Печальная змея

 

Софья:
- Не человек – змея!
 А. С. Грибоедов

Это про меня. Во всяком случае, когда на литературе русичка «с выражением» зачитала Софьину реплику, пухленькая одноклассница Наташа воскликнула:
- Так это же о Димке!
Помню, гордо задрал нос: еще бы, сравнили с Чацким, но Натка уточнила, что похожи мы с ним только своей змеёвостью, ничем более.
Ну змея, да! Что тут печального? – А то, что пользы мне от ехидства моего гадючьего ни малейшей. Как нынче, так и в древне-школьные времена. Жаль, что не случился рядом мудрец с одесским акцентом, который спросил бы:
- Мальчик, оно тебе надо?
Скажем, случай с доктором Артуром Дрибиным. В году семьдесят каком-то. Мы с ним встретились осенью в родном Светлогорске. Оба только что отпахали стандартную для тех времен принудиловку: три года молодыми специалистами там, куда нормального парня палкой не загонишь. Он – сельским врачом, я – наладчиком. Он ставил клизмы и добывал дрова на зиму для задрипанной больнички, я настраивал автоматику, которой некому было пользоваться.
Встретились. Было зябко и скучно. И так вдруг захотелось синего моря и белых пароходов; мне – после вонюче-промасленных компрессорных, ему – после самогонных бесед с сельскими мудрецами! Поэтому робкий, нерешительный Артур и согласился махнуть со мной в Сочи, дикарями. Так мы оказались с ним на скользкой извилистой тропинке, ведущей вверх, к водопадам горы Ахун. В классе считалось, что Артур – неуклюжий растяпа, «не от мира сего». Сегодня я не очень в этом уверен. Он, конечно, тоже ободрал о жизнь колени и локти, но в меньшей степени, чем любой из общих знакомых.
Артур шел первым, я – за ним, готовый подхватить, если оступится. Он размахивал руками и бормотал комсомольскую песенку, фальшивя немилосердно. И вдруг исчез, метнувшись в кусты. Через мгновение оттуда послышался леденящий душу вопль. Я рванул к нему, оставляя на ежевиковых шипах клочья рубашки и собственной кожи. Он был еще жив. В смысле, я не убил его сразу, а хотелось – очень! Руки и губы его были черны от ягод.
- Смотри, сколько их здесь! – орал он, пританцовывая. – А грузины там, внизу, берут сорок копеек за стакан.
- Артур, – сказал я ласково. – В горах не орут, если не хотят схлопотать по морде. Ты меня чуть до инфаркта не довел.
- У коротышек инфаркты крайне редки, – авторитетно заявил он. – А ты до инфарктного возраста просто не дотянешь. Влипнешь во что-нибудь, и тебя зарежут.
Успокоив друг друга таким образом, мы продолжили восхождение. Заросли ежевики остались внизу, повода для очередной выходки, вроде, не было. Я ослабил бдительность. И зря. Дорожка сделала вдруг крутой зигзаг, Артур исчез из виду, послышался короткий вопль и стук осыпающихся камней. У меня похолодело в животе. Представилось укоризненное лицо тети Вали – его мамы: «Димочка! – ты не уберег Сашеньку, я так не хотела отпускать его с тобой...» (родители и братья называли Артура – Сашей: бедняга не выговаривал букву «р»).
На деревянных ногах я добрался до поворота, ожидая увидеть перед собой пустую площадку, вроде той, что Грушницкий оставил Печорину. Площадка была. На ней смущенно улыбался Артур: «Дим, не злись. Смотри, какой вид – не чудо ли?!»
Я промолчал. Вид и впрямь был захватывающим, а чудо состояло в том, что он не получил по шее и не полетел кувырком в долину, как того заслуживал.
До водопада добрались без приключений. То ли он исчерпал запас своих фокусов, то ли просто устал.
 Столько их у меня было потом, этих водопадов! Ниагарский, например, наблюдал с обеих сторон: канадской и американской, правда, с интервалом в пять лет. Но тот, Агурский, впечатлил именно потому, что был первым. Обрушиваясь с отвесной скалы, вода выбила в породе круглую чашу. Мельчайшие брызги, пронизанные солнцем, образовали над поверхностью золотистую дымку. Между слоем падающей воды и скалой можно было стоять, словно за танцующей прозрачной стеной. Часть круглого озера была затенена скалой, и в том месте оно казалось черным и особенно глубоким. На каменном берегу-кромке стояли люди, любовались. Было жарко, но никто не купался. Нормального человека это насторожило бы. Но не меня, разгоряченного долгим подъемом и досадой на Артура.
Так повелось еще в школе, что испытывать новое – посылали меня. Неважно что: обрыв для ныряния, лед на катке, пригласить на танец красавицу из параллельного класса... Жертва пешки? – наверное. Но я не в претензии: самому нравилось адреналинить.
Поэтому Артур и пропустил меня вперед: скинуть одежду и нырнуть. Знаете, как жжется холодное? А очень холодное?? А очень-очень??? Чертова вода вобрала в себя вековой холод ледников. Меня скрутило винтом. С трудом распрямившись и вынырнув, я увидел над собой заинтересованное лицо Артура:
- Ну, как водичка?
- Парное молоко! – я от всей души надеялся, что он примет за улыбку блаженства гримасу, что свела мне скулы. Даже ухитрился раскинуть деревенеющие руки, покачиваясь перед ним на спине. И он прыгнул. И пробкой выскочил обратно и завис над водой, размахивая руками и ногами, вопя так, что солнышко, которое совсем было зашло за скалу, выглянуло обратно. В библии упоминают о парне, что остановил солнце, дабы продлить дневное время для битвы. Подумаешь, остановил! Заставить его попятиться – вот что круто!
 Но Артуру засчитали не это. Ученые до сих пор спорят, что удерживало его в воздухе: страх еще раз окунуться в воду или особые вибрации от того вопля. А меня это не колышет. Несколько месяцев спустя, я, всхлипывая, наблюдал по черно-белому телевизору, как шведский король вручает Артуру нобелевку. За первый в истории случай левитации. Обо мне не упомянули нигде, даже самым мелким петитом. Взлетел бы он без меня, ждите!
Утешает лишь то, что короля, который торжественно пожимал Артурову руку, называли, вроде, Карлом Двенадцатым.
 ***
 Это лишь один случай из моей змеиной практики. Их много. А навар всегда доставался жертвам, не мне. Стоило гадюшничать?