Ну, плёвый…ну, совершенно плёвый мужичонка этот Лишкин. По всем статьям. И внешность его - симбиоз козлёнка- доходяги и переваренной креветки, прожившей до самой смерти под днищем нефтяного танкера. И характер его с истерикой, с машущим нередко кулаком, со слюной дальнего боя, вылетающей бесконтрольно и непредсказуемо во время крика. И мозг его, простеливший свои пологие извилины незамысловатыми разделительными полосами: то двумя параллельными, то одной сплошной, а то и вовсе прерывистой.
Но вот же любит…ой, прости господи, как его любит медсестра Валя, нечеловеческой, нерусской красоты женщина и жена. Благостная, ровная, приветливая и очевидно счастливая - она служит единственным оправданием тому, что Лишкин не только появился на свет, но и продолжает его коптить.
Ещё недавно такая бойкая птица, запросто могла погонять бодрым маршем несколько кругов по двору двух таких Лишкиных. А теперь лежит голая, лысая, безучастная, пройдя похотливую проверку его грубых ладоней на предмет своей профпригодности для запекания. Равнодушная к едким укусам шприца, которым маньяк-кулинар безжалостно тычет в неё повсеместно смесь из мёда, оливкого масла и соевого соуса. Покорно подставляет мужичонке свою пустую нутрь, грудку, ножки и крылья для обмазки рубленной зеленью и чесноком.
Заботливо кутая птицу в марлю, как не кутал даже своего первенца, Лишкин прячет её в холодильник и сутки не живёт: не ест, не спит и даже по нужде бегает украдкой, отгоняя от Мавзолея и нерусскую Валю, и Лишкиных младших.
А как завидит заветную цифру на часах, так зачем-то лезет в дальний ящик за кускусом, ссыпая его в кипяток с такой бережностью, будто сыплет жемчужины. С сухофруктами, миндалём и апельсинам, чей сок и кучерявые полосочки срезанной цедры одинаково важны, он расправляется, роняя пепел от вонючего ,,Ноблеса,, прямо на пол кухни.
И начинается таинство фарширования.
С неожиданной деликатностью, Лишкин бережно заполняет индюшачье лоно распаренными крупой и фруктами, под ревнивыми взглядами жены. И зашивает птицу нежно, словно опасаясь причинить боль.
На противне он стелет ей её последнюю постель из полосочек свиного сала, заслоняя туловищем разогревающуюся духовку, будто боится травмировать психику того, кто и так здорово настрадался.
Обжарив индейку положенный срок, Лишкин укутывает её в одеяло из фальги и с тяжёлым вздохом закрывает за ней дверь. Но далеко не отходит, телевизора не включает и на телефон не откликается. Что б по первому зову рвануть к свежеиспечённой пассии и ласково облить соком.
Перед самым финалом драмы, мужичок срывает с неё металлические покровы и, как вдохновенный художник, разрисовывает корочку мёдом, точно зная, как зарумянится, заиграет золотой колёр, придавая крылатой красавице неповторимый шарм и индивидуальность.
А потом Лишкин бережно вынет её, заботливо укутает полотенцами, как возлюбленную после первого совместного походя в сауну. И ни жив - ни мертв, останется сидеть рядом пол часа. Мало ли чего …
Встрепенувшись от забытья, он созовёт многочисленную семью, друзей и соседей к давно накрытому заждавшемуся столу, где они сначала шумно расхвалят , а после с жадностью и урчанием будут рвать её сочную мякоть зубами. Будут хрустеть корочкой, судорожно глотать, слизывать соус с пальцев, запихивать в рот ароматную начинку и дивиться про себя: ,,Но вот же за что Валька , прости господи, любит этого плёвого мужичонку?…,,