КОНТРОЛЬНАЯ ПО ПСИХОЛОГИИ
Вот ведь как порой бывает на белом свете! Жил себе человек тихо, спокойно, в университете учился, лекции слушал, экзамены сдавал, с курса на курс переходил потихоньку, строил приятные планы на будущее... А потом вдруг – взгляд, улыбка, золотистый локон, пара ножек под мини-юбкой, – и всё пошло кувырком: университет опостылел, лекции опротивели, планы на будущее утратили всю свою прелесть, а прежняя, тихая и размеренная, жизнь стала казаться беспросветно глупой и скучной.
А что, собственно говоря, произошло? Да ничего особенного! Просто наступила весна, и, как это всегда случается при её наступлении, всех вдруг с неодолимой силой потянуло к кому-то: кошек – к котам, котов – к кошкам, мужей – к жёнам (чаще всего – к чужим), жён – к мужьям (опять-таки, как правило, не к своим), а студента третьего курса литфака Виктора Цаплина – к его очаровательной голубоглазой однокурснице Оле Морозовой.
Период неожиданной влюбленности Виктор переживал мучительнее, чем период подготовки к самому страшному экзамену. Ни с кем не общался, ничему не радовался, дни напролёт вздыхал над Олиной фотографией и сочинял нелепые стихи, ночами маялся бессонницей, сидел на кухне, выкуривал сигарету за сигаретой и заливал вином пламя неутолимых, неотступно преследующих его желаний...
В университете Виктор не видел и не слышал никого, кроме Оли. Дома и на улице он вообще никого не видел и не слышал, из-за чего нередко попадал в различные неприятные ситуации. Впрочем, неприятности мало заботили Виктора: все его мысли были заняты исключительно Олей – её ясными голубыми глазами, обворожительной улыбкой, золотистыми локонами, стройными смуглыми ножками и всем прочим, вплоть до едва заметной родинки на мочке левого уха...
А Оля, казалось, ничего не замечала. Да и как она могла что-либо заметить, если Виктор не то что словами – даже взглядом не решался поведать ей о своих чувствах? Он вовсе не был трусом; ни экзаменов, ни суровых преподавателей, ни скрипучих лифтов, ни пьяных подростков в подворотнях он ничуть не боялся. Даже своего мотоцикла с неисправными тормозами не боялся, и перед соседским бульдогом, злым на весь род человеческий, не робел!.. А вот женщин – боялся. Особенно молодых. И особенно очень красивых...
Прошла неделя, другая. Виктор продолжал молчать и опускать глаза, встречаясь с Олей взглядом. Всё протяжней и жалобней становились его вздохи, всё неотступней и мучительней – неутолимые желания.
Мама недоумевала: что происходит с сыном, почему он почти ничего не ест и не спит ночами? Преподаватели разводили руками: куда подевалось прежнее усердие Виктора, почему на лекциях он ничего не слышит, а в контрольных работах, между всевозможными «ассимиляциями», «диссимиляциями» и тому подобным, вставляет вдруг какие-то «ножки», или «плечики», или вообще – страшно сказать что! Сам же Виктор старательно скрёб затылок, надеясь выскрести оттуда ответ на извечный русский вопрос: что ему теперь делать?
Наконец, когда страдания стали уже совершенно невыносимы, Виктор решился попытать счастья.
«Будь что будет! – подумал он. – На взаимность, конечно, надеяться глупо, и, скорее всего, она просто рассмеётся мне в лицо, но... пусть лучше случится это, чем совсем ничего!»
И однажды ранним вечером, одевшись с иголочки, с коробкой шоколадных конфет в одной руке и с шикарной розой – в другой, он отправился к Оле, предварительно дав самому себе клятвенное обещание сегодня же открыть ей свои чувства.
Оля жила довольно далеко – в другом районе города. По дороге Виктор успел растерять большую часть своего мужества, и, когда он наконец вошёл в Олин подъезд, чей-то трусливый, писклявый голосок прокричал у него внутри: «Это очень страшно, Витёк! Беги домой, пока не поздно!»
«Нет! – решительно произнёс другой голос, твёрдый, почти металлический (это в душе Виктора зашевелились ростки мужской гордости). – Ты должен преодолеть свой страх, Витёк! Не преодолеешь, сбежишь – как потом самому себе через зеркало в глаза смотреть будешь?.. Вперёд, Витёк! Только вперёд! Будь мужчиной!!»
– Хорошо, – вздохнул Виктор. – Попробую.
И на цыпочках приблизился к двери Олиной квартиры.
Указательный палец потянулся к кнопке звонка, замер на мгновение в нескольких миллиметрах от цели – и вдруг трусливо юркнул в карман.
Виктор запрыгал по ступенькам вниз.
«Умница!» – радостно прокричал писклявый.
«Назад, слюнтяй!!» – рявкнул металлический.
– Не волнуйтесь, я обязательно вернусь, – заверил Виктор ростки своей мужской гордости. – Просто... неудобно как-то: первый раз в гости – и уже с цветами...
Он притормозил у трубы мусоропровода, открыл заслонку и бросил вниз розу. С минуту в раздумье потоптался на месте, потом кивнул, соглашаясь с каким-то своим, не высказанным решением, – и швырнул туда же конфеты.
– Вот, ёлки зелёные... Так тоже, вроде, неудобно: с пустыми руками...
«Конечно, неудобно! – подтвердил писклявый. – А значит – шуруй домой!..»
«Только попробуй!!» – угрожающе прорычал металлический.
Виктор поправил причёску, сделал глубокий вдох – и решительно зашагал вверх по лестнице.
«Не трусь! – уговаривал он себя по пути. – Будь мужчиной!.. Будешь?»
– Буду! – сам себе заявил он – и едва не проткнул пальцем кнопку звонка.
Дверь отворилась так быстро, что Виктор, даже если бы захотел, не успел бы сбежать. На пороге, кутаясь в лёгкий шелковый халатик, стояла и удивлённо моргала глазами Оля.
– Витя?.. Какими судьбами?
– Да вот... Это... Как бы... Ну, в общем... – Виктор почувствовал, что его начинает трясти; он опустил глаза, залился предательским багрянцем, ссутулился, втянул голову в плечи, попятился назад, но вдруг остановился, вскинул подбородок и, подстрекаемый суфлёрскими выкриками ростков мужской гордости, выпалил: – Пришёл вот. Поговорить надо.
– Хорошо. Поговорим, – кивнула Оля. – Заходи.
– Да заходи же, не стесняйся! – повторила она несколько секунд спустя и, видя, что Виктор всё ещё колеблется, за руку втащила его в прихожую. – Разувайся – и проходи на кухню. Я чайник поставлю...
– Ты что будешь пить? – прокричала она уже из кухни. – Чай или кофе?
– Что-нибудь... – промямлил Виктор, сняв туфли и придирчиво разглядывая свои носки.
– Что-нибудь – в смысле «покрепче»? Да?.. У меня коньяк есть. Будешь?
– Буду... Немножко.
Виктор вошел в кухню.
Оля стояла у плиты, спиной к нему, и переворачивала румяные ломтики ветчины на сковороде.
Не отрывая глаз от её спины, Виктор воровским движением схватил со стола бутылку, почти до краёв наполнил стоявший рядом стакан и, в надежде, что это придаст ему смелости, залпом его осушил.
– Что ты делаешь?! – ахнула Оля, обернувшись.
– Извини, пожалуйста... – Мучимый стыдом Виктор не знал, куда девать глаза и руки. – Честное слово... я не алкоголик!.. Просто... – Он замялся, беспомощно огляделся по сторонам и опустился на табурет. – Извини. Сегодня же куплю тебе новую бутылку.
– Да мне не жалко, Бог с тобой, Витька! – обиделась Оля. – Но... ты разве не понял? Не почувствовал ничего?.. Ты не коньяк пил.
Она открыла дверцу подвесного шкафчика, достала с полки бутылку коньяка и поставила её на стол. А бутылку, из которой пил Виктор, от греха подальше спрятала в буфет.
Виктор встревожился не на шутку.
– Слушай, Оль! Я ничего такого, ядовитого, не выпил, случайно?
– Да нет, успокойся. Обычное растительное масло. Рафинированное...
Борясь со смехом и украдкой посматривая на Виктора, она принялась накрывать на стол. Виктор, красный как рак, сидел, опустив голову, и с унылым видом пересчитывал ворсинки на коврике под ногами.
– Ну вот, кажется, ничего не забыла, – сказала Оля, закончив сервировать стол и усаживаясь напротив гостя. – Коньяку?.. Или, может, сначала поговорим о деле? Ты как будто хотел о чём-то со мной поговорить, – напомнила она.
– Поговорить? – испугался Виктор. – Ах да... Хотел.
– О чём?
– Ну... – начал было Виктор – и умолк.
На его багровом лбу проступили капельки пота; уши запылали ярче прежнего; спрятанные под столом руки заходили ходуном.
– Может, у тебя какие-то трудности с учёбой? – пытаясь скрыть улыбку, спросила Оля минуту спустя, так и не дождавшись продолжения загадочного «ну».
– Да... То есть не совсем с учёбой... Вернее, вообще не с ней... – Почувствовав лёгкое головокружение, Виктор осмелился положить одну руку на стол, но сделал это, продолжая разглядывать коврик под ногами, и потому случайно опустил ладонь в блюдце с вареньем; впрочем, сам он этого не заметил, Оля же со свойственной её полу тактичностью решила промолчать. – У меня, понимаешь... возникли трудности несколько иного рода...
– А конкретнее?
– Ну... Как бы это тебе сказать...
«Никак не говори! – кричал у него внутри писклявый. – Извинись, попрощайся и – бегом домой!»
«Я тебе извинюсь! – угрожал металлический. – Я тебе попрощаюсь!.. Говори прямо: Я тебя люблю! – и дело с концом! Неужели так трудно?»
«Скажи, что поговоришь с ней завтра, в университете!»
«Признавайся в любви немедленно! Будь мужчиной!»
«Сбежавшей тряпкой спокойнее, чем осмеянным мужчиной!»
«Осмеянным мужчиной достойнее, чем сбежавшей тряпкой!»
– Давай всё-таки сначала выпьем по рюмочке, – предложила Оля, устав дожидаться, пока Виктор решит проблему: в каких именно словах изложить ей цель своего визита.
– Давай! – с радостью ухватился за протянутую ему соломинку Виктор, но тотчас же вновь приуныл: наполнять-то рюмки, судя по всему, предстояло ему, как мужчине, а разве можно сделать это, не уронив своего достоинства, когда у тебя руки дрожат и пальцы почти не гнутся?
– Нет, – замотал он головой. – Не хочется что-то...
– Предпочитаешь растительное масло? – улыбнулась Оля. – Не обижайся. Я пошутила.
«Будь что будет! – подумал Виктор. – Попробую разлить! Может, получится... Расплещу, конечно, основательно, но... зато, если выпью рюмку-другую, смелее стану!»
Оторвав, наконец, глаза от коврика, он поискал ими свою правую руку – и обнаружил её в блюдце с вареньем.
– Ничего страшного! – поспешила заверить его Оля. – Главное, что рубашку не испачкал.
Она протянула ему салфетку и, пока Виктор, едва не плача от досады, старательно очищал ладонь от варенья, разлила по рюмкам коньяк.
– Может, всё-таки составишь мне компанию? – улыбнулась она.
Виктор кивнул и стремительно, как умирающий от жажды, осушил свою рюмку. Оля тотчас же снова её наполнила.
– Я не успела с тобой чокнуться, – объяснила она с лёгкой укоризной в голосе.
И подняла рюмку.
Виктор испуганно отшатнулся: ему представилось вдруг, как он, не справившись с дрожью в руке, проливает коньяк на шелковый халатик, и зрелище это, даже наблюдаемое мысленным взором, повергло его в ужас.
– Спасибо, но... мне больше не хочется, – сказал он. – Кроме того... мне, кажется, уже пора...
– Как?.. Уже? – удивилась Оля. – Но ты ведь даже не сказал ещё, зачем приходил...
– Разве не сказал?
«Сейчас – или никогда!» – отчеканил металлический.
«Никогда!» – взмолился писклявый.
«Трус! Слюнтяй! Телятина!!»
«Ну и пусть!»
«Стыдно же!»
«Переживём!.. Главное, молчи, Витёк, а то – страшно очень!»
«Брррр!» – неожиданно прервал их третий голос – настолько громкий, что его услышала даже Оля.
Виктор вздрогнул всем телом.
Это был голос его внутренностей, щедро орошенных растительным маслом. Очень настойчивый голос...
– Мне нужно бежать! – заторопился Виктор. – Не знаю... как-то из головы вылетело... У меня очень важная встреча!
– Понимаю, – вздохнула Оля. – Но, может быть, ты всё-таки скажешь, зачем приходил?
– Да... Конечно... – Виктор был уже в прихожей; краснея под пристальным взглядом Оли, он поспешно натягивал туфли. – Я, понимаешь... хотел попросить у тебя... контрольную по психологии – списать.
«Ах ты, сукин сын! И тебе не стыдно?»
«Стыдно! Но что же делать?»
«Сказать правду!»
«Боюсь!»
«Боишься?.. Господи Боже мой, чего ты боишься?! Показаться смешным? Но ты ведь целый час только тем и занимался, что смешил её! Поверь, Витёк, смешнее уже не будет!»
«Всё равно не могу!»
«Решайся! Решайся, пока не поздно!»
«Уже поздно!»
«Нет!»
«Да!»
«А я говорю: нет!!»
«Брррр! Брррр! Брррр!»
– Сейчас принесу, – сказала Оля и ушла в свою комнату.
Вернувшись, она вручила Виктору тетрадку и с застенчивой улыбкой произнесла – почему-то шепотом:
– Надеюсь, почерк разберёшь?..
Виктор открыл рот, собираясь сказать в ответ: «Постараюсь», – а также: «Большое спасибо», – и, может быть, что-нибудь ещё, – но его опередил внутренний голос.
– Бррррррр!! – воззвал он в отчаянии, и Виктор выскочил за дверь.
...Выбегая из подъезда, он едва не налетел на дворника, который сидел на ступеньке крыльца и, кипя от возмущения, рассказывал стоявшим поблизости мужикам:
– Представляете, до чего эти новые, блин, русские оборзели! То сосиски, почти свежие, выбросят, то магнитофон или телевизор, почти не испорченный, то шмотку какую-нибудь, вполне ещё приличную... А сегодня, вот, выкатываю я, значит, контейнер, и вижу (хотите верьте, не хотите – не надо) на самом верху лежит коробка конфет! Полная! Запечатанная даже! А под ней – роза, огромная такая, свеженькая, словно только что с кустика, и в обёртке недешевой! Представляете?..
– С жиру бесятся, сволочи, – проворчал один из мужиков.
Другой полюбопытствовал:
– И куда ты, Михалыч, конфетки эти вместе с розой пристроил?
– Как – куда? – удивился дворник. – Розу жене подарил, конфеты – дочурке.
«Вот и хорошо. Не зря покупал», – подумал Виктор и помчался домой.
...Дома он первым делом запинал ногами обувной ящик, потом, глухо рыча, одной рукой нокаутировал подвесную полочку с телефоном, другой несколько раз ощутимо съездил по собственной физиономии – и в глубочайшем унынии поплёлся на кухню пить портвейн. Выпив полбутылки и накурившись до тошноты, он перекочевал в свою комнату, подошёл к зеркалу и гневно сверкнул на себя глазами.
– Слушай меня внимательно, Витёк! И не смей, сукин сын, отворачиваться! В глаза мне смотри, тряпка! Понял?.. Так вот. Или ты завтра же – завтра же, слышишь? – объяснишься ей, наконец, в любви, слюнтяй малодушный, или послезавтра я вышвырну тебя в окно!
Лицо в зеркале дрогнуло, приобрело скорбное выражение, отвело глаза и жалобно шмыгнуло носом.
– В окно... – вздохнул Виктор и опустился на стул.
Рядом, на столе, лежала Олина тетрадка.
Бережно, как нечто хрупкое и невероятно ценное, Виктор взял её в руки и раскрыл наугад...
Что такое?
Чистые листы, никакой контрольной – ни по психологии, ни по чему-либо ещё...
Лишь на первой странице – размашистая, наспех выведенная надпись:
«Ты мне тоже очень нравишься, Витя! Уже давно.
Если хочешь, давай завтра, после занятий, сходим вместе куда-нибудь.
Оля».