городе, серого цвета.
-Сколько тебе взять?
-Все, - сказал пес.
Я взял. Мы вышли. Я кинул псу котлету. Он проглотил ее слету!
И замер!
-Еще? - спросил я.
Пес молчал.
Он смотрел на меня не мигая, и молчал.
-Ну, что ты , дурашка! Обалдел от счастья?
Пес молчал. Глаза его наполнились слезами.
Я положил около забора оставшиеся котлеты, и отошел.
Пес медленно подошел к дыре в заборе, повернулся, презрительно на меня глянул, сказав:
- Сука!
И исчез.