Я ничего не умею.
Нет, конечно, я могу читать и писать, декламировать Шекспира в оригинале и водить машину, но разве это талант? Вряд ли. Английский учат в средней школе, а права можно и купить. А талант нельзя.
Я верчу в руках кубик Рубика и ничего не могу взять в толк. Синее к синему, красное к красному. Желтый лишний. Опять. Проблема лишнего человека, как в литературе.
Я вот тоже лишний человек и никому до меня нет дела. Я ни на что не жалуюсь - моя жизнь отнюдь не кажется черной. Она яркая – как Британский флаг и так же развевается на ветру! Но у меня есть мечта о другой жизни… это необъяснимо…
Секундная стрелка перевалила за двенадцать, и лето кончилось. Я еще долго глядела ему в след и махала ручкой, но оно и не думало возвращаться. Жуткое хамство с его стороны!
Институт у меня маленький и новый. Младше меня на 12 лет. Еще неизвестно кому в кого стоило поступать. Но судьба распорядилась именно так, а потому я – будущий дизайнер. Студентка второго курса кафедры Графический дизайн.
Сашка, брат подруги, бьет тревогу и говорит – беги оттуда сломя голову и со всех ног. Все графические дизайнеры в будущем малюют вывески. Хм… ему, наверное, просто завидно, что он в жизни никогда ничего не будет малевать. Даже вывески. Особенно вывески. Он-то учится на архитектора и у него в голове всё цифры-цифры. Куда мне до него, блондинке, с такой дырявой головой? Только стой и хлопай большими глазами, создавая сквозняк…
А блондинкой, между прочим, быть не так уж и плохо.
Особенно синеглазой.
Можно нам миг притвориться роковой женщиной, разбивающей сердца! Только притвориться. На самом деле я незамысловата и бесхитростна, как архитектурный ансамбль Стоунхендж. Так же загадочна и полна тайн.
В институте об этом и не догадывались, и я влекла ничем не примечательное существование на последних партах аудиторий. Но, придя однажды на занятие по перспективе и углядев одним глазком нашего преподавателя, я собрала свои манатки и перекочевала на первый ряд.
Он был таким образцовым оболтусом, что хотелось приводить его в пример и здороваться с ним за руку. И все-таки он был неимоверно, потрясающе талантлив и красив. В нем был неуловимый шарм, который проявлялся во всем: в интонациях, во взгляде, в манере крутить карандаш в длинных пальцах. И даже когда он орал на нас благим матом – это все равно выходило у него красиво и неимоверно интеллигентно.
- Так. Сегодня утверждаем концепцию рекламного стенда и…, - начал он.
- А что такое концепция? – спросила Вера.
- Концепция – это основная мысль вашей работы. Сначала вы пишете, что вы продаете, потом, кому вы это продаете и в конце – зачем вы вообще это делаете. И только после всего этого вы создаете интерьер. Ясно?
- Ясно, - ответила Вера, - только можно я сначала придумаю интерьер, а потом создам под него концепцию.
Дмитрий отвернулся и стал биться головой о стену. Я же, привыкшая к Вериной манере мыслить, уперлась щекой в кулак и стала думать о высоком. Получалось совсем скверно. Ни одной дельной мысли в голове. Еще бы! Какое новаторское решение можно было придумать для рекламы стоматологии? За свои 19 лет я ни разу не лечила зубы, потому что… а черт его знает почему!
И вот сейчас в этот ответственный момент, когда я могла явить миру свою гениальность, я прозябала в неизвестности и полном отсутствии мыслей. Я представила себе, что нахожусь в царстве зубной боли и всеми силами пытаюсь оттуда сбежать. Но образ не складывался! Я сидела с отсутствующим взглядом и теребила жемчужную нить на своей шее. Как вдруг…
Жемчуг! Улыбку иногда называют жемчужной, а, значит, всю концепцию можно выставить в этом свете и слоганом объявить фразу: «сделайте вашу улыбку драгоценностью»! Я загорелась. Вернее загорелась не я сама, а мои глаза – они жгли все вокруг, и деревянное здание нашего института уже пылало моей идеей.
Через час я же поверяла Дмитрию тайны своей рекламной компании.
- Супер, - спокойно сказал он.
- Правда? – не поверила я.
- Правда, - и он дико посмотрел мне в глаза.
Я зарделась от похвалы. И от взгляда. И от последнего даже чуть-чуть больше. Потому что девушкой я была уже двадцатый год, а дизайнером только второй. И это была сокрушительная победа опыта над дилетантством!
Конечно же, я прекрасно знала, что этот самый взгляд ничего не значит, и что Дима разбазаривает такие направо и налево и что их (взглядов), наверное, так много что они лежат где-то в запасниках Пушкинского музея покрытые толстым слом пыли, но все-таки…
Я бы осталась стоять у преподавательского стола еще, но пауза перерастала из неловкой в непозволительную, и я ушла на свое место.
А Дмитрий уже вещал что-то свое. Ему не было никакого дела до меня. Впрочем, мне до него тоже. У меня был парень, которого я любила к этому моменту непростительно долго и променять его даже на яркого, интересного, безумно талантливого мужчину, значило бы пустить 8 месяцев наших излишне близких отношений коту под хвост. К тому же – этот самый мужчина был моим преподавателем. Боже! Как прозаично!
- Да, и, кстати, у меня начинается серьезный проект, так что я не всегда смогу приходить на пары в назначенное время. Иногда будем просто переносить занятия. Так что давайте созваниваться. Кто запишет мой телефон?
Наша деловая Маша начала:
- Я староста, наверно…
Но Дима почему-то не дослушал ее и быстро направился ко мне.
- ТЫ запишешь мой номер телефона? – тихо и четко спросил он.
- Да.
Маша смерила меня недовольным взглядом. Будто окончила курсы кройки и шитья.
Это было в прошлый четверг.
А в этот четверг ничего подобного не случилось и мы с девчонками спокойно провели учебный день.
- Ты вот мне скажи, - начала Ксанка, - почему нужно постоянно доказывать свое право на любовь? Вот предположим, я люблю юношу, - она хитро сверкнула глазами, - но все, кому я показываю его фотографию, падают в обморок или же бросаются от меня со всех ног с криками ужаса. А мне плевать на них всех – я ведь знаю о нем то, чего они вообразить не могут. Они – ограниченные, а я – нет. И хоть это их проблемы, мне каждый раз приходится с пеной у рта объяснять им свою позицию или посылать их подальше. Ну, разве справедливо?!
- Ты-то хоть себе доказать это можешь. А я и этого не могу. Я ничего не могу.
- Да прекрати! Вон, смотри, как в тебя наш Павел глазами стреляет!
- Да к черту его. Я тебе про Костю. Он добрый, и нежный, и положительный, но я устаю от него. Он весь в себе. Ему нет до меня никакого дела.
- Брось его.
- Не могу. Привычка.
Окно между парами тянулось беспричинно медленно. Темы для разговоров и еда кончились одновременно. Мы сидели в кафе, не зная чем себя занять. И тут у меня зазвонил телефон.
«Здравствуйте, Виктория! Ваша группа не могла бы придти на занятия завтра к 3 часам?»
- Это Морозов, - возвестила всех я, - зовет нас завтра к 3. Пойдем?
- Пойдем! – радостно воскликнула Маша. Она очень любила вкус гранита науки.
- Неа, не пойдем. У нас и без него дел хватает. Одна проектная графика чего стоит. Убивает все свободное время, - возмутилась Ленка.
- И не говори! – Аня театрально взмахнула руками.
- Да! – воскликнула Алена.
- Да! – подхватили мы с Окс.
- Единогласно!
В связи с принятым решением в моем телефоне родилась подобная смс.
«Здравствуйте, Дмитрий! К сожалению, завтра наша встреча не состоится. Всего вам доброго!»
Мы отправили ему это сообщение и были жутко горды собой. Мы чувствовали себя взрослыми и важными не по годам, раз вели переписку с самим преподавателем, таким талантливым и обольстительным.
Мы с девчонками собрали свои сумки и потопали к институту. Но тут мой телефон снова ожил.
«А позвольте спросить, чем это вы, Виктория, будете так заняты, что не сможете прийти на мой урок?»
Я раскрыла глаза как можно шире и приложила пальцы к губам. Все шло как-то нелепо-опрометчиво. Я что-то ответила Морозову, ничего не сказав об этом подругам.
Так, по моему мнению, началась наша переписка. Я была связана по рукам и ногам страшной тайной, и оттого ходила загадочная и на каблуках. Дмитрий пропадал неделями, и когда я уже забывала о нем – он снова появлялся на горизонте. Нет, занятия он проводил исправно – каждые две недели – и как учитель вел себя вполне учтиво и пристойно. Но сейчас говорю о другом Морозове – о том, кто поселился в моем телефоне и в моих мыслях. И все это, надо заметить, без тени флирта, без намека на его заинтересованность во мне, как в девушке – только, как человеке, подающем надежды, и только.
Но стоило мне вчитаться, вдуматься в его слова, как я тут же находила в них и скрытый смысл, и умысел, и попытку ревности, о которой так хорошо сказала Цветаева. Но это, конечно, были исключительно мои мысли – ничего подобного на самом деле не было. Просто было приятно иногда позабавить себя мыслью о том, что жизнь может оказаться такой захватывающей, такой мелодраматичной, такой книжной…
Вечера я проводила однообразно. Вместо того, что бы занимать свою молодость походами в клубы и на презентации, вместо того, что бы учиться языкам и компьютерному дизайну, я безвылазно сидела в своей комнате, придавленная к дивану безысходностью и Костиной рукой. Шли недели, а я все не понимала, сколько драгоценных часов я ворую из собственной жизни! Если бы о подобном узнали правоохранительные органы, меня бы тут же упекли за решетку на неограниченный срок. Ведь нельзя же в 20 лет жить – не сжигая каждый свой вечер насквозь!
Я же его высиживала, как уставшая курица, разочаровавшаяся в жизни. Костю я ждала каждый миг – я не могла заставить себя не видеть его – каждый спасается от жизни, как умеет. Я боялась одиноких вечеров, которые бы указывали мне на мою нереализованность и врожденную лень. Костей же можно было прикрываться, как ширмой, и говорить, что я не делаю то-то и то-то лишь оттого, что все мои вечера несвободны!
Я вышла в коридор и стала ждать его на лестничной площадке. Тут из квартиры показалась бабушка с недовольным видом сказавшая:
- Закрывай двери.
- Зачем?
- А зачем соседям видеть, что творится у нас дома!
Соседи у нас были разные и разносторонние. Провинциальная женщина без высшего образования, но с ребенком. Она ходит в кофтах с надписью Dolce Gabbana, написанной с ошибкой и говорит на украинский манер.
Семейная пара, которая по вечерам курит в коридоре дорогие женские сигареты.
Мальчик-фотограф безумной красоты, за которым я периодически подглядываю сквозь замочную скважину.
И никому из них нет дела до того, что происходит у нас в квартире. А если дело и появится, то они просто заглянут в гости.
Костя пришел важный и представительный – он устроился на работу и теперь воображал себя большой шишкой. На деле же он сидел в офисе и разгребал какие-то очень важные бумаги. Секретарша, одним словом.
Он вошел в квартиру, снял ботинки и разлегся на диване по диагонали – чтобы я не поместилась, а осталась стоять посреди комнаты – прямо перед ним. Я села на стул.
- Кость, вот ты зачем меня любишь, а?
- Ты красивая, - ответил он после недолгого размышления.
- А еще зачем?
- Ты добрая, - в этот раз он думал больше.
- А еще? – не унималась я.
- Вика, ну что ты пристаешь, я так устал. Я просто тебя люблю – вот и все.
В последние дни эта фраза стала его частой отговоркой. Я знала, что на деле любят не за что-то, а бескорыстно, просто так. Но от Кости, человека рационального и обстоятельного, я ждала чего-то более конкретного. Он любил и умел четко излагать свои мысли – он гордился этим своим даром по праву – но за его блестящей логикой не чувствовалось его участие, его личное присутствие. Мне так хотелось, чтобы однажды он сказал мне:
- Вика, ты божественна! Ты безумно талантлива! И я люблю тебя за твою непосредственность, за твою взбалмошность, за твою непохожесть!
Но Костя молчал. И я молчала тоже. А так как мужчины говорят в два раза меньше слов, чем женщины – он молчал вдвойне, и мы проводили скучные вечера за просмотром телевизора. Там говорили за нас обоих.
Я не оставляла его скорее по привычке, по необходимости чьего-то присутствия.
По воскресеньям к нам в гости приходил мой дядя – мамин родной брат. Бабушка перед его приходом всегда до блеска начищала полы и по-праздничному расставляла тарелки. А ко мне в комнату, пока я спала, сносились все вещи.
По правде говоря, мне так все надоело. Мне надоело все настолько, что не было сил даже кричать и бороться с несправедливостью и глупостью. Я лежала себе амебой на кровати и спрягала неправильные английские глаголы. Полезное, в общем-то, занятие, если бы оно не было в то же время беспредельно абсурдным. Я уже дошла глагола understand, как в комнату зашла бабушка и принесла целую кипу журналов, косметики и зачем-то фарфоровую чашку, которую дальние родственники подарили мне на Новый год.
- Вот, это твои вещи. Они разбросаны по квартире и всем мешают. Пусть лежат у тебя.
Комната у меня небольшая – до боли уютная – под завязку набитая игрушками, графическими работами и прочими полезными безделицами, так что посягательство на мою территорию я встретила враждебно.
- А мне, зачем все это? И зачем чашка?
- Ну, она же твоя. Вот и пусть лежит у тебя, - бабушка проявляла чудеса логики.
- Тогда давай я принесу в комнату свою вилку, ложку, зубную щетку и полотенце!
Бабушка заявила, что я эгоистка, и ушла к себе.
Вы знаете, это ужасно неприятно, когда тебя просто так называют эгоисткой. Правда, иногда я веду себя крайне скверно и позволяю себе даже повысить голос, но даже тогда я стараюсь не быть эгоисткой в полной мере. А сейчас, когда я сама скорее жертва войны за раздел территории, назвать меня эгоисткой просто возмутительно!
Я хотела быть чуткой и доброй, и нежной, но мои светлые чувства оборачивались против меня. Когда я начинала работать по дому и меня заставали за подобным занятием, весь дом собирался и смотрел на меня, как на восьмое чудо света. Когда же я делала что-то, оставаясь незамеченной, то мне говорили, что я ничего не делаю, а когда я доказывала обратное, мне не верили и сообщали, что дело, честь выполнения которого я приписываю себе, было сделано вчера вечером в 9 часов кем-то самолично.
Через пару недель мы должны были принести часть готовых работ, сделанных за семестр. Никаких работ за семестр, конечно же, не было – были работы за последнюю ночь или, в лучшем случае, за две последних ночи. И это чувствовалось. Но никто не переживал – до сессии была еще уйма времени, за которое можно было не только доделать перспективу, но и написать дипломную работу. А то и две!
Но Морозов был непреклонен!
- Это работа?! Вы называете это проектом?! Да что вы за дизайнеры такие, раз имеете наглость преподносить свои идеи в подобном виде?! Ваша идея – продолжение вашей индивидуальности – а вы вытираете об нее ноги! Даже если это сделано в метро на коленке – это должно выглядеть, как гениальный эскиз, набросок, шедевр, сделанный одним росчерком пера! Мне не важно – потратите вы на это минуту или неделю – это ваше личное дело, но вы должны понять, что вы дизайнеры – вы рисуете декорации, в которых будут существовать другие люди. А другие люди хотят, чтобы вокруг них все было вкусно. Даже беспорядок бывает творческим, и почему это творчество не присутствует в ваших творческих работах – я вообще не возьму в толк! Может, объяснитесь?
Мы потупили глаза. Студентам всегда стыдно, когда их ругают. Но потом проходит минута, другая, и они уже не помнят, о чем был разговор. Но Дима не остывал:
- Думаете, студенты, это люди, которым все сходит с рук? И только в этом прелесть студенчества? Ошибаетесь! В студенчестве – главное – порыв, экспрессия, желание побеждать и презрение к стереотипам. Я окончил пятый курс три года назад и до сих пор живу по этим законам, но вот что вы – второй – не можете проникнуться этим вольным духом – мне не понятно. Ладно, проехали. Всех поругали, теперь будем ругать каждого по отдельности.
Но его угрозы не претворились в жизнь. Он был довольно спокоен и великодушен. Очевидно, в нем закончился крик. И тут он подошел ко мне.
- Так, что это у вас?
- Да вот, знаете ли, стоматология…
- Это стоматология. Я помню вашу талантливую идею, но где она здесь?
- Ну как же… вот…
- Я не вижу и частицы того, что вы показывали мне в прошлый раз. Ни ритма, ни стиля! Виктория, я не узнаю вас!
- Я просто… так получилось… у меня вчера болела голова…
- Эту отговорку вы говорите кому-нибудь другому, - он недовольно улыбнулся, - Вика, вы себя губите! И если я поставлю вам тройку на экзамене – уж не обессудьте! Вы работаете не то, что не в полную силу, но вообще в силу ли? Или в силу обстоятельств? Нехороший преподаватель требует слишком многого! Слишком мало у вас, Виктория, в жизни проблем! Вы еще не понимаете, что важно…
- Это у вас проблем слишком мало, а у меня их слишком много! – помпезно начала я, - вы самодостаточны и умны, а я молода и бесталанна. У вас нет назойливого кавалера, кто звонит вам по ночам и собаки, с которой нужно гулять после бессонной ночи, проведенной, между прочим, над вашими чертежами! У вас есть права, а у меня только обязанности! Вы в детстве не мечтали стать балериной и не страдаете сейчас оттого, что ваша мечта не сбылась. И вам, - я добавила торжественно, - не надо носить с собой в сумочке бесцветный лак для ногтей, на случай если у вас поедут чулки!
Дима молчал и неизвестно, о чем он думал – обо мне или о моих чулках…
Потом он накричал на меня, обозвал бестолочью, сказал, что я ничего не понимаю, потряс меня за плечи и потребовал, чтобы я осталась после занятий. Девчонки из моей группы еще не видели подобного позора.
Я засыпала на парте, и мне снился дивный сон. То, что Морозов выгнал всех студентов, встряхнул волосами и осторожно закрыл дверь, я не видела. Только подглядела.
- Ну что, Виктория, что мне с вами делать?
- Не знаю. Я бы подсказала, если бы знала, зачем я здесь…
- Ты здесь, потому что ты по-другому не понимаешь!!
- Да, вы сами говорили, что я лучшая ученица на курсе, что вам нравится ход моих мыслей и мои работы! Разве не так?
- Вот об этом я тебе и говорю – ты ничего не понимаешь.
- Тогда объясните.
И мы долго смотрели друг на друга. И я боялась, что мысли о нем сейчас примут в моей голове совершенно недопустимый ход и что он, прочитав их, только рассмеется мне в лицо. Я вообще вызываю улыбку.
Но он был строг. И красив. И серьезен. И я сжималась под холодным светом его глаз.
- Все. Хватит, - не выдержала я, - я не актриса. Я не умею держать паузы.
Он помолчал и как-то несчастно вымолвил.
- Я люблю тебя.
Я встала и выбежала из аудитории, хлопнув дверью…
Только этого мне не хватало! У меня и так вся жизнь шиворот-навыворот, а тут еще и это. Тем более, к чему? Я непутева, я не обворожительна, я не успешна – тяжкий груз на чьей-то шее.
Я копалась в своей голове, но не находила там ни одного зерна рациональности. Конечно, чье-то внимание всегда приятно – тем более такого видного и необычайного человека, но каков был процент вероятности, что это не шутка, не бред безумного сердца?! Легче сразу не верить, чем верить, а потому разочаровываться.
Вот что я думала на этот счет!
Но мысль о Морозове крепко засела в моей голове и не выходила оттуда ни под каким предлогом. Мне казалось, что, несмотря на все его бесконечные минусы, он единственный мужчина, с которым можно прожить жизнь. И я очень боялась, что об этом узнает еще кто-нибудь другой, кроме меня, ведь Морозов один, а женщин больше половины населения планеты.
Все в нем казалось правильным и веселым, и все то же самое в Косте казалось глупым и неинтересным. Я, наверное, устала играть в чужую любовь. Но как же можно взять и уйти? Тем более к другому… тем более к тому, кому не нужна?!
Ведь Косте будет плохо… и грустно… да и вообще можно ли так поступать с чужими чувствами, даже если твои уже отгорели? Нет, наверное. Надо научить свое сердце любить кого-то одного и не отвлекаться на… самое лучшее в мире…
В подтверждение своей теории я ушла гулять с Костей.
Мы шли по парку вдоль кованой ограды, словно заключенные, осужденные за тяжкое преступление!
Страшащимися сопреступниками
Бредем. (Убитое — Любовь.)
Костя читал мне нотации. Он заявлял, что я безответственна и наивна, что я инфантильна, и что каждый крутит мной, как хочет. И чем больше я оправдывалась, тем больше он меня перебивал. Это становилось зависимостью. Мне становилось скучно. Причем не сейчас – а как-то навсегда. Он не давал мне шанса реабилитироваться, а мне самой не очень-то и хотелось этот шанс получить.
И можно было много говорить, пережевывать, бередя раны, но я решила – раз стрелять – так в сердце.
- Да пошел ты к черту!
…- Я вот тут, знаете, что решила, - отчетливо проговорила я, подходя к преподавательскому столу, когда в институте уже никого не оставалось, - если вы говорили серьезно в тот раз… ну, помните… тогда… я ведь так же… влюблена… а то и пуще вашего! Только вы не смотрите на меня так, пожалуйста, я ведь сама не знаю, что говорю. Вы сейчас, наверно, смеетесь – вы уже давно обо всем забыли, а тут я… с нелепой самоуверенностью… я лучше пойду… я…
Целовались мы долго. Пока не закрыли институт…
- Зачем ты рассталась с Костей? Он ведь такой положительный! И высокий. Все равно тот, другой – хуже! – сказала бабушка со всей ответственностью.
- А ты знаешь того, другого?
- Нет. Но Костя лучше.
И Костя, словно чувствуя поддержку со стороны моей бабушки, не отступал и звонил вечерами.
Отвергнутые всегда преувеличивают свое горе и свою значимость. Они сгущают краски и гордятся своей участью. Ведь безответная любовь, это еще и геройство! Подсознательное конечно, но честолюбие. Вроде того, что – смотрите, вы, люди, скверны по своей сути, вы непостоянны, вы бежите от несчастной любви, потому что она приносит вам боль, вы не можете вытерпеть неприятности, вы - трусы, в вас нет той великой цели, которой служу я! И кажется – что все вокруг грешники – и я одна святая! Оправдание безумцев!
Любовь или есть, или ее нет. Третьего не дано. Третий лишний.
Костя не понимал, что он лишний. Он думал, что я набиваю себе цену и меня можно вернуть. Именно поэтому он проводил свои ночи под моими окнами, жалкий и невыглаженный. Я не могла спать, когда кто-то стоял над душой. Наверное, поэтому я всякий раз бралась за чертежи и считалась в институте странной.
Преподаватели не могли взять в толк, почему я – откровенная троечница – получаю по самому сложному предмету на всем курсе одни пятерки, и Морозов каждый раз грудью кидается на мою защиту. А все было просто. Я чувствовала эту науку. Никакие истории искусств и композиции, никакое черчение и рисование не могло даже рядом стоять с перспективой!
…А еще я непоправимо все сильнее и сильнее влюблялась в Морозова и никакая мысль о том, что это банально и пошло, не могла мне помешать.
В институт я ездила на автобусе. Несмотря на мою резкую к ним нелюбовь, мне пришлось воспользоваться услугами этого многоколесного не рогатого транспорта. Я не любила не столько автобусы, сколько весь антураж, с ним связанный. Езда не по расписанию, очереди в переднюю дверь… А уж про турникеты я вообще молчу!
Турникеты в автобусах придумал дебил с претензией на гениальность! И если мир не одумается и не оградит общество от подобных людей, то существует большая вероятность того, что мы погрязнем с головой в условностях и неуважении, в стремлении заработать любым путем и в бесконечных очередях!
Поначалу турникеты нравились маленьким детям, потому что их был интересен механизм – сначала вставляешь билетик в щелочку, а потом он оттуда выпрыгивает! Как в сказке про Винни-Пуха – Входит и замечательно выходит! Но потом и дети одумались!
Не одумались только производителей пресловутых турникетов! Они создавали их с остервенением, с каким фальшивомонетчик печатает деньги! Их не волновало, что в автобус выстраиваются километровые очереди, что особенно приятно в дождь! Что многие люди, пройдя нерадивый турникет, останавливаются после него, как вкопанные, а остальным приходиться вставать друг другу на голову, потому что места катастрофически не хватает! Никого так же не волновало, что бабушки с тележками не могли просунуть эти самые тележки в автобус и застревали вместе с ними на полпути, и что пенсионеры, забывшие свои социальные карты, должны проявлять чудеса акробатики и пролезать под турникетом, чтобы попасть в салон! В поисках выхода, я разбушевалась, как Фантомас! И выход был найден!..
***
Моя комната, подобно земному шару, пламенела и вращалась вокруг Солнца! Солнце – материализованный июль – яркий и запоминающийся. Ему нужно слагать легенды. А Дима… Дима был больше, чем друг, чем враг, чем жизнь – безумие, начинающееся за пределом желтых стен, обуянное страстями, желанием и бесстрашием. Он с вызовом смотрел на меня и, казалось, видел во мне нечто такое, что скрыто от посторонних глаз. Он видел меня такой, какой меня задумала природа, но не осуществили родители. Он вслушивался в мою душу, как в еще не осмысленную человечеством оперу, выдумывал свою музыкальную реплику, и мы играли на необычайных музыкальных инструментах в четыре руки.
Он был недоступен, но вездесущ, и сегодня, в моей квартире, он создавал праздник. Дима просто был, существовал в этих стенах и наполнял их неповторимым величием.
А из колонок доносилась музыка, тихая, неторопливая. Она будто замедляла ход времени, смягчала страсти. Но было ли мне это сейчас нужно? Мне было 20 лет! Какое время? Какое спокойствие? Какое молчание сердец? Чушь! Я хотела быть громче грома, я хотела своим пронзительным, птичьим голосом разбить весь мировой хрусталь!
И Дима, чувствуя это, все добавлял и добавлял громкости на музыкальном центре.
- Дим, нет. Тише.
- Зачем?
- Сейчас соседи начнут стучать по трубам.
- Зачем?
И его ультрамариновые глаза наполнялись детским любопытством.
На самом деле, все это до парадоксальности нелепая история. Мои соседи – устрашающие пенсионеры. Из породы тех, кто в метро бегает с тележками на запрещенных скоростях и отбрасывает тебя от свободного места на сотни световых лет. В общем, это пенсионеры с большой буквы. Им бы в культуристы. Но, несмотря на подобную силу духа, они на дух не переносят любое проявление шума. Наверное, у них на него аллергия. Чуть услышав детский плач, звук электродрели, цокот каблуков или нечто подобное, они начинают воодушевленно стучать по трубам. Моя мама, архитектор по профессии, объяснила мне, что от этого перестука на поверхности могут появиться микротрещины, которые, в свою очередь, могут привести к прорыву всего центрального отопления, и ведь дом останется без тепла. Но кого интересовали такие мелочи. Мои соседи очень гордились своим высшим образованием – им было некогда читать умных книг.
Всю эту душещипательную историю я и объяснила Диме – подробно и на пальцах. От нее он пришел в неописуемый восторг, вышел в прихожую, вернулся, нацепил свои огромные военные ботинки, протянут мне вечерние туфли на заоблачной шпильке и повернул регулятор громкости так, что в другом конце квартиры задрожали стекла.
- Кто тебя ставил такой звук?
- Друзья.
- Молодцы мальчишки!
Я улыбнулась.
Тут в комнату вихрем ворвалась моя взволнованная бабушка.
- Что это вы тут творите?! Срочно сделайте тише!
- Зачем? – участливо перекрикнул музыку Дима.
- Сейчас соседи придут!
- Хорошо. Мы сейчас заварим для них чай.
Это было невообразимое хамство. Я стояла, прислонившись к стенке шкафа, с полураскрытыми губами и зачарованно смотрела на человека, который так просто, так буднично рушил все стереотипы и дурацкие правила, с которыми я так долго и безуспешно боролась. Причем делал он это без всякого пафоса, без осознания собственного величия, так, будто он делал это каждый день!
Как и предполагалось, соседи начали стучать по трубам. Сначала тактично, по старой памяти, потом громко – с претензией. Почуяв, что их игнорируют, они завались к нам в гости.
- Я сам, - решительно сказал Дмитрий, безапелляционно отодвинув мою бабушку с пути.
- Чем могу помочь? – спросил он, вышагнув вперед из полумрака коридора.
Честно говоря, соседям тогда пришлось несладко. Перед ними стоял незнакомый человек с безумно-чистым взглядом, в кожаной куртке-косухе и в джинсах, заправленных в высокие грубые ботинки.
- Это вы тут шумите? – осторожно начал сосед, - вы не могли бы потише? У меня у жены давление – голова разрывается.
- Простите, но моя девушка захотела послушать музыку. Конституция Российской Федерации, как я помню, позволяет ей это сделать.
- Да, но зачем так громко?
- Эту музыку по-другому слушать нельзя, - резонно возразил Дима, - да вы не переживайте, скоро это пройдет, я со дня на день запишусь на курсы чечетки – тогда да, там надо, чтобы музыка не заглушала ритма туфель. Я так оперативно хочу этому научиться, потому что когда у нас появится ребенок, - он посмотрел на меня, - то будет не до того, и вообще детям нужен покой. Да. Им же просто необходим здоровый сон. Конечно, а то как же они смогут потом вопить? Это просто очаровательно – вопящие дети – есть в этом что-то инстинктивно-музыкальное, вы так не считаете?
- Я…
- Я так и думал.
- Но мы же пожилые люди! Нам нужна тишина.
- Езжайте на природу. У меня приятель как раз продает участок по сдельной цене. Хотите телефончик дам?
- Но постойте! Это не оправдание!
Дима выдержал театральную паузу, для большей драматичности ситуации.
- Да, вы правы. Это не оправдание. Дело в другом.
Он говорил медленно, торжественно и трагично.
- Дело вот в этой девушке, - и он вывел меня вперед, - вы видите ее руки?
Сосед надел очки.
- Вот в этих руках рождается искусство. Смотрите внимательнее – а то больше не представится подобного случая. Вы понимает, что она за человек? – спросил он доверительно.
Сосед помотал головой.
- В ее присутствии вы должны говорить шепотом и обращаться только на «вы».
- Позвольте!
- Нет уж, позвольте мне! Как говориться наболело! Эта девушка – творит искусство – то есть – создает мир, в котором вы живете! Она работает день и ночь, чтобы потом такие, как – не побоюсь этого слова – ВЫ – просиживали свои штаны на диванах, которые она для вас придумала, штопали свитера, которые она для вас скроила, пили из чашек, которые она сама сделала на гончарном круге!
- Не правда! Мы эти чашки купили в магазине при фабрике, когда этой девушке еще на свете не было! Не могла она их сама сделать!
Морозов закатил глаза.
- Эх вы, деревня. Я же говорю – вам прямая дорога в NEW Васюки. Вас там уже ждут на машине с мигалкой.
- Милиция? – испугался сосед.
- Почти. Та же милиция, только с красным крестом. Модно в новом сезоне.
Дима устал говорить в пустоту.
- Короче говоря, эта девушка сделала для мира гораздо больше, чем вы. И она гораздо больше вас заслуживает счастья и свободы.
- Что ты говоришь? – спросила я в ужасе.
- Правду…
Сосед обиделся и ушел.
Уже потом, в комнате, я сидела обескураженная и пыталась добиться объяснений.
- Дим, все это хорошо, но зачем так? Они же, действительно, пожилые люди, им нельзя устраивать таких потрясений.
- Ну и что, что они пожилые? Это ты должна гордиться своим возрастом, а не они! Ты обрати внимание, что по всем мировым законам мы должны делать для этих людей все, что можем, только потому, что они прожили большую часть жизни! Разве это справедливо? Получается, что стране пенсионеры нужны больше, чем молодые? Мы должны уступать им места – и никого не волнует, что ты студентка, ты на каблуках, ты отучилась 6 пар, 4 из которых ты провела на ногах… А некоторые бабушки, которые стоят над душой в ожидании места, бегают по Москве и таскают такие тяжести, которые ты никогда бы в жизни не подняла! И все зачем? Думаешь, им не хватает на хлеб?! Уверен, что у каждой из них есть любящие дети и внуки, которые обеспечивают им безбедную старость. Просто им скучно! Этим бабушкам не лень таскать на себе тюки с картошкой из другого конца города, только потому, что там она дешевле на 10 копеек! Понимаешь, мы им всегда все должны. А представь, может, в молодости они были дворниками, уборщиками, торговцами на рынке – их тогда мало, кто уважал. А теперь, с пенсией, они будто перешли в привилегированное сословие. Разве это правильно?
- Не знаю… Это сложная тема.
- Тогда почему бы не подумать над ней? Я считаю, что человека надо ценить за его качества, за его мысли и действия – будь ему хоть 100, хоть 5 лет. У меня есть удивительная учительница по литературе. Ей скоро 70 лет. Но я разговариваю с ней на ты. И могу спросить у нее обо всем на свете. И я буду делать для нее все, что в моих силах не потому, что я должен это делать, а потому что я сам возложил это на себя. И всегда, когда я возвращаюсь от нее домой, я чувствую себя полностью обновленным, я чувствую, как внутри меня горит свет – яркая лампочка в потемках души. И эта женщина – самая мудрая, самая добрая, самая бесконечная из всех, кого я когда-либо знал. Не важно, должна ли ты уважать человека за его социальный статус или за его возраст, за его влияние или за заслуги перед отечеством – ты никому ничего не должна. Человека нужно оценивать только по его сердцу – только так ты придешь к истине. И я хочу, чтобы ты это поняла.
И я поняла.
А в институте мы вели себя по-прежнему.
- Дмитрий, а вы не могли бы…
- Дмитрий, а объясните еще раз…
И далее по списку.
А он все так же кричал на меня, ругал за непонятливость и вообще обращался со мной как с самой последней студенткой. Так всегда бывает – когда только интересуешься, то краснеешь, запинаешься и искренне хлопаешь глазами. А когда есть, что скрывать – то естественность теряется и напоказ выставляется наигранное безразличие, некоторая, я бы сказала, грубость. Кажется, что так ты окажешься вне всяких сомнений. Но мои девушки что-то чувствовали…
- Обрати внимание, раньше он был с тобой так любезен, а теперь ни во что не ставит, - удивлялась Маша, - что это с ним?
- Критические дни, - говорила я на полном серьезе.
Я диву давалась, как они не замечали, что мы внезапно исчезаем на переменах и целуемся в подворотнях.
***
Идея с турникетами была уже доведена до ума, и только не хватало смелости воплотить ее в жизнь! У меня с собой были все инструменты для воплощения столь гениального плана по стиранию турникетов с лица земли, но я боялась. И мой страх не отступал ни перед чем…
- По-моему, все вообще нормально, и ситуация с автобусами не такая критичная, как ты ее малюешь, - говорила Маша важно и уезжала домой на машине.
Я невольно задумывалась над ее словами.
- Постой! – Дима окликнул меня в коридоре, - есть разговор.
И мы пошли во двор.
Больше всего на свете я боялась, когда меня предупреждали о разговорах. Это значило, что разговор не простой, раз нельзя объясниться прямо на месте. Это значило, что к нему нужно было морально подготовиться, чтобы не быть застигнутой врасплох. Вот и сейчас эта официальность не сулила ничего хорошего.
- Да…
- Я тут должен уехать. На пару недель. Ты объяснишь это вашим?
Внутри меня что-то оборвалось. Не знаю почему, но какое-то странное – не доброе – предчувствие поселилось у меня меж позвонков. И вроде бы – все хорошо – живи и радуйся, но я по жизни слишком много думала и выдумывала себе лишние проблемы.
- Что с тобой? – удивленно спросил он.
- Да это я так, задумалась… о чем-то. Куда ты едешь?
- Во Владивосток. Это далеко.
- Я знаю, что это далеко. Но зачем тебе туда ехать?
- Еду, значит надо. Не злись. Я буду тебе писать.
- А как же мои турникеты? - жалобно протянула я, цепляясь за последнюю надежду.
- Они подождут. Они терпеливые.
И он уехал. Я долго смотрела вверх, перпендикулярно небу, и считала пролетающие мимо меня самолеты. В каком из них сидел Дима, по неясным причинам определить было невозможно.
Дима не писал… Вернее он писал, но так редко, что его сообщения просто-напросто терялись в моем телефоне, под завязку забитом всевозможными посланиями от моих друзей. Сначала мне было просто обидно, потом неприятно, а потом я почувствовала жгучий привкус ревности у себя на губах. Ревность – та же верность – только наоборот. А это ведет к неутешительным выводам.
Костя звонил, как по расписанию – в 21.45.
Мы разговаривали 15 минут и любезно раскланивались. Это не будило во мне никаких чувств.
И мне бы плакать в три ручья, но я держалась. Удивительно, но сердце мое в какой-то миг утратило свою былую власть надо мной. Оно стало скорее просто органом, который царствует, но не правит. Каждую накатывающую на меня мысль о Морозове я гасила другой – любой, которая бы нейтрализовала первую. Так жизнь казалась не такой безысходной и мрачной, и даже кино, которое я смотрела по вечерам, не угнетало, а, наоборот, взывало к счастью.
За время Диминого отсутствия я прочитала Мастера и Маргариту на английском языке, записалась на курсы фотографии и компьютерного дизайна и вообще сделала кучу дел. Мне казалось, что за эти две недели я прожила целое лето, или целую зиму… у кого, что продуктивнее…
Но вот мое время кончилось, и он приехал!
Мы встретились с ним на следующий день у памятника Пушкину – как прозаично!
- Привет! – я кинулась ему на шею, но он так буднично и спокойно обнял меня и поцеловал в лоб, что я невольно отстранилась и просто взяла его за руку.
- У меня, знаешь, куча идей, и все хочется скорее реализовать! Наверное, сейчас, когда доберусь до дома, засяду за работу на всю ночь! – энтузиазм бил из него из всех щелей.
- А я?
- Что ты? – он серьезно посмотрел на меня, - я скучал. Я не могу не думать о тебе. У меня голова, как в тумане – и этот туман – ты. Вся моя жизнь проходит на фоне тебя.
Конечно, приятно было быть постоянной обитательницей чьих-то мыслей, но отчего – то хотелось быть не фоном, а исполнительницей главной роли. А вдруг эту главную роль, по причине моего отсутствия, играла другая актриса? Не менее молодая и талантливая…
- Ты мне ничего не писал! Целых две недели! – я не хотела сейчас заводить разговор на эту тему, но слова сами выскакивали из меня, словно непослушные черти из табакерки.
- Я писал. Сколько мог. Я работал. Вика, не злись. Я с тобой.
- Ты сейчас со мной. А через несколько часов мы расстанемся, и я даже не буду знать, куда ты пойдешь.
Он молчал.
- Я даже не знаю, а вдруг у тебя там была какая-нибудь другая женщина.
- Была.
У меня внутри все сломалось настолько, что я так и продолжила идти и улыбаться прохожим.
- Но это ничего не значит. Просто физика. Она осталась там, а я здесь, с тобой, - и все это он говорил мне таким простым языком, что мне даже на мгновение показалось, что все так и должно быть.
- Хорошо, - ответила я, - допустим, для тебя это ничего не значит. Но как же я? Для меня ведь значит! Пусть! Пусть твои руки не принадлежат мне всецело, пусть твое тело забывчиво к чужим ласкам, ты только скажи мне, что я одна в твоем сердце. Скажи!
- Ты одна. Я люблю только тебя. Но, прошу, не надо заставлять меня говорить то, что ты хочешь слышать. Человек сам говорит нужные вещи в нужный момент. Все остальное напускное.
- Дим, я люблю тебя, - сказала я, чтобы хоть что-то сказать.
- Я тоже.
У меня еще никогда в жизни не было подобной ситуации. Мое сердце бунтовало и хотело свободы. Но он говорил, что любит. А слова ведь – одна треть жизни. Ведь что жизнь – слова, мысли и поступки. И если слова слетают с губ, то в этом есть свой тайный смысл. И если он говорил, что я нужна ему, то, вероятно, я действительно была ему нужна.
В институте все было по-прежнему. Я сидела на задней парте и генерировала идеи. Мои девчонки видели, как на переменах я садилась на его стол, и мы болтали о чем-то отстраненном.
- Вот увидите, по перспективе у Вики будет пятерка, - донеслось из другого конца коридора.
- Может, выйдем на улицу? – предложила я.
- Зачем? Тебя кто-то смущает?
- Да.
- Какое тебе дело до них?
- Мне есть дело до тебя! Пойдем, выйдем, я хочу тебя обнять.
- Смотри уже 5 часов. Уже пара началась, а никого нет. Скажи вашей Маше – пусть подействует на группу.
Не замечать происходящего становилось просто невозможно. Он боялся любой минуты, проведенной со мной наедине. Он бежал от любого разговора. Но он, в то же самое время, не давал мне свободы. Он держал мое сердце в тисках своего эго и говорил, что у нас все хорошо. Зачем? Оставь он меня – я не сказала бы ни единого слова ему в укор. Я бы даже обрадовалась подобному развитию событий! По крайней мере, я бы хотя бы знала, куда двигаться дальше, а сейчас…
***
Почему я тогда ушла? Не знаю. Не помню.
Наверное, я просто устала. Дима – гений. А я, видно, слишком примитивна для него. Не готова терпеть и не все понимаю. Я его не достойна. И точка.
Все закружилось слишком быстро, так, что я не успела крикнуть – остановись мгновенье!
А впрочем… мгновение остановилось. И лишь это встало стеной между нами. Нельзя жить в статичных декорациях, они должны меняться вместе с тобой.
И вообще, наверное, это я сама убила эту любовь… это у меня очень хорошо получается.
***
Я ходила счастливая и в слезах. Из-за этого весь мир казался полупрозрачным и весь в бликах. И если бы сейчас была весна, я бы прыгала через лужи и гуляла бы под дождем без зонта!
Дима! Ты создал меня, как Пигмалион свою Галатею! И все мои вздохи – напрасны! Теперь я настоящая! И я знаю, что я все могу! Как ангелы приходят во снах и растворяются в воздухе при первом движении ресниц, так и ты, почувствовав мое перерождение, счел свою работу выполненной и подарил мне свои крылья.
Я феминистка – от слова Femina – женщина. Я женщина до кончиков ногтей. И я хочу уважения, и восхищения, и красивых слов о любви. Но в то же время – как хочется мне быть одной! Это прекрасное, мистическое состояние одиночества, творческого единения с самим собой – ни с чем не сравнимое удовольствие! Экстаз самодостаточности! Взрыв свободы! Вот что было важно…
И где-то внутри меня кружилась стая бабочек. И каждая из них напоминала о тебе…
***
Это просто так надо – уметь расставаться. Чтобы оставлять хотя бы воспоминания. Чтобы потом всю жизнь трепетать при одной мысли о человеке, чтобы бежать за ним на край света, если в безликой толпе ты вдруг увидела его лицо в пол-оборота… Можно, конечно, рискнуть, и попытаться заполучить его всего – сейчас и навсегда. Но кто застрахован от случайностей? Колесо фортуны нам не подвластно. Оно раскручивается по своему желанию.
И я почти смирилась со всем.
Он не звонил, и я это понимала.
Он не раз заявлял, что нельзя заставлять человека делать то, что он не хочет делать сам. И если ушла, то значит, я так решила, и нечего только еще больше усложнять мою жизнь. Все это так… но девушки устроены иначе. Часто они убегают лишь для того, чтобы потом оказаться настигнутыми. Эта необъяснимая потребность быть нужной – она одна толкает нас безумства.
Семестр подходил к концу.
Начинались экзамены.
Я слепо смотрела перед собой и ничего не понимала.
- Назовите мне основные причины Северной войны, - дружелюбно начал историк.
Все было так плохо. Я, наконец, осознала свое несчастье. Я не могла без него. Я не могла с ним. Жизнь перестала казаться беззаботной и навалилась на меня тяжким грузом.
- Так я вас слушаю.
Я все без него ненавижу. Этот день, и эту парту, и эту ручку в моей руке. Мне плохо.
- Девушка, вы собираетесь отвечать?
- Да какого черта вы лезете ко мне со своими дурацкими вопросами?! У меня, что без вас проблем мало!
Историю я завалила…
Я ходила гулять одна в надежде встретить его, но его нигде не было. Он будто исчез из этого мира…
- Ты бросила Костю – сама! А окружающие видят, что бросили тебя! Ну как так можно?! –удивлялась бабушка.
- Не меня бросили. Я сама ушла.
- Ушла - не ушла, кто сейчас разберет? Все теперь знают о твоей жизни и обсуждают за твоей спиной, откуда берутся твои оценки!
Этот панический страх выглядеть хуже других, эта мания отгородится от мира каменной стеной и никому не выдавать своих секретов, это чувство своего превосходства во всем: в умении готовить, в чистоте, в порядочности и в уважении, и в то же время слепое преклонение перед нуждами соседей и просто незнакомых людей, слепая вера в то, что без перерыва твердят по телевизору!
- Какая разница, - сказала я безысходно.
- А такая, что теперь все начнут думать, что ты по нему сохнешь, и будут тебя жалеть! Девушка должна быть скромной. Она не должна первой подходить к парню, - сказала она и потом добавила, - ты вот лучше Косте позвони. Такой хороший парень. Положительный.
- Ты же говоришь, что девушка не должна звонить первой.
- С ним эти правила не действуют – вы же, как родные люди. Тем более об этом никто, кроме вас не узнает…
Ужасно. Четыре стены и потолок без неба. Ни окон, ни дверей. Ни почтового голубя. Только азбука Морзе в пустоту.
На экзамене я оставила планшеты со своими работами на попечение Ксанки, а сама ушла подальше – все, что угодно, лишь бы не видеть его! Это для меня слишком.
Я вернулась, и Маша вручила мне зачетку. В ней было написано следующее: «Отлично!!! Люблю!». Я многозначно улыбнулась Маше, а зачетку выкинула в ведро для бумаг… Правда, потом подняла, но неважно. Главное, это был очень красивый жест.
А потом начались каникулы. Они шли долго, но пронеслись, как один день. Времени всегда мало. И лишь когда ты находишься в ожидании чуда, оно растягивается и множится самыми разными способами! И вот когда каникулы кончились, мне вдруг почему-то столько захотелось рассказать ему! Столько, сколько, как мне казалось, я не знала сама! И про устройство вечного двигателя, и про тайны новой галактики, и про то, что Земля – круглая! За это горел Коперник. Почему бы и мне не погореть?
Я влетела весенним ветром в аудиторию. Та была пуста.
- Это ничего! – тешила себя мыслью я, - это очень даже в его духе – опаздывать. Как молодая девушка, собирающаяся на свидание, которая выжидает неприличную паузу, чтобы появиться на 12 с половиной драгоценных минут позже – Дмитрий умеет и любит держать зрителей в напряжении. Весь мир театр – а он просто извлек выгоду из этой ситуации.
Своих девушек-однокурсниц я приветствовала хладнокровными поцелуями в щечки и опять углублялась в себя. Было просто необходимо продумать, рассчитать момент нашей встречи, насладиться предвкушением желанного – ведь это порой даже важнее самого действа. Итак, я сидела на облаке и небом моим была любовь и всепрощение.
Но когда я увидела за преподавательским столом чужое незнакомое лицо – мечты улетучились.
- А где Дмитрий… Александрович? – вопрос просвистел, как пуля у виска. Так в жизни, конечно, не бывает, но в кино используется довольно часто для поддержания атмосферы.
- А он здесь больше не работает. Ушел.
- Как ушел? Куда ушел?
- Не знаю. В частную фирму… в другой институт… будто бы мало мест…
Раньше гонцов, приносивших дурные вести – убивали на месте. Интересно, кто отменил это мудрое правило?
Я выскочила в коридор, и учитель отметил мое отсутствие на занятии. И правильно сделал! Даже если бы мое тело находилось бы в огромном светлом зале, все равно мысли мои были бы устремлены куда-то вдаль. А мысли – это самое главное.
По дороге я встретила чудесную преподавательницу по композиции – красивую, весеннюю, миниатюрную женщину – которой я восхищалась с первой встречи! Она была похожа на растрепанную ромашку – такая же светлая, простая, но прекрасная.
И тут я вспомнила, что именно она поддерживала с Морозовым дружеские отношения на протяжении всего семестра.
- Вера Васильевна, а вы не знаете, где сейчас Дмитрий? Почему он от нас ушел?
- Ой, со свойственной ему непунктуальностью ему в этом здании делать просто нечего. Он сказал, что это слишком далеко и теперь не преподает. А вы? – неожиданно спросила она.
- А что я?
- Ну как что? Вы, со своей неординарностью, должны сделать что-то стоящее!
- Да, какое стоящее. Я бездарность – вы разве не знаете? У меня по живописи тройка. Да и вообще…
- Эх, Вика, не в живописи в счастье.
- А в чем? – с надеждой спросила я.
- А вы догадайтесь. Тем более вы сами все уже знаете.
И она ушла. А я осталась стоять посреди коридора озадаченная своим перерождением.
Значит, я другая?
Значит, я не песчинка, а пустыня. Не проблеск, а солнце! Нет. Это просто бред. Выдумки доброй сказочницы.
Мне 20 лет – и я неизменна. И единственная моя свобода – это мой протест. Моя противоречивость и мои тройки. Если бы не они – я так и осталась бы примерной девочкой, всезнайкой из средней школы – обязательной и неинтересной. И сколько лучших лет и зим своей жизни я провела над задачами по физике и математике, которыми моя бабушка старалась заполнить мою жизнь. И пока я переписывала набело страницы моих черновиков, мои одноклассники бегали по дворам и расшибали колени. Они играли в салки на переменах, они залезали на самые высокие ветки деревьев, а я смотрела на них снизу вверх, я – такая возвышенная, на них – таких приземленных! Это я сейчас понимаю. А тогда, когда мир сошел с ума по любви, а знакомые мальчики дарили мне ореховый шоколад только за написанные за них контрольные, а потом уходили гулять с девушками, чьи лица были раскрашены, но не обезображены интеллектом – это воспринималось, как трагедия. И когда я жаловалась на это дома, мне отвечали, что отсутствие внимания - не показатель, и я сама в будущем с иронией буду смотреть на подобные проблемы. А мне тогда – 13 лет. И будущее тогда не входило в мои планы – только настоящее.
Поэтому, спасибо вам, Вера Васильевна, за хорошие слова, за надежду, что вы вселяете в мое сердце, но не тратьте сил напрасно. Я безнадежна.
А вот Морозов… Да как он посмел! Да как у него вообще рука поднялась написать заявление об уходе! Он предатель! Лицемер и отступник! Таких, как он, надо сажать в тюрьму за государственную измену без права на амнистию!
Я набрала его номер.
- Да, - задумчиво произнес он.
- Дима, ты хоть представляешь, какой ты дурак?!
- Привет, Вик!
- Привет, Вик??? И это все, что ты можешь мне сказать своим будничным тоном?! Да ты… да ты!
- Ну кто я?
- Ты просто трус! Ты сбежал от меня, от проблем, ты боишься смотреть в глаза неприятностям! Ты запутался в себе и не знаешь, что делать!
- А ты знаешь?
- Я знаю! – крикнула я так, что на меня обернулся прохожий.
- И что же?
- А сам ты не понимаешь?! По крайней мере, ты не должен был оставлять меня одну, когда я сама пришла к тебе – пришла, отбросив свою гордость и… прочие условности. А ты! Ты подослал мне какого-то человека, чтобы он вместо тебя смотрел мне в глаза!
- Да никого я не подсылал. Тот мужчина ваш новый преподаватель. Я его в глаза не видел! А моя должность перешла к нему по праву.
- А я? Я тоже должна перейти к кому-то по праву?.. не отвечай. Я сама все знаю. Это была плохая идея – влюбиться в тебя.
И я повесила трубку.
А он, наверно, не повесил, а так и остался слушать гудки. Есть в этом что-то инстинктивно-музыкальное…
Я шла по улице, и навстречу мне шел февраль. Самый короткий и холодный месяц года. Это очень распространенное явление – что-то самое (холодное, горячее, светлое, темное, громкое, тихое) всегда быстротечно! Как и Дима. Ярчайшее воспоминание жизни – один миг счастья…
Но и я ведь уже не просто девочка с синими глазами! Пусть ты чье-то драгоценное создание, но и у тебя есть крылья!
Я сделалась слишком гордой и выключила свой мобильный телефон. Легче думать, что к тебе звонят и не могут дозвониться, чем знать, что ты попросту никому не нужна. Так вот – я выключила телефон! Но ничто женское мне не чуждо, а потому я включала его каждый час и проверяла на наличие сообщений, но их не было. И мне хотелось разбить телефон о стену, чтобы не чувствовать своего мучительного горя. Но в последний момент, мне становилось жалко и его и себя, и я оставляла все, как есть. А Дима был умнее и сильнее меня. Он-то наверно не занимался подобными глупостями и телефон не отключал. Просто не звонил и точка. Ему было все равно.
Я запрыгнула в автобус.
И вдруг!
- Девушка! Разрешите с вами познакомиться! Опять!
Я повернула голову и увидела его.
- Дим, - улыбка на моем лице сменялась безразличием и обратно.
- Я кое-что обещал тебе, - сказал он и залил клей в щель турникета, вложил туда же проездной и придержал его рукой. Турникет замигал, а Дима, схватив меня в охапку, выскочил из автобуса.
- Да что ты себе позволяешь?! – заявила я, прикидываясь жутко обиженной.
- Я скучал, - задумчиво произнес он.
- Я знаю, как ты скучаешь. Ты, наверное, опять завел себе женщину в каком-нибудь другом городе, которая ничего для тебя не значит.
- У меня нет другой женщины.
- Тогда тебе просто не с кем провести этот вечер, и ты вспомнил обо мне…
- Поверь мне, если бы я захотел, я нашел бы с кем провести этот вечер.
- Вот! Я же говорю, что у тебя есть женщина! И может, даже две!
- Ты невыносима! Никого у меня нет! Даже тебя! Вот, хочу исправить.
- Значит, случилось что-то экстраординарное! Наверное, тебе на голову упал кирпич, или ты сошел с ума, или заболел! Ты просто не мог найти меня просто так!
- Не мог. Но нашел. Ты представляешь себе подобное совпадение?
- Нет, - выпалила я и отвернулась.
Он помолчал и пошел на остановку.
- Эй, ты куда? – возмутилась я.
- Ждать следующего автобуса. Тебя ведь ждать бессмысленно. Так?
- Да ты…, - я набросилась на него с кулаками, - ты испортил мне жизнь… и зачетку!
К остановке, словно огромная рыбина подплыл автобус.
- Ты пойдешь со мной? – улыбнулся он.
- Разве только портить турникеты…, - улыбнулась я.
В тот день мы вывели из строя не один турникет. Наш вандализм не коснулся только ночных рейсов, потому что нам уже было не до того…
P.S. При написании этого рассказа ни один турникет не пострадал.