Учитель-психопат3 - Евгений Свинаренко

Запрограммированные кирпичи

– Расскажу-ка я вам лучше, дети малые, о своем давнишнем изобретении. Идея эта зародилась у меня, еще в те незапамятные времена, когда я робил инженером в одном секретнейшем НИИ… п\я, если можно так выразится. Э э э… мысль потерял… а вот: запрограммированное строительство зданий из кирпича. Представьте: каждый, божий, кирпич оснащен неким чипом и четырьмя маленькими ножками, со всеми вытекающими. Углубленно вдаваться в техническую суть смысла нет, вы, двоечники, все равно не поймете… Ну и вот: каждый кирпич запрограммирован таким образом, что бежит он своими ножками и ложиться на строго определенное место в пространстве. После того, как кирпич занял в пространстве свое непосредственное место… Я ясно выражаюсь? Ножки свои он раскорячивает в разные стороны, а рабочий лопатой сбивает их со стен. И тысячи, сотни тысяч кирпичей идут к намеченной цели сами. На глазах вырастают огромные здания и сооружения, высвобождаются людские ресурсы… Здорово, не правда ли?
– Скажите пожалуйста, – робко тряся кистью левой руки, совершил попытку задать вопрос Артем Орешников, – раствор для кладки…
– Что раствор для кладки?
– Как осуществляется подача раствора для кладки? – улыбаясь правой половинкой рта, интересовался школьник.
Ситуация действительно тупиковая. Разумеется, учитель мог и даже хотел выдать идею о саморасстилающемся растворе либо, каким-то образом вовсе обойтись без раствора, но все это выглядело не убедительно. Готов грыз ногти и, не моргая, смотрел на Артема.
– А ты очкарик сам подумай, да?
Рудольф Вениаминович, скрестив руки на груди, встал у окна. После нескольких минут неподвижной позы и медитативного состояния разума он подвел окончательный и не утешительный итог:
– Мой IQ: двести восемьдесят. Ваш, за некоторым исключением, в четыре раза меньше. Некоторые исключения это те у кого IQ ниже моего, в пять раз. Урок окончен.
 
Литобъединение.

При местной газете существовало литературное объединение. Литературное сборище провинциального городка представляет собой жалкоубогое зрелище, но только лишь глядя с высоты столичных рифмоплетов и графоманов.
Раз в неделю, по вечерам, собиралась дюжина поэтов, во главе с главным редактором газеты, по совместительству ведущим литературную рубрику и никогда не забывающим публиковать собственные стихи.
Как уже было сказано, собирались они: читали по очереди, высказывали мнения, ругались, обижались, смеялись, курили. Иногда, несколько мужчин, оставались после литкружка для непродолжительного распития бутылки водки под предводительством всё того же главного редактора газеты.
Думается, мало до кого не дошло, что среди членов сего элитарного клуба, был, и наш главный герой… иначе бы этой главы никто и никогда не увидел.
В пятницу состоялось собрание. Председатель стандартно поприветствовал присутствующих, произнес невнятную речь и попросил поэтессу – пенсионерку начать чтение «бессмертных» произведений. Бабулька быстро прочитала три стихотворения.
Смысл первого передать очень сложно, уж через чур нашпиговано было оно разного рода метафорами. Второе про осень: падающую желтую листву и лужи, в коих листва прекращает свое падение. Третье, своего рода повествование о нелегкой жизни людей, эту жизнь, собственно говоря, почти проживших; повествование сверкало радужными словосочетаниями: «гидра империализма», «фашистский режим» и т. д.
Готов сидел в углу, сложив ногу на ногу, и протирал очки носовым платком. Выступали ещё поэты, с мало чем отличающимися, друг от друга, стихами, с тематикой в диапазоне: от творчества А. Ахматовой до О. Мандельштама. Разумеется, каждый считал себя лучшим. Самые амбициозные вообще не слушали никого кроме себя. Учитель же выслушал всех внимательно и рассмеялся:
– Бездарно, прости Господи.
– Вы уже сто лет ничего не писали, а говорите такие чудовищные вещи, – возмутилась поэтесса с прической а-ля Мирей Матье.
– Всё? Кончился понос? Это я то не писал? Да если бы вы, милочка, знали, сколько я написал за эти сто лет, вы бы тут со стула грохнулись. А цветаевщина ваша, никому на хрен не нужна.
– Не вам судить о моей поэзии.
– Понимаете, как вас там?.. забыл уже… ну не важно, поэзия и бред сивой кобылы – это разные вещи.
– Хорошо! – взвизгнула поэтесса. Улыбаясь, она вертела головой в разные стороны и ловила взгляды присутствующих, в надежде подобрать себе команду единомышленников, – Прочите нам, что ни будь из своего, из последнего.
Учитель встал, прокашлялся, показал язык, свернув трубочкой женщине похожей на Миррей Матье и переигрывая настолько, насколько не удавалось переиграть ни одному актеру мексиканских сериалов, стал читать:

 Хрустальное дерьмо моей души,
 Я с жалостью смотрю на этот мир,
 И если вдруг случится я забздю,
 И жопа, и любовь, и смерть.

Закончив чтение, изогнутым в три погибели Готов заликовал:
– А! Каково? Ну что, съели, да? Вот это поэзия, а не ваше:
«листья на ветру качаясь»…
В дискуссию вступил председатель литературного кафе:
– Вы полагаете это не бред? В чем отличие ваших стихов, язык не поворачивается назвать их стихами, от бреда? Какая разница?
– Какая разница? Один совокупляется, другой утрированно имитирует мимику оппонента. Если вам не нравится то, что я делаю, по какой причине, скажите, пожалуйста, вы меня тут держите, – буйствовал Готов.
– Вас никто не держит, можете одеваться и идти домой.
– А вы тут водку жрать будете? Да? Когда закончите хренатенью заниматься?
Собрание возмущалось и негодовало, а Готов красный от злости вопил во всю:
– Я заслуженный учитель России. Мне Боря Ельцин руку жал. Вы можете понять: мою руку жал пре зи ден т.
Кому как не мне знать что плохо, а что хорошо. Да если я уйду, вся ваша тусовка накроется женским половым органом. Да-да, пенсия, ты все правильно поняла.
Готов, надевая пальто, кричал все громче и громче. Литобъединение испуганно глядело на него.
– Я знаю, почему никто из вас прозу не пишет. Это понятно. Прозу писать надо, а стихи что…тяп, ляп, четыре строчки и страница заполнена. Ой, как хорошо, месяц словоблудием позанимались: глянь, а книжка то готова; обосраться аж… ту по ры лы е! Всё, аля улю! Пока!
Готов вышел, громко хлопнув дверью, но через секунду опять открыл её, что бы хлопнуть сильнее.
 
Горец.

На пороге класса появились две ученицы: Жданова и Питиримова.
– Здравствуйте, – сказали они.
– До свидания, – холодно ответил Готов.
Девушки замялись.
Трудно передать словами макияж юных особ. Только полотна художников-абстракционистов могут послужить сравнением.
– Нам можно пройти? – спросила Питиримова и надула большой пузырь из жвачки. Пузырь лопнул, ошметки жевательной резинки повисли на носу.
– Я же сказал до свидания, – тяжело вздохнул Готов.
Жданова повиляла бедрами, построила Готову глазки и нежно, с придыханием сказала:
– Рудольф Вениаминович, что здесь такого, мы всего на пять минут опоздали?
Готов улыбнулся девушкам и подмигнул:
– Я вас знаю: ты Роза Люксембург, а ты Клара Цеткин. Несомненно, девочкам можно опоздать даже на десять минут. А ну, убирайтесь отсюда!!!
Жданова медленно закрыла глаза, так же медленно открыла и тихо проговорила:
- Мы больше так не будем, простите нас, Рудольф Вениаминович… можете нас наказать.
В классе послышались редкие смешки. Жданова с Питиримовой нахально переминались с ноги на ногу.
Готов сел на стул и взглянул на ноги опоздавших.
– Когда я жил в Москве, – сказал он, – мы с друзьями частенько посещали ВДНХ, пиво там пили. И вот однажды, совершенно случайно забрели на сельскохозяйственную выставку, где деревенские жители коров демонстрировали. Подошли к одному стенду и увидели: две девчонки корову пеструю представляют. Девки эти вылитые вы: на губах по килограмму помады, тени черные, как будто на глазах фингалы, щеки румяные-румяные. Про одежду вообще молчу. Не красота спасет мир, а барахолка мир погубит… И смотрим мы с друзьями, понять не можем: что за животные такие. Корова вот она стоит – черно-белая, а эти две кто? Не человек точно, определенно какая-то скотина… Сошлись, с друзьями, во мнении – чернобыльские мутанты.
– Че к чему? – поняла намек Питиримова.
– К тому, девочки, к тому. Будете в большом городе проездом: осторожно. Поймают, в зоопарк к обезьянам в клетку посадят. А то и в кунсткамеру отдадут.
Класс смеялся. Мужская часть выкрикивала:
– Обезьяны!
– Коросты!
– Капусты!
– Шлюхи!
Готов вскочил со стула и запротестовал:
– Ребята, это вы зря. Они не шлюхи. Они хуже! Пошли вон отсюда!!! Лохудры!
Выдворив девушек, Готов начал урок:
– Я один из немногих оставшихся. Пилигрим судьбы, шутка провидения. Кто если не я способен оставить потомкам память о моих странствиях и страданиях.
Учитель медленно провел ладонью по лицу.
– Когда-то нас было много – умерших, но воскресших. Бессмертных. Правило гласило: «Остаться должен только один». Я родился в 1564 году, в шотландской деревушке. Рос в семье кузнеца. Когда мне исполнилось 23 года, женился на прекрасной односельчанке и прожили мы с ней счастливых 5 лет. Но однажды ночью эта дрянь пырнула меня, спящего, ножом в живот. Пописала, сучка. Позже я очнулся: рана затянулась на глазах, жены след простыл, настроение препаршивейшее. Лежу, лежу… е-мое! Я ж бессмертный оказывается. Прошел год. Работаю в поле, и вдруг сильнейшее чувство беспокойства обуяло меня. Гляжу, в мареве появляется фигура мужика, с мечом в руке. Подходит он ко мне и говорит: «В живых останется только один». Я ему: «Тебе чё надо? Курить? Извини не курю, спичками не балуюсь, денег мало, только на хлеб». Продолжаю картошку копать, а этот мудак, как давай шашкой махать и главное все в голову норовит. Шибанул я ему, пару раз лопатой по шеям, башка то и отвалилась. Невесть откуда молнии появились. Током меня шваркнуло, 380, не меньше. Потом-то мне объяснили, что миссия моя: идти через века и рубить головы всем бессмертным, а силу их себе забирать. Как только всех порублю, стану самым сильным на земле человеком и смогу принять руководство планетой. Вот такие пироги… а до сих пор где я только не был, что только ни делал… Принимал участие во французской буржуазной революции; служил солдатом в наполеоновской армии; был лакеем у Александра Сергеевича Пушкина и секундантом у Лермонтова; нянчил Льва Толстого и, будучи на каторге, валил в Сибири лес. Анка чапаевская от меня без ума была. За это по фурмановскому доносу работал землекопом на строительстве Беломорканала. Да… вот, забыл, у Ленина в должности печника числился. Со стройки века сбежал в Европу (назад в Шотландию тянуло), а попал, будь оно неладно, в фашистскую Германию. В сорок первом, солдатом Вермахта, на Матушку Русь обратно пошел. Взяли в плен. Что не верблюд, доказать не получилось и до осени 1953 года в Магадане… ой, мама не горюй. В застойные времена на родину в Шотландию меня никто не пускал, а с перестройки и до сих пор денег нет. Одно удивляет меня: за все эти годы, я не встретил ни одного бессмертного. Тешу себя надеждой, вдруг поубивали они друг дружку… Не пора ли провозглашать себя императором всея Земли?
– Это вы фильм «Горец» посмотрели? – спросил Вася Кошкин.
– Это я тебя только что из школы отчислил, – ответил Готов.

 Холод.

Семиклассники с ржанием и гиканьем завалились в кабинет истории и замерли. Учитель сидел на рабочем месте, казалось бы, все как обычно, кроме того обстоятельства, что сидел он в валенках, пальто и меховой шапке. Да, на улице зима, мороз –35С, но ведь в классе тепло. Странно.
Школьники поздоровались с преподавателем и неспешно расселись по местам. Готов, не снимая варежки, тер очки и, с нейтральным настроением, говорил стандартные фразы:
– Здравствуйте, здравствуйте, садитесь быстрей. Ну что там на Камчатке, понимаешь, урок начался или что? Третий ряд, вам особое надо?
Ученики меж собой шушукались:
– Че этот вальтанутый пальто нацепил, тепло же в классе?..
– Уж и не знает как бы еще…
– Он наверно под Деда Мороза косит.
– Идиот, что еще сказать…
Готов запел, исказив голос на манер оперного:
– Выучили ли детишки даты. Кто не выучил – руку подними и и и.
Готов встал, прошел к задним партам, зажал нос и произвел имитацию дублирующего голоса на старых контрабандных видеофильмах:
– Кто не выучил урок, я тому по морде щелк.
7 «А» рассмеялся. Самый словоохотливый мальчуган так же зажал нос и спросил, но немного не рассчитал момент:
– А если я не выучил, что тогда?
– Осел ты тогда, – рявкнул Готов, – разговаривать, Кудымов, смотрю много стал. Не пора ли тебе язычок укоротить.
Парнишка притих, а Готов неожиданно сменил гнев на милость:
– Не боись, Кудымов, не трону. Сейчас к доске пойдешь, готовься. Что-то жарковато стало. А, дети?
Ученики поддержали, намекая учителю, что пальтишко пора снять:
– Конечно, тепло.
– Жарища.
Готов встал у окна и издевательски предложил:
– Я тогда, пожалуй, проветрю. Не возражаете?
Многослойно наклеенные на щели рамы полоски бумаги упали на пол. В класс ворвался поток морозного воздуха, образовывая клубящийся пар.
– Кудымов, к доске, – приказал учитель и на всякий случай закрыл дверь на ключ. Я буду диктовать события, а ты пиши даты… Дурачка не корчи из себя, знаешь прекрасно, где мел лежит. Говорить буду быстро, успевай.
Ученик приготовился.
– Битва на озере Байкал, полет обезьян на Луну, день независимости государства Чукотского, мой день рождения, битва, петербургское чаепитие, сражение, битва, сколько стоила водка в 1756 году, Микки-Маус, молюсь и верю, битва. Написал?
– Нет, - засмеялся ученик. – А при чем здесь Микки-Маус?
– Садись на место, деградант, – снисходительно сказал учитель. – Что там за смешки постоянно?
В классе, очень быстро, стало прохладно.
– Закройте, пожалуйста, окно, – попросили девочки.
Молчание.
– Нам холодно! – настойчиво поддержали мальчики.
Готов сильно удивился и, от удивления, у него даже отвисла челюсть.
– Что? Холодно? Мне нисколько не холодно.
– Так вы в пальто! – хором закричали дети.
– Причем тут пальто, какое это имеет значение? Пишите, давайте.
– А что писать? – спросил Брагин.
Учитель поежился и сунул руки в карманы пальто:
– Откуда я знаю что писать, всегда есть что писать. А если у тебя серое вещество в сжиженном состоянии, то я в этом не виноват.
– У меня пальцы замерзли, я писать не могу, – проныл Ромашкин.
– Ты мужик или баба? Отставить разговорчики!
Борясь с холодом посредством напряжения мышц и растирания ладоней, класс шептался:
– Козел, вообще уже чиканулся.
– Он нас что, заморозить захотел?
– Блин, я дубею уже. Сколько до конца урока?
– 25…
– На фиг, замерзнем сто пудов.
– Надо все директору рассказать.
– Да, чихать директору на нас, он вечно с похмелья болеет…
– Интересно, Готова уволят когда-нибудь, или мы до конца школы будем видеть эту рожу?
– По радио сказали минус тридцать пять мороза.
– А у меня тридцать семь на термометре.
– Выброси его…
Утреннее солнце за окном, еще не взошло, но это не помешало Готову торжественно прочесть:

 Мороз и солнце – день чудесный
 М м м, м м м и так далее.

Холод становился все невыносимей. Неожиданно учитель сжалился:
– Я думаю помещение уже достаточно проветрилось, можно закрыть окно.
В дверь постучались и подергали. Готов открыл. Завуч Сафронова протиснулась в класс и непонимающе оглядела Готова:
– Рудольф Вениаминович, почему вы в верхней одежде?
– Прохладно.
– Да, действительно, не жарко у вас…
– Батареи не греют, засорились, наверное. На третьем этаже нужно воздух спускать.
Сафронова сочувствующе взглянула на детей:
– Ребята, физики у вас сегодня не будет, Архип Африканович на больничном.

Разговор по телефону.

Зазвонил телефон. Готов взял трубку и, четко проговаривая каждое слово, ответил:
– Третий ядерный отсек. Дождитесь сигнала и оставьте сообщение.
– Ой, не туда попала, – сказал женский голос и, связь оборвалась.
Спустя полминуты телефон зазвонил снова.
– Алле, – томно сказал в трубку учитель. – Квартира академика Готова. С кем имею честь?
– Але, – женщина на другом конце провода явно стеснялась. – Это ваше объявление в газете?
– Какое из трех, о продаже комода или о покупке учебника по сопротивлению материалов?
– Нет… вот… требуется домработница… от 18 до 25 лет. Интим исключен. Вы?
– Ах, да, – вспомнил Готов, – подавал, было дело. Видите ли, у меня много работы. Живу один. Заниматься хозяйством совершенно некогда. А вам, простите, сколько лет?
– 26…
– Ну у у, голубушка, вы же знаете лимит: с 18 по 25… хотя может быть это не принципиально.
– Мне 26 недавно исполнилось. А выгляжу я лет на двадцать не больше.
– Послушайте, девочка моя, – нежно сказал Готов, – мне совершенно безразлично, как вы выглядите. Я старый академик, а не какой ни будь извращенец. К тому же импотент.
– Хм, – застенчиво хихикнула девушка.
– В этом нет ничего смешного, – бодро заверил Готов. – Это моя основная головная боль и трагедия. Но что ж поделаешь, годы берут свое. Как говорится, мои года – мое богатство. А, что вы, собственно, умеете делать?
–…много чего. Стирать, готовить, делать уборку…
– Этого, милочка не достаточно. Если вы всерьез намерены у меня работать, придется научиться другим вещам, которые на первый взгляд могут показаться странными или даже из ряда вон. Ежедневно проводить дезинфекцию санузла; ставить уколы, извините за подробности, в мягкое место; и растирать меня на ночь оливковым маслом…
– А ско…
– Не перебивайте меня, юная леди, – возмутился Готов, – ведите себя достойно. Та а а ак, на чем я остановился?.. Приходить будете два раза в день, утром и вечером. И чтоб никакой косметики на лице. Не люблю. Вас это устраивает?
– Да, но…
– Никаких но… Предупреждаю сразу: платить мне вам нечем. Если согласны, можете приступать с завтрашнего дня.
– Да пошел ты, старый козел, – с отвращением фыркнула девушка и отключилась.
Аккуратно открыв блокнот, Готов нарисовал напротив слова «домработница» пятую палочку (напротив слова «комод» и «сопромат» стояло по две) и пошел в ванную.
 
Внимание, розыск.

Готов ворвался в кабинет директора, размахивая листом бумаги:
– Владимир Константинович, полюбуйтесь, что эти подонки придумали. Обезьяны.
Он разгладил листок на столе перед директором. Это была отпечатанная на лазерном принтере листовка. В верхнем левом углу «фоторобот» Готова и текст:

ВНИМАНИЕ РОЗЫСК
За совершение ряда тяжких преступлений
Разыскивается гр. Готов Рудольф Вениаминович
(кличка «историк»). Преступник вооружен и очень опасен.
Телефон милиции: 02

Смирнов, не выразив никаких эмоций, откинулся на спинку стула:
– Вы это сами сделали?
– Как вы можете, Владимир Константинович? – Готов схватился за голову и закатил глаза. – Откуда такое недоверие. Весь город этим обклеен. Я на остановке сорвал.
– Кто-то решил пошутить над вами, – серьезно сказал Смирнов.
– Ничего себе шуточки. За такие шутки в глазах бывают промежутки. Да за это в свое время лоб зеленкой мазали, без суда и следствия. Какая вопиющая наглость. А какая дерзость. Я требую принять меры!
Смирнов сложил листок вдвое и подвинул на край стола:
– Какие меры? Что я могу сделать?
Готов взад-вперед ходил по кабинету:
– Что значит, какие меры? Какие меры… Вы директор или кто здесь. Если вы самоотвод объявляете… Пожалуйста. Завтра же на вашем месте Сафронова будет сидеть.
Директор ухмыльнулся, вспомнив какими нелепыми ухищрениями пользуется завуч, чтобы «подсидеть» его. Голословные заявления учителя истории Смирнов не воспринял.
– Предложите что-нибудь. Я послушаю. Зачем так сразу мне импичмент устраивать? – сказал Смирнов.
Готов сел на стул рядом с ним:
– В первую очередь надо объявить план «Перехват». Как это сделать меня не интересует. Далее привлекаем к работе информаторов. Ну у-у, сами понимаете – кто-то что-то слышал, кто-то кого-то видел. За поимку негодяев пообещать вознаграждение. Из фонда школы. Важно не спускать с рук. Сегодня я оказался в такой ситуации, завтра вы…
Директор взглянул на часы:
– Рудольф Вениаминович, у вас, кажется, урок начался.
Готов широко раскрыл глаза и похлопал себя по голове:
– Какой урок, Владимир Константинович? Я сейчас собственной тени боюсь. Дрожу, как подосиновик. Не знаю как вы, а я в тюрягу не хочу. Не хочу на шконарь.
– Но вас же ждут.
– Пускай ждут. Гори все синим пламенем.
Директор взял Готова за плечи и стал выпроваживать из кабинета:
– Идите на урок, Рудольф Вениаминович. Я обо всем позабочусь.
– Но тюрьма, как же тюрьма? – упирался Готов.
– Никто вас в тюрьму не посадит. Все улажу. Со всеми договорюсь. Да идите же вы, наконец.
– На счет плана «Перехват» поразмыслите на досуге, – попросил Готов, уходя.
Смирнов закрыл дверь на ключ. Достал из сейфа бутылку водки, налил полстакана.
– Чокнутый, – произнес он и выпил.
На дверях класса висела точно такая же листовка. Готов сорвал ее и вошел. Хохот 7-го «Б» заставил учителя заткнуть уши. На столе лежал бумажный самолетик, сделанный из листовки.
– Тихо! – Готов грохнул дипломатом о стол. – Какая… это сделала?
Учитель растоптал самолетик и помахал сорванной с двери листовкой.
– Кто это сделал? – спросил Готов. – Я не буду вести урок, пока не выясню, кто это сделал.
– Не ведите. Нам же лучше, – прошел среди учеников смешок.
– Что? Лучше? Превосхитительно. Постараюсь, чтобы вам было хуже.
– Ничего вы нам не сделаете. Плевать мы на вас хотели…
Голос учителя стал низким, а речь монотонной:
– Я начинаю нервничать. Моя левая нога судорожно подергивается. Психика претерпевает значительные метаморфозы. Кипит мой возмущенный разум. Кто это сделал? Гиреев, ты?
Гиреев нагло оскалился:
– Нет. Не я…
– Я чувствую, что это ты, – Готов приблизился к Гирееву вплотную. – Нет, я просто уверен.
– А вы докажите…
– Не стану я, Гиреев, ничего доказывать. Лучше я тебя накажу. А если окажусь не прав – настоящему виновнику станет стыдно и он сам во всем признается. Если этого не сделаешь ты, Гиреев.
– Ага, ждите. Разбежался. Может, вы сами их по всему городу расклеили и по всей школе раскидали.
Готов резко замахнулся, но не ударил, а только слегка пригладил свои волосы:
– Сегодня ты дерзновенно посмел упрекнуть меня. Послезавтра ударил соседку по парте. Через месяц ты убийца полицейских.
Прекрасно осведомленные о своих гражданских правах, но на порядок хуже знающие обязанности, семиклассники не очень-то страшились подобных готовских выходок (в ходу были легенды, как ученики подавали на учителей в суд). Однако мало кто решался вступить в серьезную конфронтацию.
Готов протянул руку:
– Дневничок давай, Гиреев! Давай, давай. Быстрее я сказал!
Гиреев бросил дневник на парту. Готов продолжал стоять с протянутой рукой и причитать:
– Давай-давай. Я жду, не задерживай класс.
Ученик тяжело выдохнул и вложил дневник учителю в открытую ладонь.
Усевшись на учительское место, Готов открыл дневник и стал писать:
– Сейчас, Гиреев, напишем твоим родителям послание… про все твои грешки, большие и маленькие. Про все твои злодеяния. Прочитают родители и ахнут: сынок-то у нас оказывается трудный подросток, до детской колонии один шаг…
– Пишите, пишите, – усмехнулся Гиреев, – я страницу вырву.
– Самый умный, что ли? А мы тоже не капроновыми нитками шиты. Я пронумерую страницы. Вот так… первая… вторая… третья… а на форзацах напишем… На моих уроках ваш сын ругался матом, избил соседку по парте из-за того, что та не позволяла ему хватать себя за грудь. Дело тебе шьем, Гиреев. Белыми нитками шьем.
– Все равно у меня родители его никогда не читают.
– Не волнуйся, прочитают. Сегодня после работы обязательно им позвоню… Ненашев, ты оборзел что ли?
Готов подбежал к Ненашеву, сдернул с него наушники и отобрал плеер.
– Отдайте! – Ненашев хотел выхватить свою собственность из рук Готова, но учитель оттолкнул его.
– Борзота! Точно не нашев. Ты вообще русский? Я спрашиваю, ты русский? Что башкой мотаешь? Русский? А почему ведешь себя так? Как, так? А вот так, как нерусский. Плеер я твой забираю, и даже если ты за ним придешь с родителями, ты его все равно не получишь. Ненашев и Гиреев, я вас записываю в черную книжечку.
Существует такая присказка: зла не помню, приходиться записывать. Готов говорит так: «Для того чтобы не перегружать мозг воспоминаниями о злодеяниях окружающих по отношению ко мне, приходиться иметь черную книжечку». По поводу и без повода он доставал ее, напоминая, что это та самая черная книжечка. Кто попал на ее страницы, на веки вечные зафиксирован как враг или должник. На самом деле в маленький блокнот без обложки Готов никогда не заглядывал и записывал в него редко, чаще делал вид. Зато как делал!
Гуляя по классу, Готов задумчиво произнес:
– Когда я был маленький, такой как вы, я думал что учителям нравиться орать. И когда сам стал учителем, понял, что это действительно так.
Пройдет время. Забудется инцидент с листовками. И лишь годы спустя Готов случайно узнает, что пошутил над ним именно Гиреев с товарищами, в чьей виновности, честно признаться, учитель сомневался.

Зацепоны.

Поздним вечером Готов стоял на автобусной остановке. Рядом с ним галдели четверо десяти-двенадцатилетних мальчишек. Ребята возбужденно планировали:
– Зацепляемся только все вместе, не как в прошлый раз.
– До куда едем?
– До конечки. Ты, Толстый, крепче держись.
– Сам ты толстый.
 Готов подслушал разговор и понял, что ребята решили прокатиться на подошвах по накатанному на дороге снегу, зацепившись за автобус. Для большей осведомленности он спросил:
– Вы что делать собираетесь?
– Зацепляться, – дерзко ответил мальчик в красном петушке.
– А вам то что? – так же вызывающе спросил мальчик, которого друзья называли «Толстый» (он и в самом деле был полноват).
– Нет, все нормально. Просто интересно, – втирался в доверие Готов. – Вам не страшно? Гаишников не боитесь? А под колеса попасть?.. Я в детстве тоже ничего не боялся. Помню, возьмем с пацанами, в подъезде двери напротив друг друга свяжем веревкой за ручки и звоним. Они открыть не могут… Ха-ха-ха!!!
Мальчишки поняли, что взрослый человек угрозы не представляет, перестали дерзить и поведали Готову, наперебой, о своих приключениях и технике «зацепления»:
– Главное вовремя отцепиться и убежать…
– Надо назад смотреть, чтобы там машин не было…
– Толстого недавно поймали менты.
– Дак, правильно. Забоялся и не побежал…
– Пошел ты… сам забоялся. Не видел, не говори…
К остановке подошел автобус. Дети экстремалы приготовились.
– Можно с вами покататься? – спросил Готов.
– Конечно, можно, – сказал мальчик в зеленой куртке, – только держитесь крепче.
Впятером они подбежали к автобусу сзади, присели и зацепились руками за бампер.
Автобус тронулся и стал набирать скорость. Дети заорали от восторга. Готов подхватил.
Миновав три остановки, на ходу отцепился мальчик в черном комбинезоне и остался позади.
– У нас потери! – крикнул Готов новым друзьям. – Что будем делать?
– Ничего! – мальчик в красном петушке держался за бампер одной рукой. – Он нас будет здесь, на остановке, ждать.
Выхлопные газы ничуть не мешали Готову наслаждаться скоростью, даже наоборот – действовали возбуждающе.
Обгоняющие автобус машины сигналили зацепившимся.
На конечной остановке «Зернохранилище» они отцепились и спрятались, чтобы не заметил водитель или кондуктор, за сугробом.
Готов пожал ребятам руки и бодро сказал:
– Здорово, просто великолепно. Я такого кайфа со времен застоя не испытывал. Будь вы моими учениками, из пятерок бы не вылезали.
– Вы что, учитель? – спросил Толстый.
– Так точно, – ответил Готов. – Преподаватель истории. Школа №3. А вы из какой?
– Из первой, – хором сказали ребята. – Вот бы у нас такие учителя были.
– У вас что, учителя плохие? – поинтересовался Готов.
– Ваще козлы! – со злостью сказал мальчик в красном петушке и улыбнулся. – А вы классный.
– По русскому нормальная, – поправил друга Толстый.
Двери автобуса закрылись, и он плавно тронулся с места.
– Бежим, – скомандовал мальчик в красном петушке. – Следующего долго не будет, Колян заждался.
Ребята и Готов на ходу зацепились за автобус. Подошвы зашуршали по скользкой дороге. По пути присоединился Колян.
Глядя на проносящиеся мимо горящие квадратики окон вечернего города, Готов размышлял о скуке и бесцельности человеческой жизни: «Разве могут понять меня, учителя истории, мчащегося за автобусом, эти люди. В своих жалких квадратных метрах. В этих муравейниках. В тесных, пахнущих луком и картошкой, кухнях. Людях, черпающих знания из телевизора и житейскую мудрость из посиделок со спиртным. Синица в руках или журавль в небе…».
В центре города, не доезжая до остановки, автобус притормозил. Ребята, не сговариваясь, отцепились и рванули в сторону.
Готов не успел сориентироваться, продолжал держаться за бампер. Обнаружив, что причиной бегства был выбежавший водитель, учитель вскочил, но поскользнулся.
– Я тебе сейчас уши поотрываю, – ругал водитель лежащего на дороге Готова, но, рассмотрев, что перед ним не ребенок, осекся. – Мужик, ты чего здесь? Ты чего… ты это…
Готов закрыл лицо руками и извиваясь, как уж на сковородке, заголосил:
– Дяденька, не бейте меня! Я больше не буду! Я не специально, это они меня подговорили. Я больше не буду! Простите меня, пожалуйста! Этого больше никогда не повториться.
 Вскочив, Готов побежал по сугробам и скрылся во дворах. Водитель ухмыльнулся, закурил, сел в кабину и уехал. Несомненно, он поведает о случившемся друзьям и знакомым, сидя в тесной, пахнущей луком и картошкой, кухне.

Кнопки.

Готов зашел в класс за полчаса да начала первого урока и закрыл дверь на ключ. Он повесил пальто в шкаф, не спеша прошелся до стола, открыл дипломат и достал коробку канцелярских кнопок. Аккуратно высыпав кнопки на стол, Рудольф Вениаминович стал их считать и раскладывать по десяткам.
– Вот уроды, ведь ни фига не сто! – воскликнул Готов. – Надо было в магазине пересчитать, прямо на глазах!
Он собрал кнопки в ладонь, обошел ряды и положил на каждый стул по одной «острой подлянке». После, он вынул из пакета сверток с гвоздями, молоток и плоский предмет прямоугольной формы.
Забить гвоздь над доской оказалось не так просто. Ушиб пальца и три загнутых гвоздя – жертва, принесенная учителем за достигнутый результат.
Прямоугольный предмет оказался портретом Рудольфа Вениаминовича Готова. Учитель повесил его над доской рядом с М. Ломоносовым и Т. Хейердалом.
Звонок звал на урок, и ученики дергали дверь. Готов повернул ключ и сильно потянул на себя ручку. Дети продолжали дергать. Учитель разжал ладонь. Послышался звук удара о пол детского тела, матерная ругань и громкий смех всего 6 го «А».
– Заходим быстрей! Все встали по своим местам, никому не садиться. Глухов, ты дурак?! Я же сказал не садиться, оставь стул в покое. Кто упал на сей раз? – сдерживая смех, спросил Готов.
– Глухов и упал, – ответила Оля Бесчастных.
– Пять раз ваш класс попадается, условный рефлекс выработать не в состоянии? Что встали, садитесь.
Ученики садились, смахивая на пол кнопки.
– Не трогай! – завизжал Готов, но ученики уже достали учебники с тетрадями и сели. – М да, не вышло. Готовьтесь к следующей экзекуции. Глухов, иди сюда.
Глухов вышел к доске. Учитель зашел ученику за спину и сделал над его головой «козу».
– Бери мою методичку и рисуй эту таблицу… да не эту, а эту с датами. Я что ли гегемонскую работу делать должен. Попляшете у меня, и даже сегодняшняя авария на водозаборе не спасет.
Готов подошел к двум девочкам, сидящим у двери, и стал сильно трясти их парту:
– У у у у! Землетрясение!
Девочки, недоумевая, переглянулись.
– Нарисовал? – спросил Готов Глухова.
– Да.
– Можешь сходить вымыть руки.
– А где их мыть? Воды-то во все городе нет, авария…
– В унитазе! – обнажив зубы, крикнул Готов. – Я же сказал, никакая авария вас не спасет. Была б моя воля, дал бы вам билеты за одиннадцатый класс и…
Монолог прервал лязг бьющегося стекла. Учитель испуганно повернул голову. На полу лежал разбитый портрет Рудольфа Вениаминовича Готова. Класс взорвался в диком хохоте.

Контакт

Учитель лукаво взглянул на школьников.
– Вы часто меня спрашиваете: «Существует все-таки НЛО или нет». (Никто из присутствующих ни разу не осведомлялся у Готова об этом. прим. авт). Вопрос интересный и довольно противоречивый. Я убежден, что существует. Потому как видел собственными глазами летающую тарелку и даже вступил с пришельцами в контакт.
– Расскажите, пожалуйста, – попросили ученики.
– Я расскажу, а вы мне что? Ладно, так и быть, сделаю одолжение. Дело было так. Год назад я прогуливался по осеннему лесу, собирал гербарий. Вдруг, услышал неестественный для этой местности звук: будто огромный айсберг откалывается от тела Антарктиды. Взглянул наверх и, пардон, чуть было не обосрался: надо мной, метрах в двадцати, зависла огромная летающая тарелка, переливающаяся всеми цветами радуги. Она, значит, повисела, повисела и присела на полянку. Я сперва хотел бежать сломя голову, но подумал, что как ученый не смогу простить себе, если пропущу такое. Тут в голове у меня зазвучал голос: «Рудольф! Мы давно наблюдаем за тобой. Ты избранный…» и все такое в этом духе. Говорил голос явно не по-русски, но я все понимал. Видимо где-то в подкорке сидит та самая генетическая память, есть какая-то родственная связь между нами и ними. Тарелка приземлилась, открылась дверь и из нее на желтую листву вышло три гуманоида, весьма отдаленно похожих на людей. Голые, глаза маленькие, как бусинки, цвет кожи желтоватый. Я сначала подумал, что китайцы, но опять же глаза не узкие, а бусинки. Побеседовали. Точнее говорил только я, они телепатически меня грузили. Чего я только не спрашивал, ну все узнал. Попросил, чтобы инопланетяне мне всю свою подноготную, все знания сразу в мозги загнали. Сказано - сделано. Теперь я умен настолько… вам в самом, что ни на есть распрекрасном сне не приснится, насколько я умен.
– А они, случайно, не пытаются нас захватить? – спросил один из слушателей.
– Вот на этом то вся фишка и зиждется. Гуманоиды вообще понятия не имеют что такое насилие, они никогда ни на кого не обижаются и любая агрессия для них все равно, что для нас полтергейст или параллельные миры. Вроде и существуют, а понять никто не может. Осознав такой расклад, я подошел к самому высокому инопланетянину и как двинул ему по челюсти хуком справа, да так что он отлетел метра на три и вдобавок ко всему башкой о свой же корабль ударился. Остальные подбежали к товарищу, помогают встать, но не тут-то было. Я им такое кунг-фу, такое каратэ устроил… жаль лысые они, уж очень за волосы хотелось оттаскать! Признаться, устал я сильно. Отдышавшись, говорю пришельцам: «Ну че, уроды, поняли чё к чему? В следующий раз говно жрать будете». А они мне опять таки телепатически: «Ладно, Рудольф, пока. Здесь происходит какой-то феномен, полетели мы, ученым своим расскажем. Боимся только не поверят они. Счастливо, до следующего контакта». Они на борт, а я им в след кричу: «Никакого феномена, навалял я вам просто, всего и делов то». У меня есть теория о происхождении жизни на земле. Сомневаюсь, что из чего-то неорганического способны появиться сложные микроорганизмы. В свою очередь инопланетные существа могли внести свою лепту. Один из них, скорее всего, чихнул, разглядывая безжизненные просторы Земли, миллиарды лет назад. Болезнетворный микроб попал в воду и закрутилось. От микроба паразита к человеку паразиту. Люди – это бельмо на теле планеты. Как я всех ненавижу!
Прозвенел звонок. Дети выбежали из класса, а Готов, улыбаясь, смотрел сквозь стекло окна, мысленно пребывая с инопланетным разумом.

Личный дневник.

– Что ты там все пишешь, Севостьянова? Я ведь ничего не диктую.
Учитель подошел к Севостьяновой и попытался выхватить тетрадку. Ученица спрятала под парту и строго сказала:
– Это мое. Личное.
– В обществе, девочка моя, не может быть ничего личного, только общественное.
– А это личное.
Готов обратился к классу:
– Типичный пример индивидуализма. Плевок в общественное самосознание. Севостьянова, отдай, пожалуйста, то, что ты прячешь.
– Не отдам, – упрямилась школьница.
– Сашенька, – сказал Готов ласково, – отдай, пожалуйста. Мы с ребятами почитаем и вернем. Больно не будет. Зачем упрямишься, ты же хорошая девочка? Я добра тебе желаю. И всем. Хочу, чтобы вы привыкли жить в коллективе, где от каждого по способности, каждому по тому, что он хочет. Отдай.
– Нет! – Севостьянова насупилась и сжалась.
Готов потребовал настойчивей:
– Отдай по-хорошему, дрянь! Последний раз прошу.
Севостьянова молчала. Готов залез руками под парту и, недолго борясь, вырвал тетрадку из рук ученицы.
– Верните, – заплакала Севостьянова.
 Она хотела выбежать из класса, но Готов преградил ей путь:
– Сейчас посмотрим что у нас здесь… Ого, дневник! Ребята, личный дневник Севостьяновой! Он позволит нам глубже понять загадочную душу этой странной девочки. Правда, Севостьянова?
Класс притаил дыхание, дабы не пропустить ни единого слова, что прочтет Готов. Севостьянова сделала несколько неудачных попыток выхватить дневник из рук учителя.
– Второе февраля, – зачитал учитель. – Сегодня день сурка. После школы, мы с девчонками пошли на дискотеку. Немного выпили. Артем предложил покурить травки. Дунули в мужском туалете. Артем лез целоваться. Я не согласилась. Сказала, что хожу с Андреем.
Севостьянова вскочила и побежала. Готов поймал ее за талию и усадил на место.
– Читаем дальше, – обрадовал учитель свободный класс. – О о, ну, ваще! Если бы меня спросили: с кем бы я хотела переспать из нашего класса… Наверное, с Кучукбаевым или Зыкиным. Еще мне нравиться Гальянов, он такой романтичный и часто на меня смотрит. Потому что я красивая. А уродины типа Мишиной и Кобелевой пусть мечтают о прыщавом шибздике Соловьеве.
Дрожа от злости и стыда, Севостьянова теребила пальцами ручку. Учитель утешил:
– В чем проблема, Севостьянова? Посмотри, как сильно мы подняли авторитет Кучукбаева и Зыкина, а Гальянов непременно после урока сделает тебе предложение. Правда, с Кобелевой и Мишиной не хорошо получилось. Что ж, время лечит. Не исключено, что вы еще станете лучшими подругами.
Класс пристально смотрел на плачущую Севостьянову. Самолюбие детей часто тешит унижение товарищей.
– Ребята, вы не поверите, что здесь написано, – учитель водил пальцем по странице дневника. – Я - девственница. Все мои подруги давно трахаются, а я боюсь. Мне кажется, что просто так воспитана. Я думаю, что в первый раз должно быть по любви, но не думаю, что люблю Андрея. Мы просто с ним ходим… – Готов развел руками. – Севостьянова, я тебя не пойму, а как же Зыкин с Кучукбаевым? Непоследовательно, Саша, непоследовательно… Вот тут ты пишешь от 29 января… Начались месячные, писать не могу. И все, больше ни строчки. Поясни.
Севостьянова в безумной ярости набросилась на Готова. Она вцепилась ему в волосы и изо всех сил драла. Била ногой, стараясь попасть в пах. Плевала в лицо. При всем при этом она не издала не единого звука, ни единого ругательства, ни единого вопля. Картина выглядела жестоко.
Но то, что Севостьянова молча избивала учителя, совсем не означает, что бесшумным был Готов. Как раз наоборот: он визжал до хрипоты:
– Отстань, ненормальная! Уберите ее от меня! Больно же, дура!
От неожиданного нападения Готов полностью потерял ориентацию в пространстве. Он даже не отмахивался, лишь прикрывал дневником голову. Один удар Севостьяновой коленом попал учителю между ног. Готов упал, держа руки в области гениталий.
Севостьянова спокойно собрала вещи и вышла. Учитель на полу корчился в невыносимой боли.

Богобоязненный образ жизни.

Готов вошел в класс, перебирая в руках четки.
– Доброго здравия, вам, дорогие мои. Садитесь, пожалуйста.
Ученики 8 го «Д» сели. С задних парт донесся смешок и в голову Эдику Харитонову полетел комок смятой бумаги. Эдик обернулся, поискал глазами и показал кулак. Лена Сидорова упала со стула (мальчишки на перемене подпилили школьное имущество) и громко рассмеялась. Класс подхватил.
Готов улыбнулся:
– Успокойтесь и не бойтесь, ругать не стану. С сегодняшнего дня я веду смиренный, богобоязненный образ жизни. Ничто не способно вывести меня из себя. Хочу, чтобы мое умиротворение распространилось и на вас. Не представляете как мне сейчас хорошо и спокойно. Если кто хочет, может ударить меня по щеке, я с радостью подставлю другую. Хорошие мои, будьте добрыми и любите друг друга.
– А как любить, по всякому? – сострил беззубый Коля Новоселов.
Учитель положил на стол четки и, не переставая улыбаться, сказал:
– Зачем ты так, Коля? Речь идет о высокой духовной любви, которой нестрашны никакие преграды… Ну ладно, начнем, пожалуй, урок. Как говорится ученье – лихьт, а неученье – нихьт. Андрей, убери, пожалуйста, плеер. Не время сейчас Андрюша… Вот молодец, умница.
Готов написал на доске: «История надувательств. Разоблачение.» и без всякой кротости в голосе сказал:
- Никакие фокусники, не фокусники. Коперфильд ваш - фигня полная. Летает он, конечно. Рассказывайте. Чистой воды обман, иллюзия, техника, приспособления, правильно расставленные зеркала. И потом, кто это на самом деле видел? По телевизору сейчас все, что угодно, показать могут. Я поражаюсь, все верят, что Дэвид прошел сквозь Китайскую стену, ну прямо все по честному, а фильм Властелин Колец сказкой считают. Это же элементарный монтаж. Нонция, фиксенс.
Денис Кротов поднял руку:
– А никто и не говорит, что Коперфильд - волшебник. Все знают, что это просто трюки.
Готов по-доброму посмотрел на ученика:
– Денис, я все понимаю, ты пытаешься меня разозлить. Зачем? Я стал другим человеком. Для меня отныне не существует мирской суеты.
– Но…
Готов рассмеялся, не дав школьнику высказаться:
– Перестань Денис. Ты, право, считаешь, что сейчас Рудольф Вениаминович начнет на стены бросаться, оскорблять. Этого, конечно же, не будет.
– Ничего я не думаю, просто интересно… вот вы нам это рассказываете, а это и так понятно, что…
– Это все Денис от лукавого. Я же знаю, на самом деле ты не такой. На самом деле ты хороший, добрый парень. Неужели для тебя так принципиально важно разобраться в таком пустяковом вопросе? Если хочешь, я возьму свои слова обратно и признаю всех фокусников магами и волшебниками, что в сущности одно и тоже.
– Я не говорю, что фокусники волшебники, просто я…
– Что, ты?!! – заорал Готов и отшвырнул в сторону стул. – Достал ты меня уже, придурок, задолбал!!! Испытывая мое терпение ты даже не догадываешься на что себя обрекаешь!!! Тормоз недоношенный!!! Скажи, ты недоношенный, что ли?!!
– Вовсе нет, – сказал Кротов.
– Хочешь сказать, что тебя девять месяцев вынашивали?
– Да.
– Откуда ты знаешь?
– Мама говорила.
– А она откуда знает?
Школьник не нашел, что ответить, лишь открыл рот.
– Все, хорош играть в доброго дядю, – раздраженно сказал Готов. – По нормальному вы не можете, потому что вы не нормальные. Откуда такие дети берутся? Откуда вообще дети берутся? Не может же природа быть столь несовершенной. Так, господа бумагомараки, на первый, второй, девятый расчитайсь! Берем парты и выносим в коридор.
– Зачем? – удивились ученики.
– Зате э э м! – передразнил учитель. – Надо значит, вот зачем. Это знают только трое: я, Бог и мой внутренний голос. Давайте быстренько, все парты в коридор.
8 й «Б» возмущался:
– На фиг надо?!
– Че к чему?!
– Ага, а потом обратно затаскивать, да?!
Готов отбил кулаками по столу дробь.
– Вы че разорались?! – рявкнул учитель. – Глотки луженые?! Я ведь быстро сейчас… Директор сказал парты вынести, красить будут. Вы можете хоть раз без пререканий что-нибудь выполнить?
Школьники зашуршали вещами и стали выносить парты со стульями в коридор, громко радуясь смене деятельности. Готов руководил процессом переноски парт.
– Тише вы, не орите, кому говорю, – махал кулаком учитель, – уроки идут. Лунев, Самсонов, вы что, рахиты, нормально нести не в состоянии? Не ржи, Кротов, не ржи, отныне ты у меня на особом контроле… Расставляйте в три ряда, как в классе. Стол мой не забудьте.
Ученики расставили парты, как велел Готов, и расселись по местам. Всем было весело, как-никак учитель вновь порадовал нездоровой оригинальностью.
– Можно начинать, – сказал Готов. – Ребята, сейчас сделаем так: по моей команде, все вместе начинаем орать. Орать со всей дури. Визг и свист приветствуется. Чтобы стены задрожали и стекла вылетели. Поняли?
Класс обрадовался заманчивому предложению. Готов слегка присел и зажмурился:
– Приготовились… Начали! А а а а а а а а!!!
Оглушительный рев 8 го «Д» пронесся по коридорам школы. Преподаватели из соседних и не только из соседних кабинетов высунули головы. Готов жестом приказал ученикам успокоится и громогласно, в расчете на публику, произнес:
– Теперь-то ребята, я надеюсь, вы поняли, что означает выражение «коридорное образование»? Заносите парты обратно. И без всяких разговоров!

Пистолет.

Доказывая ученикам 9-го «В» новую теорию о происхождении русской нации от древних племен Южной Америки в результате пересечения последними Атлантического океана, Готов столкнулся с рядом опровергающих высказываний учеников.
– Как они могут быть нашими предками, если они узкоглазые, а мы нет, – спросил Сережа Шустов.
– Мутация, – ответил Готов. – Смена климата повлекла за собой изменение пигментации кожи, формы глаз, осветление волос. Сотни и сотни лет потребовалось для этого.
– А чего они, ни с того ни с сего, через океан ломанули? – хохотнул Марс Ибрагимов.
– Тебя не спросили! – зло сказал Готов. – Кстати, к тебе, татарин, это вообще не относится. По моим скромным подсчетам для того, чтобы возместить ущерб от нашествия татаро-монголов, с учетом выплаченной дани, каждый представитель вашей национальности должен ежедневно выплачивать двадцати русским по 38,7 копейки. В течении всей своей жизни.
– У меня другая информация, – возразил Ибрагимов. – Я читал, что индейцы в Америку пришли как раз с Востока, а современные татары не являются прямыми потомками татаро-монголов.
– Не являются прямыми, зато являются косвенными. И вообще читать не значит знать. Книжки-мартышки детям не игрушки.
– А сами-то вы откуда про индейцев знаете? – спросила Алена Терещенко.
– От верблюда, разумеется, – щелкнул пальцами Готов. – Кто, как не верблюд, помогает ученому делать открытия. Такого имбицилизма и идиотии я от тебя, Терещенко, не ожидал… Надо же, откуда я знаю… Да сравнить хотя бы культуры, русскую и южноамериканских индейцев. А легенды, предания… Доказательств полно. И, к тому же, я надеюсь, никто из вас не осмелится оспорить подлинность археологических находок.
– Ничего вы не доказали, – сказал Шустов. – Где ваши доказательства? Где археологические находки?
– Жалко, Шустов, что на дворе не тридцать седьмой, – сквозь зубы сказал Готов. – Я бы расстарался привлечь тебя за антисоветскую пропаганду троцкистского толка.
– Сейчас, к счастью, не тридцать седьмой, – усмехнулся Шустов.
Готов убрал со стола вещи в дипломат и объявил классу:
– Я снимаю с себя полномочия преподавателя. Раз уж мой непререкаемый авторитет для вас ничего не значит, поищите себе нового учителя. Хоть Шустова. А, Шустов, ты кажется у нас самый умный. Выходи к доске, веди урок, а я сяду на твое место. Что, слабо? Толстая кишка тонка?
– Не слабо! – вызывающе заявил Шустов и вышел с учебником к доске.
Готов сел на его место и выжидающе улыбнулся, а новый учитель истории стал читать параграф из учебника.
Вертясь на стуле, Готов нарочито громко шептал, сидящим рядом ученикам:
– Шустов лох. Без учебника ничего не знает. Давайте урок сорвем…
Не обращая внимания, Шустов читал лекцию. Готов вырвал из тетради соседки по парте, Насти Докучаевой, листок, смял, бросил в Шустова и отвернулся. По классу прошел смешок. Шустов проигнорировал. Тогда Готов завопил фальцетом:
– Ай ай ай! Меня кто-то ущипнул. Сергей, как вас там по отчеству, скажите Докучаевой, чего она…
– Докучаева, прекрати безобразничать, – шутя, сказал Шустов. – А по отчеству я Сергеевич.
Девятиклассники засмеялись.
– Сергей Сергеевич, – снова фальцетом пропищал Готов, – а можно выйти? Мне очень надо. Я не буду по школе гулять.
– Можно.
– Ой, а я расхотел.
Класс вновь охватило веселье.
Улыбаясь, Шустов продолжил читать параграф.
– А можно вопрос, Сергей Сергеевич? – фальцет Готова стал еще тоньше.
– Задавайте, – сказал Шустов.
– Сколько всего было крестовых походов?
Не зная ответа на вопрос, Шустов все-таки нашелся:
– Об этом история умалчивает.
Неудовлетворенный ответом, Готов принялся колотить кулаками по парте, топать ногами, мотать головой и орать.
Шустов подождал пока тот успокоиться и строго, но в тоже время игриво, сказал:
– Рудольф Вениаминович, выйдите из класса. Вы мешаете вести урок.
Услышав это, Готов выскочил из-за парты, подбежал к Шустову и вырвал из рук учебник:
– Все! Довольно! Поигрались и хватит хиханьки хаканьки устраивать. Понял ты, наконец, Шустов, каково быть учителем. Думал раз плюнуть, а оказалось иначе? Теперь ты запомнишь, какой это тяжкий труд – воевать с вами. Чтоб впредь тише воды, ниже травы. Понял? Я не слышу, ты понял или нет? Отвечай!
– Ничего я не понял, – нахально ответил Шустов. – Не надо наезжать на меня.
Готов не спеша расстегнул пиджак, снял и бросил, сидящей на первой от учительского стола, парте, Лене Кузиной:
– Ну-ка, мать, подержи. Че ты, Шустов, сейчас сказал? Я наезжаю на тебя? Да? А это не ты тут борзеешь? Щенок! Иди сюда!
– За базаром следи! – ничуть не испугавшись, бросил Шустов.
Готов порвал на груди рубашку и зарычал:
– Ты, че, меня заводишь, шкет?! Фраера нашел?! Давай схлестнемся в натуралку! При всех! Иди, иди сюда!
– Заткнись козел! – крикнул Шустов. Он достал из-под свитера пистолет и передернул затвор. – К стене!
Ученики ахнули и притихли.
Разгоряченный Готов моментально остыл. Он выставил перед собой руки и беспорядочно залепетал:
– Э э э… стой… убери… убери свою пушку… не играй с этим… убери эту штуку…
– К стене, руки за голову, на колени! – отчеканил Шустов.
Сделав все, как велел вооруженный ученик, Готов ощутил затылком холодную сталь дула «пээма». Никогда учителю не приходилось бывать в таких переделках. Жизнь - не кино, подумал он, в жизни рискованно играть роль супергероя. Вдруг этот псих выстрелит. Сколько по стране за год происходит подобных случаев? Десятки? Сотни?
Если Готову игра в супергероя показалась опасной, то Шустову напротив – очень увлекательной.
– Прощайся с жизнью, – сказал ученик и, тыча дулом Готову в голову, обернулся к классу. Товарищи Шустова жестами показывали одобрение.
– Ты меня убьешь? – простонал Готов.
– Да! – твердо сказал школьник.
– Тебя все равно поймают. Столько свидетелей… Убери пистолет.
– Я сначала тебя убью, потом их, потом себя, – Шустов снова передернул затвор. – Мне терять нечего. Говори, кто щенок?
– Я… я щенок…
– Кто борзеет?
– Я борзею… борзею… в конец оборзел.
– Извинись! – рявкнул Шустов.
– Извини, – торопливо выпалил Готов.
– Ладно, живи пока, – сказал Шустов и, возвращаясь к своей парте, стал засовывать пистолет за пояс и принимать поздравления одноклассников.
Но не долго Шустов радовался победе. Прыжком пантеры Готов повалил его на пол, отобрал пистолет и схватил за волосы:
– Попался, ублюдок?!! – закричал учитель, ввинчивая ствол Шустову в висок. – Я тебе мозги сейчас вышибу!
Подросток завопил от боли:
– Больно! Пустите! Не имеете права!
– Закрой пасть, недоносок! – Готов схватил Шустова за шею и, подталкивая пистолетом, повел к директору.
В директорском кабинете Готов швырнул Шустова на ковер, встал коленями на грудь и направил пистолет в лицо подростка. Учитель тяжело дышал и шипел, зубы едва не крошились под давлением стиснутых челюстей. Смирнов осторожно вышел из-за стола и прижался к сейфу.
– Вы что? Вы… вы зачем? – шептал насмерть перепуганный директор. – Рудольф Вениаминович, перестаньте…
Не переставая целиться, Готов встал и закрыл дверь:
– Поднимайся, Шустов! Быстрей! А вы, Владимир Константинович, сядьте. Рассказывай, уродец! Все как было рассказывай!
– А чего рассказывать? – усмехнулся школьник. – Нечего рассказывать.
Смирнов медленно подошел к Готову и взял из его дрожащих рук пистолет:
– Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит. Ну-ка, садитесь и рассказывайте.
Готов развалился в кресле и закрыл глаза:
– Был глушитель… еще был глушитель. Вероятно, когда я этого подонка обезвреживал, глушитель куда-то закатился, – учитель вскочил и встал рядом с директором. – Я объясню вам, что здесь происходит. Читаю я, значит, лекцию, никого не трогаю, а этот Шустов мешает и мешает, мешает и мешает. Я одно замечание, второе, третье… Вон, говорю, из класса… А он, так нагло, вынимает из сумки наган и, не спеша, наворачивает глушитель. А потом стреляет по горшку с цветком. Весь девятый «В», как вы уже догадались, в восторге. Заставили меня раздеться, голым танцевать на партах. Терещенко, с пеной у рта, умоляла Шустова отстрелить мне одно место. Благо в КГБ меня кое-чему научили. Обезвредил преступника. Не знаю как вам, Владимир Константинович, а мне моя жизнь дорога. Представляете, дожили, дети в школу оружие носят. Так что принимайте решение.
– А ты что скажешь? – спросил Смирнов школьника.
– Гонит он, – смеялся Шустов, – ничего такого не было. Вы че, его не знаете?
– Было, Владимир Константинович, – заверил Готов, – теперь не отвертится. Ношение и применение огнестрельного оружия. Ему такой срок впаяют, мало не покажется. Все, Шустов, труба дело и саксофон дело. Первая ходка по малолетке у тебя будет.
– Где ты взял пистолет? – Смирнов пробовал вытащить обойму, но у него ничего не получалось.
– Это не пистолет, – сказал Шустов.
– А что это? Танк? – хохотнул Готов. - Или самолет, или нет… сейчас догадаюсь. Атомная бомба? Правильно? Ха ха ха!
– Это зажигалка, – с ухмылкой сказал Шустов, – почти точная копия пистолета Макарова. Проверьте, Владимир Константинович, нажмите на курок. Не бойтесь.
– И вправду зажигалка, – нажал на спусковой крючок Смирнов, – а вы боялись, Рудольф Вениаминович.
– Ах ты, гаденыш! – Готов схватил Шустова за свитер, но не удачно, школьник вырвался и, гогоча, выбежал из кабинета. – Беги, беги, еще встретимся.
– Признаться испугался я, когда вы этого сорванца на мушке сюда привели, – сказал Смирнов. – Чуть сердце не выскочило.
– Это надо же так осложноволоситься, – схватился за голову Готов. – Зазря, получается, сидел на подоконнике голышом и кукареку орал. Что делать будем, Владимир Константинович? Из класса ведь все равно никто не сознается, что ручками и карандашами в дартс играли, а я в качестве мишени был. Сегодня ночью я спать не стану, буду придумывать для них страшные пытки и казни.
– Накажем, не волнуйтесь. Только выпьем сперва – снимем стресс, – сказал Смирнов.
Директор вытащил из сейфа бутылку водки и полиэтиленовый пакет с бутербродами.
 
Мальчик-девочка.
 
Пятиклассники расселись по местам и, так как учителя не было, галдели пуще обычного. В класс постучалась и тут же открыла дверь завуч. Ученики притихли.
– Где Рудольф Вениаминович? – спросила завуч. – Нету? Странно… я же его только что видела… Вы почему кричите на всю школу?! Ну-ка, чтоб ни звука больше!
Она ушла, а ребята стали задаваться вопросом «почему нет учителя?».
– Может, домой пойдем, Рудольф заболел наверно? – предложил Алеша Бобров.
– А если он припрется? – осторожничал Сережа Безматерных.
– Лучше бы он заболел или сдох! – мечтал Антон Штенников.
– Говорят, что Рудольф - наркоман, – сказал Андрей Пастухов.
– Он не наркоман, – возразила Лена Рейн, – он из психушки сбежал. Он шизик.
Пятиклассники засмеялись и наперебой выдвигали новые версии и идеи:
– Он наверно этот, как его… гомик! Ха ха ха!
– Нет, он наверно в унитаз провалился и в говне утонул!
– Давайте ему жевачку на стул положим или наплюем в дипломат!
– Он тут тогда всю школу разнесет, придурок.
– Психопат!
– Урод!
– Козел!
– Трансформер, – толи в шутку, толи всерьез сказал Женя Верещагин.
Все замолчали и повернулись к нему.
– Ха, как Рудольф, такой же мудак, – усмехнулся Вова Лялин.
И вновь волна смеха прокатилась по классу.
Дверцы шкафа медленно открылись и оттуда, улыбаясь во весь рот, вышел Готов. Состояние учеников, «не совсем лестно» отозвавшихся о классном руководителе, стало близким к полуобморочному.
– Так, так, так… – радовался учитель удавшемуся розыгрышу. – Всё! Теперь всё, допрыгались. Ну и как, по-вашему, дальше жить будем? В глаза смотреть, не увиливайте от ответственности. Кулаев, так кто я? Гомик? Встань, встань… Отвечай, кто я?
Мальчик встал и опустил голову.
– В глаза смотреть, я сказал. Давай, смелее, кто я? Отвечай, тебе все равно жить осталось пару минут. Ну у у!!!
– Никто, – тихо сказал Кулаев.
– Никто, значит? Это я-то никто? Ты знаешь, что за такие слова делают? Да я сейчас язык твой поганый плоскогубцами вырву. В интернат для слепоглухонемых захотел? Быстро устрою. Садись, наш разговор не закончен.
Сказать, что в классе воцарилась гробовая тишина, значит, не сказать ничего. В данном случае гроб должны были закопать метров на пятьдесят в землю. Лица учеников окаменели, как будто кто-то нажал кнопку «Пауза» на пульте дистанционного управления видеомагнитофона.
– Всем сдать дневники, – сказал учитель. – Ваши родители должны быть в курсе. Скорей всего вас отчислят из школы и переведут в школу для умственно отсталых.
– А мы ничего не говорили, – возмутились некоторые ученики, – мы тихо сидели.
– Меня это не е… в в волнует! – крикнул Готов. – Это не мои проблемы. Вы же вообще распустились! Вы перешли все грани дозволенного! Вы же никого не признаете. Все, хватит, никаких больше поблажек, по-хорошему вы не понимаете… по-плохому будем. Для начала пересаживаемся… Давайте, мальчик садится с девочкой. Каждой твари по паре. Пошустрее!
Ребята не сдвинулись с места, сложная задача «кто с кем сядет» завела в тупик. Они озирались друг на друга, хлопали глазами, но ничего поделать со ступором не могли.
– Что, не можете без руководителя? – сказал Готов. – Языком можете, а пересесть нет? Надо было вас с самого начала держать вас в дикобразовых рукавицах. Шаром моргнуть не успел, а вы вон в кого за год превратились. Выходите к доске, так и быть, рассажу.
Готов рассадил учеников по принципу мальчик-девочка. Двое мальчиков оставшиеся без партнерш сели за заднюю парту. Учитель подошел к ним и сказал:
– Что Кулаев веселишься, меня назвал нехорошим словом, а сам с Коноваловым сидишь. Непорядок. Я не потерплю в своем классе извращенцев. Мальчик с мальчиком у меня на уроках сидеть не будут. Один из вас должен быть девочкой. Вам предстоит самим выбрать. Решайте, мы ждем.
– Пусть он будет девочкой, – показал Кулаев на Коновалова.
– Сам ты девочка, урод! – огрызнулся Коновалов.
Мальчишки чуть не разодрались, но Готов их остановил:
– Не пойдет так дело! Нам тут не нужны две девочки, это тоже не совсем хорошо. Будем выбирать на конкурсной основе. Что бы такого придумать?.. О! Кто из вас галантней пригласит, допустим, Иванову на медленный танец тот и будет мальчиком. Кулаев ты первый, иди приглашай.
Кулаев растерялся:
– А че, как приглашать?
– Откуда я знаю, как приглашать, – сказал Готов. – Думай сам или сдавайся, тогда победа за Коноваловым. Будешь у нас девочкой, платьице в горошек наденешь, в женский туалет ходить будешь… Будешь, не сомневайся. Ну, так что, идешь?
– Иду, – дернулся Кулаев. Он подошел к Ивановой и вызывающим тоном сказал, – Пойдем танцевать.
И тут же сел на место.
– Плохо! – воскликнул Готов. – В реальной жизни Иванова наверняка бы тебе отказала… Посмотрим, что нам покажет Коновалов.
Коновалов пригласил Иванову на танец примерно так же, как это сделал соперник.
– Слабо, – сказал учитель, – победитель не выяснен. Какие вы, на хрен, джентльмены! Может оставить как есть, пускай две девочки будут?
– Никакие мы не девочки, – возразили Коновалов с Кулаевым.
– Докажите, что нет. Армреслинг. Все по честному, победитель – мужик, проигравший баба.
Готов установил руки соискателей на звание «мужчина» в соответствии с правилами армреслинга и дал команду начинать. Ученики тужились и скрипели зубами, уступать не хотел никто. Класс криками поддерживал то одного, то другого, в зависимости от того, на чьей стороне, в данный момент, было преимущество.
Победил Коновалов. Проигравший Кулаев тут же стал оправдываться:
– Так не честно, он локоть поднял… Правильно, всем телом, я тоже так могу. Так нечестно, давайте по-новой…
– Ты упустил свой шанс, Кулаев, – сказал Готов, – Все было по правилам, я же смотрел. Теперь ты девочка.
– Никакая я не девочка, – ощетинился Кулаев.
– Девочка, девочка, – вздохнул Готов. – Сейчас переправим в журнале… Та а к, где у нас Кулаев… Вот, буковку «а» сюда, получилось Кулаева, и сюда буковку «а»… Александра.
Дети смеялись, тыкали пальцем, дразнили мальчика, с легкой подачи Готова ставшего девочкой:
– А а а а, девчонка!
– Кулаева – дура!
– Ф у у у, масть!..
Учитель довольно скалился:
– Класс единодушно признал справедливость и правильность решения объявить тебя девочкой, Кулаева. Без бантика завтра в школу лучше не приходи. И не подумай, что это моя личная месть за «гомика», ни в коем случае. За «гомика» ты ответишь эксклюзивно.
 
Антиглобалист.

После обеда несколько педагогов собрались в кабинете директора. Смирнов предложил всем сесть. Готова никто не приглашал, но, узнав о совещании, он все же пришел.
Сидели молча, явно кого-то ждали. Директор налил из графина воду в стакан и выпил. Молчание нарушил Готов:
– Кого мы ждем? Валим отсюда.
– Завуча, – в полголоса сказала, сидевшая рядом Ермакова.
– Зачем?
Вошла Сафронова и втолкнула на середину кабинета мальчика.
Ученик не был похож на хулигана: опрятен в одежде и причесан, в носу не ковыряет, жвачку не жует. Но пристальные, строгие взоры собравшихся Готова насторожили: не для похвалы притащила мальчугана завуч, и в «Артек» его похоже никто отправлять не собирается.
Директор протер лоб носовым платком. Сафронова, нервно дыша, заявила:
– Товарищи, полюбуйтесь, Жиров Кирилл – наша, так сказать, гордость в кавычках. Что, Жиров? Стыдно?
– Мне нечего сказать, – надменно ответил Жиров.
– Нет, вы только посмотрите на него… – взялась за голову завуч.
Сложив ногу на ногу, Готов пристально смотрел мальчику в глаза, кусал губы и сопел. Остальные педагоги качали головами и перешептывались.
– Людмила Николаевна, прошу, вам слово.
Донец, хоть и преподает «русский язык», но говорит с ярко выраженным деревенским акцентом, свойственным для данной местности, и не всегда правильно строит фразы. Она подскочила, как будто ударило током, и судорожно достала из папки несколько листков бумаги:
– Я… я… вот, это самое… сочинение ученика 8 го «В» класса, Жирова Кирилла, зачитываю. Мне не нравиться Пушкин. Я считаю его произведения полным идиотизмом, а роман в стихах «Евгений Онегин» пропагандой никчемного, буржуазного образа жизни. Когда у меня будут дети, я ни за что не разрешу им читать Пушкина.
Публика оживилась, даже директор отвлекся от мыслей о ждавшей в сейфе опохмелке. Донец продолжила:
– Еще интересней. Обломов – это человек, который постоянно обламывается. Таких, как он, надо расстреливать во внутриутробном состоянии. Обломов - наш классовый враг. Необходимо сжечь все книги Гончарова в назидание потомкам.
Педагоги молчали, переваривали сказанное. Директор надул щеки и со свистом выдохнул:
– Да ты, батенька, революционер.
– Антиглобалист, – огрызнулся Жиров.
– Что, по твоему, означает слово «антиглобалист»?
– Это человек, который против глобализации мировой экономики. Тема для отдельного разговора.
Донец положила на стол директора листы:
– Посмотрите, Владимир Константинович, сочинения разрисованы свастиками и разной дрянью. Жиров, кто тебя научил этому?
Жиров молчал и гордо смотрел сквозь педсовет.
– Что делать с тобой будем? – спросила Сафронова. – Родители тобой не занимаются, на вызовы не приходят.
– Что хотите, то и делайте. Можете расстрелять.
– Ты должен понять, школа - это…
– Пусть дир выпорет его!!! – заорал Готов.
– Какой дир? – не поняла завуч.
– Какой, какой… директор наш.
– Рудольф Вениаминович, давайте посерьезней.
Мальчик усмехнулся и скрестил на груди руки. Все заметили, что директору было не до разборок с антиглобалистами. Он поглядывал то на часы, то на сейф с «заначкой». Вообще идея собрания принадлежала вездесущей и неугомонной Сафроновой, а подобное происходило не редко. Так что директора понять можно.
Готов поднялся со стула, прошелся по кабинету и громко спросил:
– Нельзя ли мне провести допрос? Надеюсь, со мной он не будет так разговаривать.
Сказать по правде, многим учителям нравятся такие собрания, но не каждый способен признаться себе в этом. Чувство сродни захвату в плен вражеского солдата, ощущение превосходства и безнаказанности. Поэтому все согласились.
Выждав театральную паузу, Готов вплотную приблизился к Кириллу:
– Что, Жиров, допрыгался? Здесь нет никого, кто бы мог тебя защитить. Выйдешь ты или нет из этого кабинета, вопрос. Большой вопрос. Отвечай, кто надоумил тебя?!!
– Че Гевара.
– Что ты говоришь… Слушай, а давай мы все скинемся с зарплаты и купим тебе билет в Боливию. Джунгли посмотришь, заодно подвиги твоего Че Гевары повторишь. Голову свою пустую сложишь.
– Я подумаю, – отвел взгляд Жиров.
– Надо не думать, а знать. Думать надо меньше – делать больше. Чем меньше думаешь, тем больше знаешь.
Оглянувшись, Готов нашел поддержку среди слушателей, и приободрился:
– Жиров, Жиров, дать бы тебе по морде, чтобы кровь два часа шла.
– Не имеете права, – ничуть не испугавшись, сказал школьник.
– А что ты мне сделаешь?
– Я на вас в суд подам.
– Как страшно, ой-ой. Кому там больше поверят, мне или тебе?
– Рудольф Вениаминович, давайте по существу, – жалобно попросил Смирнов.
Схватив сочинения с директорского стола, Готов стал трясти ими перед лицом Жирова и громко кричать, брызгая слюной.
– Это что такое, поганец ты этакий! Сколько это может продолжаться! Думаешь, ты такой умный?! Я же так не думаю. Какой антиглобализм, какой Че Гевара? Пушкин, Лермонтов, Толстой вот твои идеалы, запомни… Некрасов еще и Лука Мудищев!
– Что вы на меня орете?
– Ты дурак, Жиров.
– Отнюдь.
– Не отнюдь, а увы. Люди налоги платят, чтоб тебя барана выучить, а ты словоблудием в сочинениях занимаешься. За это пороть надо.
– Да пошел ты, – с ухмылкой сказал Жиров.
Лицо Готова покраснело и задрожало. Рот превратился в оскал, а кисти рук в распальцовку:
– Ты, чу у у… ты за базар отвечаешь?.. В натуре, фильтруй базар…
Учитель резко поправил галстук и превратился в эдакого джентльмена.
– Дамы и господа. Владимир Константинович. Позвольте мне пустить кровь.
Напевая песню группы «Роллинг Стоунз» «Let It Bleed» Готов встал в боксерскую стойку.
Жиров развернулся и пошел к двери. Готов вслед закричал:
– Я ставлю вопрос об отчислении! На худой конец отдадим его в интернат!
– Жиров, вернись, – строго сказала завуч.
Но директор остановил:
– Надежда Ивановна, давайте продолжим в следующий раз, у меня дел по горло.
– Хорошо, – обиженно сказала завуч, – но учтите, ваше малодушие, Владимир Константинович, до добра не доведет.
Педагоги во главе с завучем вышли из кабинета директора.

Кто кем станет?

Готов стоял у окна, направив калейдоскоп на солнце. 5-й «Д» заходил в класс и рассаживался по местам.
– Стой, – боковым зрением учитель заметил идущего к своей парте Вову Лялина. – Подь сюды.
Вова подошел. Готов погладил мальчика по голове и спросил:
– Хочешь в подзорную трубу посмотреть, увеличенье сто крат.
– Хочу, че не посмотреть-то, – самонадеянно заявил школьник.
– Посмотри, раз так хочется.
Готов передал Лялину калейдоскоп и тот стал через него всматриваться в улицу.
– А че… как тут, – не понял Вова, – узоры какие то. Это не подзорная труба.
– Гы гы гы, – заржал Готов. – Облажался? Дай сюда!
Лялин отошел, а Готов обратил внимание на учеников. Девочки рассматривали и дружно обсуждали, принесенную кем-то куклу «Барби». Мальчики стреляли по девочкам маленькими бумажными шариками из любимого оружия, плевательных трубочек. Верещагин лег животом на парту и стал крутиться. Иванова грязно выругалась, убирая со лба прилетевший бумажный шарик.
– Ду у у у! – гудком поезда хотел успокоить детей Готов.
Положительного результата не последовало. Тогда он завизжал как женщина, увидевшая мышь. Дети притихли.
– Совсем совесть потеряли, – сказал учитель. – Ты, Верещагин, меня достал уже, ну-ка, слезь быстро с парты. Вашу бы энергию да на оборонку, Хусейн до сих пор бы Ираком руководил. Я не пойму, вы дома себя так же ведете, как в школе? Иванова, повернись сюда! На перемене общаться будешь. Да уберите вы эту куклу, наконец, пока я ее в клочья не разорвал и не сжег! Господи, за что мне такое наказание? Вас много, а я один, как Алладин в джиновской лампе.
Дамир Амиров поднял руку. Учитель, не поинтересовавшись что хочет ребенок выпалил:
– Никаких туалетов, не маленький. Попроси маму, чтобы памперсы тебе купила, если терпеть не можешь. Это всех касается. Ох, Амиров, Амиров, вот я все смотрю на тебя и думаю, кем ты будешь, когда вырастешь, и чем больше смотрю, тем больше убеждаюсь, ты не вырастешь никогда. Ты - карлик.
Готов открыл шкаф, пошарился в карманах висевшего там плаща, надел шляпу и водрузил на нее очки:
– У кого четыре глаза тот похож?.. На Рудольфа Вениаминовича.
Дети рассмеялись, а учитель поднял правую руку вверх и рявкнул:
– Цыц, сказал цыган, на цыпочках подходя к цыпленку.
Он извлек из дипломата пачку заранее приготовленных листков, размером в четверть тетрадного и пальцем поманил к себе Олю Титову.
– Раздай каждому, только в темпе вальса.
Класс недовольно загудел, по всей видимости, ожидая очередной тест.
– Это не контрольная, – успокоил Готов. – Сейчас каждый получит по листочку бумаги. Предупреждаю сразу – это не для туалета. Убедительная просьба, написать на нем свою фамилию и имя, а также несколько предложений на тему, «кем я хочу стать, когда вырасту и почему».
– А, много писать? – спросил Бобров.
– Ты заткнись, пока меня не вывел!!! Я же сказал, несколько предложений. Десять минут на раздумье.
Школьники с энтузиазмом принялись, перешептываясь друг с другом, а учитель нарисовал на одном из оставшихся листочков собаку, которая, как он ни старался, больше походила на мышь. В конце концов, Готов проткнул листок ручкой и разорвал.
По истечении десяти минут Готов попросил Олю Титову собрать микросочинения.
– Поглядим, что вы тут нацарапали, – сказал он и сделал из листков веер. – Начнем по порядку. Коростелева Анжела. Когда я вырасту, я хочу стать врачом. Потому что я хочу помогать людям и больным. Недурно. А специализация у тебя будет онколог. По твоим словам больных ты за людей не считаешь, не жилец мол. Так тебя понимать? Да а-а, весьма пессимистично. Послушай меня, дорогая Анжелочка, весь твой детский альтруизм и филантропия при встрече со взрослой жизнью выльется в огромный комплекс неполноценности. Тогда ты не то что людям помогать, домашних животных терпеть не сможешь. И последнее, ты, Анжелика, не в первом классе, чтобы давать такие банальные ответы. Пятиклассники уже должны уметь мыслить адекватно реальным обстоятельствам и личным характеристикам.
Готов строго посмотрел на Коростелеву и слегка постукал указательным пальцем себе по виску.
– Следующий, – продолжил учитель. – Верещагин. Вот молодец. Вот это мне нравиться. Я хочу быть летчиком. Потому что мне нравятся самолеты. Что бы быть летчиком необходимо, Верещагин, хорошо учиться и быть физически развитым. Таких, как ты, не берут в космонавты. Не пойму, почему люди видят романтизм там, где им и не пахнет? Самолеты – это летающие гробы. И дело здесь вовсе не в механических поломках. Человеческий фактор, вот что первично. Короче… это самое… не быть тебе летчиком. Идем дальше. Садыкова. Я хочу быть учительницей и учить детей. Скажи, ты - глупенькая? Дурочка? Я же просил объяснять, почему сделан тот или иной выбор. Вполне возможно, что тебе учительницей только и быть. Доучишься в школе до девятого класса. Поступишь в местное педучилище. Там пройдешь краткий курс русского языка и математики, а также табакокурения, употребления спиртных напитков и еще чего похлеще. Закончишь, устроишься на работу в нашу школу и до пенсии в младшем блоке прокантуешся. А начальные классы тебя так задолбают, что к тридцати годам превратишься в типичную истеричку. Мужа нормального, со своим училищным образованием, ты себе не найдешь. Наверняка это будет какой-нибудь механизатор или слесарь с машзавода. Пойдут дети, мужик будет водку жрать, тебя бить и и-и и… И все. Вся жизнь.
Готов складывал прочитанные листочки в открытый дипломат. Было заметно, что ему нравиться то, чем он сейчас занимается. Учитель то и дело потирал влажные ладони и щелкал суставами пальцев.
– Итак, Осипенко. Я хочу стать фотомоделью. Еще одна. Почему именно фотомоделью? А?! Не слышу. Хочешь и все? А ты, Осипенко, в зеркало себя видела? Тоже мне фотомодель. Безматерных. Кода я вырасту, я хочу стать бизнесменом, чтобы зарабатывать много денег. Не стыдно? Твои друзья врачами, учителями хотят стать, получать мизерную бюджетную зарплату. А ты в барыги, пусть меня научат. Так? Хотя, с другой стороны, знаешь, может ты и прав. Не улыбайся, я сказал, может прав. Продолжим. Амиров. Я хочу стать водителем. Потому что мой папа водитель. Амиров, ты думаешь, твой папа желает для тебя такой участи? Думаешь, он хочет, чтобы ты геморрой за баранкой насиживал? Валялся под машиной, весь в масле. Вряд ли он видит тебя распивающим с сослуживцами после работы водку; примитивно рассуждающим о политике; считающим, что все артисты балета гомосексуалисты и ржущим над идиотскими шутками. Нет. Он хочет, чтоб ты учился дальше. И когда ты подрастешь, он тебе скажет, если не дебил: «Послушай сынок и запомни – любой начальник сможет сесть за баранку, но не каждый водитель способен руководить».
Готов выждал паузу, молча восхищаясь собственным интеллектом. Ребята молчали, ожидая своей очереди. Взглянув на доску, учитель вспомнил, что пора бы начать урок, но махнул рукой и взял следующий листок:
– Рейн. Когда я вырасту, я хочу стать фотомоделью. Потому что фотомодели красивые и много путешествуют. То же самое, что я сказал Осипенко, относится и к тебе. Девчонки, у вас неправильное понимание этой профессии. Да, разумеется, фотомодель - это легкая жизнь, большие деньги, сексуальные притязания обеспеченных мужчин, половая распущенность, путешествия, съемки, показы, аплодисменты. Но самое-то главное вы забыли. Для того чтобы стать фотомоделью необходимо иметь соответствующие антропогенные данные. Поясню: красивое, интересное лицо и фигура. Так что забудьте. Остается педучилище или зооветтехникум… Ага, поехали дальше… так, так, так… ну, тут повторяется водитель… вот еще два врача… О, интересно! Чагин. Я буду программистом. Потому что я люблю писать программы. У тю тю тю тю, Билл Гейтс ты наш доморощенный. Нет, ребята, посмотрите, как он пишет, ни я хочу, ни когда я вырасту, а прямо в лоб: «я буду». Интересно, молодой человек, и сколько ты написал программ? Только встань.
Чагин встал и замялся:
– Ну, разные там программы.
Готов поправил очки и прищурился:
– Какие разные?
– Игры буду писать.
– Я тебя не спрашиваю что ты будешь писать. Ты сам сказал, что любишь писать программы, стало быть, у тебя должен быть опыт их написания. Так сколько ты написал?
– Ну… там… я дома сижу за компьютером, что-нибудь делаю…
– Пожалуйста, поконкретней.
Мальчик молчал, опустив голову. Готов подошел к нему, встал на цыпочки и посмотрел сверху вниз:
– У тебя есть компьютер. Да?
– Да…
– Ты очень любишь писать программы. Да?
– Так я… там… просто…
– Да или нет? – в голосе учителя угадывалась нервозность. – Что ты делаешь, когда за компьютером сидишь?
– В игры играю и че нибудь делаю.
– Но программ не пишешь?
– Нет, – сказал Чагин, чуть не плача.
– Зачем тогда ты врешь? В жизни ни одной компьютерной программы не написал и врешь. Ну, там разные программы, – Готов скорчил гримасу, передразнивая. – В игры играешь, хорошо, а вот это твое «че нибудь делаю», что означает? Чем ты еще кроме игр занимаешься?
Чагин не отвечал, только надул губы, продолжая смотреть в пол.
– Эй, проснись! Я с кем разговариваю?! – закричал Готов. – Ты даун, что ли?! Почему не отвечаешь?! Говори, паразит, или дневник давай. Напишу, что ты у меня из дипломата калькулятор сп п п… украл.
– Печатаю, – пробубнил мальчик, пустив слезу.
– Неужели так сложно было сказать? А еще что делаешь? Мультики смотришь?
– Смотрю.
– Какой последний раз смотрел?
– «Корпорация монстров».
– Каждое слово клещами вытягиваю.
За дверью послышалась возня. Из замочной скважины вылетел высокий, детский голос:
– Готов - чмо, козел, урод, псих!!!
Готов кинулся к двери, но она не открывалась, что-то подпирало с другой стороны. Учитель с разбега толкнул дверь плечом. Снаружи она оказалась подперта ящиками с мусором. Где-то вдалеке слышался топот убегающих детей и их вопли. Готов побежал на звук, но найти обидчиков ему было не суждено. Он поднялся в учительскую, где просидел до конца урока в компании Ермаковой и Житных. Выпил чаю и даже успел некоторое время подремать, раскачиваясь на стуле.

Азарт.

В воскресение Готов проспал до полудня. Нащупал под подушкой пульт ДУ, включил телевизор, немного полежал и отправился в ванную.
После завтрака учитель собрался прогуляться по городу: поесть мороженного, подышать воздухом.
Когда одевался, подумал, что уже пора с зимней обуви переходить на весеннюю и надел ботинки.
Рудольф Вениаминович медленно шел по центральной улице города. Встречные прохожие то и дело сталкивались с ним плечами. Кое-кто ругался, кое-кто нервно дергался. Но Готова это не трогало – он наслаждался весной и не обращал ни на кого внимания. Кстати, и сталкивался с прохожими от того, что задрал голову вверх.
Сходил на набережную узенькой речки. Посетил центральный универмаг. Съел брикет мороженного. В парке посидел на сухой, но еще холодной скамейке. Зашел в магазин канцтоваров: купил ручку и общую тетрадь.
 На площади Готову сунули в руки листовку с непонятным призывом: то ли покупать косметику, то ли вступать в ряды распространителей оной. Из бумажки он сделал самолетик и запустил. Самолетик сразу же клюнул в рыхлый серый снег.
Прогулка затянулась на четыре часа. Внезапно ветер подул с севера. Готов застегнул верхние пуговицы пальто, уныло взглянул на промокшие ботинки и побрел к дому. По пути он зашел в продуктовый магазин, купил сосиски, хлеб, молоко…
Вдруг ухо поймало звон падающих монет. Готов повернул голову. В магазине стоял игровой автомат, эдакий узаконенный «лохотрон», с красивым названием «Три семерки». У автомата стояла молодая пара и весело кричала. Их окружили еще несколько человек, искренне радовались. Пятирублевые кругляшки часто сыпались на металлический поддон, табло показывало «777». Те, что стояли рядом с удачливой парой, восторженно качали головами:
– Повезло…
– Подфартило…
– Судьба…
– Раз на раз не приходится…
«А вот это вообще не в тему», - задумался Готов над последней репликой.
Счастливая от того, что стала на 1000 рублей богаче, пара еще пару раз испытала судьбу, но безрезультатно. Готов нащупал в кармане самую крупную монету, убедился, что не десятка и подошел к автомату. Зеваки, собравшиеся расходиться, вновь выстроились полукольцом. Готов просунул в щель монету и закрыл глаза. Игровой автомат звучно выплюнул пять кругляшков.
Готов чуть не подпрыгнул от радости, сердце бешено заколотилось, руки жадно сгребали монеты с поддона. Во второй раз снова успех, помимо брошенных пяти рублей одна монета выпала лишняя. Итого выигрыш: 25 рублей за два раза. Наблюдатели яростно болели за Готова (подобная солидарность среди людей наблюдается на футбольных матчах у болельщиков одной команды):
– Давай еще!
– Везет!
– Попал в струю!
Еще такое единодушие случается у зрителей в студии «Поле чудес», когда у игрока выпадает сектор «приз» и все дружно кричат: «Приз», ведь деньги это тлен, а вот посмотреть, как человек облажается, если ведущий из ящика яблоко вытащит, действительно дорогого стоит.
– Я - баловень судьбы! – ликовал Готов. – Играть так играть!
В третий раз на индикаторе высветилось «581», что означает - «неудача»… Следующие четыре попытки положительных результатов так же не принесли.
– Спокойно, – обратился Готов к зевакам, – еще не все потеряно.
Он подошел к кассе и разменял 100 рублей. Вооружившись двадцатью монетами, Готов ринулся в «схватку» с алчной машиной.
Со временем настроение Готова падало. Удача словно отвернулась от него. Было, конечно, пару раз, когда монета просто возвращалась, но разве это выигрыш…
Зрители переживали за учителя. Казалось бы, подумаешь, 100 рублей проиграл, что такого… Но тем не менее видок игрока взывал к состраданию: лицо покрылось красными пятнами, скулы дрожали, глаза почти выкатывались из орбит.
Деньги кончились. Готов подбежал к продавщице и выложил на прилавок содержимое пакета (в том числе и ручку с общей тетрадью).
– Я возвращаю товар, верните деньги, – агрессивно сказал он.
– Мы не возвращаем, – ответила продавщица.
– Почему?
– Потому.
– Почему потому? Заберите свои паршивые сосиски! Мне деньги нужны!
– Все, я сказала! – отрезала продавщица.
– Ваш лохотрон у меня все средства к существованию сожрал. Это же грабеж средь бела дня. Мне отыграться надо.
– Ваши проблемы.
– Послушайте, мадама, зачем так говорить? Прошу, пожалуйста, как человека прошу, верните мне деньги.
Осознав, что «номер» не пройдет, Готов снял пальто и обратился к зевакам:
– Товарищи, господа, купите пальто. Устроим аукцион. Кто больше? А?
Игроман подходил к каждому и предлагал оценить пальто на ощупь. Люди отступали. Из кармана на мраморный пол упала затерявшаяся где-то в кармане монета, достоинством как раз 5 рублей.
– Бог меня услышал, – обрадовался Готов.
Он трижды подул на денежку, поцеловал и просунул в щель.
Мерцание циферблата остановилось на 279. Готов со всей силы ударил кулаком по автомату. Толпа расступилась. Учитель смотрел на машину стеклянными глазами. Он стал трясти автомат и рычать. Брюхо обдираловочного аппарата зазвенело «награбленным». Удар ребром ладони, и «лохотрон» пошатнулся…
Внезапно учителя крепко и больно взяли под руки. От неожиданности Готов вскрикнул. Два молодых милиционера сержанта повели его к УАЗику с мигалкой. В голове учителя мелькнул кадр из фильма «Место встречи изменить нельзя». Готов, вырываясь, закричал:
– А а а! Волки позорные! Не хочу!.. Не хочу!..
Взглянув на держащего левую руку рыжеволосого блюстителя порядка, учитель ухмыльнулся:
– Володенька… я ж тебя зубами загрызу.
Рыжий сержант толкнул Готова в спину, и тот влетел в открытые двери УАЗика.
В «обезьяннике» было светло. Дверь с большим окном из оргстекла захлопнулась за Готовым. На двух широких лавках сидело три человека. Двое молодых и один неопределенного возраста и монголоидными чертами лица. Страха Готов не ощущал, возмущение и злость были еще в силе. Он сел на лавку и снял шляпу.
– За что тебя, очкарик? – монголоид полулежал и перебирал зубами спичку.
Страх все еще не подступил, руки тряслись от возбуждения. Готов снял очки и прошипел:
– Ты, чурка с глазами… Ты за базар отвечаешь? Ты может под ханом Батыем ходишь? Что? А ты в курсе, что твой бригадир еще в 1255 году ласты завернул… Че пялишься?!
Все притихли. До Готова постепенно дошло, что палку он перегнул и сейчас потомок Чингисхана вцепится ему в горло. Мгновенно возник план отступления: метнуться к двери, стучать и орать со всей мочи «убивают!». Учитель напрягся, приготовился к прыжку, но неожиданно монголоид произнес примирительным голосом:
– Чего ты, братан, извини… я ведь не в том смысле… не знал… прости, брат.
В голове снова возник кадр, но уже из фильма «Брат».
– Не брат я тебе, гнида черножопая, – сказал Готов.
Монголоид опустил глаза.
Один из молодых людей подсел к учителю.
– Слушай, помоги… Я, похоже, здесь надолго. Передай записку, – он сунул Готову клочок бумаги, – менты звонить не дают… мать волнуется, наверно. Там адрес записан.
– Хорошо, передам, – пообещал Готов.
Третий задержанный вел себя беспокойно, по всей видимости, наркоман, и у него начиналась ломка. Он периодически вскакивал, ходил по «обезьяннику», садился на корточки в угол, беспрестанно просил у всех закурить.
Спустя два часа милиционеры впихнули в «обезьянник» пьяного старика в длинном, рваном пальто. Старик тяжело сопел и ругался.
– Дайте закурить, пацаны, – попросил он друзей по несчастью.
Задержанные отрицательно помотали головами.
– У ментов спроси, – предложил Готов.
– Ага, щас, дадут они, – возразил наркоман. – По почкам дадут, ага…
– Попробуй, – не обращая внимания на наркомана, советовал старику Готов.
Старик, качаясь, подошел к двери стукнул по стеклу окошка и крикнул:
– Дяди, дяди, дайте покурить!
– Писю подурить! – смеясь, ответили ему.
– Не получилось, – чмокнул губами старик и посмотрел на Готова, – ты што ль Наташкин любовник?
– Не твое дело, – вызывающе ответил Готов.
– Ты што ль приходил? Я-то за… за чекушкой пошел, у магазина взяли черти.
– Кто приходил?
– Ты.
– Кто, я?
– Точно! – старик указал на Готова пальцем, – Ты был… денег еще просил… она не дала, а ты по морде ее… а я за чекушкой в магазин…
Готов не ожидал от старика такой наглой изобретательности в придумывании собственного алиби:
– Не надо перекладывать с больной головы на здоровую. Виноват – отвечай. Вальнул ее что ли?
– Да на хрен мне это надо, – возмутился старик.
– Вальнул, – подытожил Готов. – Проси адвоката. Тебе права зачитали? Ты в праве сделать один телефонный звонок.
Старик тупо уставился на стену. Потом резко кинулся к двери и заорал:
– Дяди, адвоката давайте! Открывай! Адвоката мне!
Три милиционера ворвались в «обезьянник», схватили доверчивого дебошира и выволокли.
Задержанные прильнули к квадратному окошку. Старик вырывался, норовил ударить стражей порядка, а милиционеры били задержанного резиновыми дубинками так, что пыль вылетала из пальто.
Готов засмеялся, остальные подхватили.
Учителя попросили на выход. Сопровождающий сержант проводил Готова до кабинета на втором этаже.
В кабинете за столом сидел седой майор.
– Я видел, как вас привезли, – сказал майор, – Смотрю, лицо знакомое, где думаю, видел… потом вспомнил, внучка в вашей школе учится. Вы, кажется, историю преподаете?
– По фене можно ботать? – невозмутимо спросил Готов.
– В смысле? – не расслышал майор
– Дело было так, начальник. Иду я, значит, шкандыбаю, ни буев, ни берегов не наблюдаю…
– Хватит паясничать, – майор покрутил у виска. – Внучка говорила, что вы того. Как вам не стыдно? Вы ж детей учите, а ведете себя… Я позвонил директору, он за вас поручился. Вам повезло, что наши ребята не дали автомат сломать. Проблемы посерьезней могли быть. Свободен, игроман хренов.
Когда сержант вел к выходу, Готов подумал: вот майор, ни здрасте, ни до свидания. Даже не представился. Кто же у него внучка? Разберемся…
Послышался истошный крик пьяного старика:
– Дяди, адвоката давайте!
Выйдя из стен казенного учреждения Готов вздохнул настолько глубоко насколько был в состоянии. Глоток долгожданной свободы пьянил. Учитель воздел руки к небу, вслед за руками запрокинул голову. Шляпа упала, а полы пальто развевались на ветру. В такой позе Готов стоял минут десять.

Готов нажал пальцем на кнопку звонка. В квартире залаяла собака. Дверь открыла толстая женщина с красным лицом, в засаленном халате.
– Кого надо? – неприветливо спросила она. – Сережку? Нет его, со вчера не был.
Учитель протянул записку:
– Это от вашего сына.
Женщина бегло прочитала и схватилась за сердце:
– Что это? Где он? Что… что случилось… где…
– В тюрьме, – хладнокровно ответил Готов.
– А ты кто? – заревела женщина. – Что он опять натворил? Опять кража? Что вы все к нему постоянно ходите?! Он учиться из-за вас, бандитов, бросил. Что он натворил?
– Мужеложство или содомия с отягчающими, есть такая статья, кажется.
Женщина не расслышала, набросилась на Готова с кулаками:
– Из за вас, подонки! В могилу меня сведете! Присосались к нему, как пиявки!
– П… п… пошла отсюда, – отбиваясь, Готов стал спускаться вниз по лестнице.
 Рукавом халата женщина вытерла слезы и жалобно проскулила:
– За что хоть его, Сереженьку то?
Ничего не ответив, Готов вышел из подъезда.

Отказ от Готова.

Сафронова без стука вошла в кабинет истории. Готов лежал на столе играл с резиновым брелоком в виде маленького желтого покемона.
– Рудольф Вениаминович, девятый «А» написал заявление на имя директора, – сказала Сафронова.
– Ну и что? – вяло спросил Готов.
– Как что? Детки от вас отказываются, вот что, – Сафронова села за одну из парт. – А это, знаете ли, тревожный сигнал. Можно сказать, первый звоночек.
– Чего вы от меня хотите, Надежда Ивановна? – Готов зевнул, широко раскрыв рот. – Я устал и хочу спать.
– Хочу, чтобы вы задумались. Где это видано, чтобы ученики отказывались от преподавателя? В моей практике такое было лишь однажды и то, потому что я тогда была молода и неопытна. Но вы то взрослый человек, неужели нельзя посерьезней отнестись к работе. Мы же вас как родного приняли. И нагрузка у вас хорошая, и зарплата по четырнадцатому разряду, хотя пришли вы к нам с десятым. Жилье школа оплачивает. Знаете, как дорого квартиру с телефоном снимать в центре города. Я уже не говорю о том, как хорошо к вам относиться коллектив.
– Пускай отказываются. Бегать за ними я не собираюсь. Не хотят учиться? Наплевать! А попрекать не надо. Я за место не держусь. Мне кафедру в МГИМО предлагают. Квартиру и машину с личным шофером. Все друзья дипломаты да замминистры. Один я, рыцарь одинокого образа, на периферии торчу.
– Разве можно так, Рудольф Вениаминович? – тяжело вздохнула завуч. – Девятый класс – это же, в сущности, еще дети. И потом, кому их отдать? Помимо вас историк только Чуркин, а он, сами знаете, вне штата. Лишней нагрузки не возьмет.
– Если я такой незаменимый, то почему всегда крайним оказываюсь? А вы в курсе, что они ультиматумы каждый день ставят? Вы видели, как они себя на уроках ведут? Это же настоящие отморозки. На прошлой неделе презерватив использованный в журнал положили. А месяц назад накинули мне мешок на голову и избили до полусмерти. Борщенко меня на иглу посадил, Чепуряев научил материться, Гобарева заставляла заниматься разными гнусностями. Раз в два дня выколачивают из меня деньги. Шанин нож под ребро ткнул за то, что я в срок не принес. А сколько раз они меня клеем обливали, и пух из подушки сыпали, не счесть. Зачем им чему-то учиться, они и так все умеют.
– Я серьезно, а вы шутки шутите. Надо что-то решать. Поэтому я и пришла.
– Что решать? – сморщился Готов
– Поговорите с ребятами… Объяснитесь. Так и так мол, давайте мирно учебный год завершим. Этот отказ – пятно на всю школу. На весь город позор. С нас за это все показатели снимут.
– Что о о о, – с отвращением протянул Готов, – в ножки детишкам кланяться? Готовы никому никогда не кланялись. Только через мой труп, через ваш труп, через труп директора и через труп военрука.
– Жаль, – сердито сказала Сафронова. – Жаль, что нормального разговора у нас не получается. Что ж будем принимать иные меры…
– Какие меры? – поинтересовался Готов.
– Иные, – загадочно повторила Сафронова.
Готов с прищуром посмотрел в глаза завуча. «Что это, она блефует или у нее действительно что-то есть для меня»? Сафронова качала головой, как бы говоря: «Ну, все, дружок, допрыгался».
– Ой, как я испугался, – иронизировал Готов, – описался даже. Что вы можете? Предупреждение сделать или строгий выговор с занесением? Нашли, чем пугать. За всю жизнь я подобной лабуды столько наслушался. Жалко, что вы не были на том заседании… когда меня из комсомола исключали. Там какая-то толстая девка, в белой рубахе и с пионерским галстуком, чем-то на вас похожая, сказала: « Надеюсь, вы понимаете, товарищ Готов, что путь в партию вам заказан. У вас осталась последняя возможность…» Вы не представляете, как я по полу катался от смеха. Какая, спрашиваю, возможность, застрелиться, что ли? А она: « Над этим вы должны сами подумать».
– Я бы на вашем месте так не радовалась, – интригующе заметила Сафронова. – Нам стало известно…
– Откуда? – испуганно перебил Готов. – Кто… кто вам сказал? Я… я невиноват. Я стал жертвой обстоятельств. Они приходили ко мне и оставляли какие-то ящики. Ввели меня в заблуждение. Это для вас они террористы. А я… я - простой конторский служащий, в политике не бум бум. Я то думал, что ваххабиты это такие бородатые добряки, добрые бородачи. У них для меня еще пароль такой прикольный: «Открывай, шакал, пока двэрь нэ вышибли»
– Мне стало известно, – недослушала Сафронова, – что вы вынесли из школы бюст Ленина.
– Слава богу, обошлось, – стер пот с лица Готов, – Думал все, хана мне. Так что вы говорите? Бюст Ленина? У Ленина был бюст? Не знал.
– Вас видела, в среду, поздно вечером сторож, и сразу позвонила мне. Не отпирайтесь.
Готов нехотя достал из кармана портмоне, отсчитал несколько десятирублевых бумажек и бросил на парту перед Сафроновой:
– Ваши сорок процентов. Больше мне за бронзу не дали. Если не верите, позвоните им. Пункт приема цветных металлов на Мелиораторов, возле драм театра. Да… и предупредите сторожиху, чтоб рот свой не раскрывала.
– Все-таки еще раз подумайте насчет девятого «А». Я на вас рассчитываю, – Сафронова взяла деньги и вышла.
– До свидания, – сказал ей в след Готов. – Обязательно подумаю.

Потоп.

Несколько длинных настойчивых звонков разбудили Готова. Он нехотя встал с кровати, нащупал ногами тапочки и пошел открывать дверь.
На пороге стояла соседка, лет пятидесяти пяти, живущая этажом ниже, которая, в прямом смысле слова, бросилась на Готова с кулаками:
– Ах ты, паразит такой… Ты что наделал? Да чтоб ты сдох, паразит этакий! Чтоб отсохло у тебя! Сволочь!
До конца не проснувшись, Готов вяло отбивался:
– Что случилось, Марья Ильинична? Вас кто-то изнасиловал? В вашей ситуации надо скорее радоваться, чем так бурно реагировать.
Соседка оттолкнула Готова, ворвалась в квартиру и открыла дверь ванной комнаты. Поток воды хлынул в прихожую и на кухню. Вода лилась из переполненной ванны.
– Ё-моё! – воскликнул Готов и бросился закрывать кран и выдергивать пробку, – Помылся, называется. Я ж всего на минутку прилег.
– Дрых, окаянный? – кричала соседка. – Иди, паразит, полюбуйся, что у меня в ванной твориться. Скотина. Пьяный, что ли?
Случившееся Готова развеселило. Едва сдерживая смех, он стал тазиком черпать воду с пола:
– Не переживайте вы, Марья Ильинична. Не пожар ведь. А вода что? Вода это жизнь. Ихтиандр вон и тот без воды чуть ласты не завернул. А вы так кричите. Нервы… их как пряники в магазине не купишь. Поберегите нервишки. Вам еще под суд за «паразита» идти.
 – Сволочь ты, – буйствовала соседка.– Я б тебе сказала, кто ты есть на самом деле.
– Паразит, вы же сказали, – не в силах больше сдерживаться, Готов сел на край унитаза и заржал.
– Хуже ты паразита… Ты - сволочь.
Тут Готова окончательно прорвало. Заливаясь от смеха, он ползал на четвереньках по мокрому полу и бодал головой дверной косяк:
– Вы… вы… вы ж-ж-ж-же говорили про сволочь… ой не могу… я сейчас лопну.
Просмеявшись, Готов встал, встряхнулся, пригладил волосы и уставился на женщину.
– Пошли. Посмотришь на мою ванную, – резко сказала соседка.
– Зачем? – притворно удивился Готов. – У меня своя есть. Чужой мене не надо. Кстати, вы зачем заходили? Адреналина по всей квартире разбрызгали. Муж, что ли, в командировку уехал? Орать не на кого?
– Пошли, пошли. Не разговаривай!
– Как скажете. Только предупреждаю: на меня не набрасываться.
Они спустились в квартиру Марьи Ильиничны и прошли в ванную.
– Вот это да-а-а-а, – иронизировал Готов, разглядывая пятно на потолке и стекающую по стенам воду. – Да вас похоже кто-то затопил. Кто же это может быть? Барабашка..? Не похоже… сработано чисто… Странно все это. Очень странно.
– Не паясничай. Смотри, – сказала Марья Ильинична.– Паразит. Недавно только ремонт сделали, и на тебе.
– Посмотрел. Можно идти? Любопытно, конечно, но особого внимания, я думаю, не заслуживает. В жизни, Марья Ильинична, и не такое случается. Меня однажды в Арктике чуть пингвины не заклевали. Чуть экспедиция на Северный Полюс не сорвалась. Ничего, обошлось. А вы… Было бы из-за чего шум поднимать. Что за народ?
– Ремонтировать сам будешь, – бросила соседка. – За свой счет. Я еще в совет микрорайона напишу на те…
– Вот это видела? – Готов сунул женщине под нос фигу. – Накося выкуси. За свой счет. Может тебе еще все свои бриллианты подарить или два миллиона долларов из сейфа вытащить. Или все-таки принести «магнум» сорок пятого калибра да твою башку свинцом нашпиговать? А? Что молчишь, Лягушка Патрикеевна?
Готов вразвалочку стал выходить из квартиры соседки
– Смотри у меня, – погрозил он пальцем не-то напуганной, не-то шокированной женщине.
Спустя три дня Готов извлек из почтового ящика открытку следующего содержания:
УВАЖАЕМЫЙ РУДОЛЬФ ВЕНИАМИНОВИЧ.
К НАМ ПОСТУПИЛ СИГНАЛ ОТ ЖИЛЬЦОВ ЖИЛЬЩНОГО КООПЕРАТИВА О ТОМ, ЧТО ВЫ НАРУШАЕТЕ ОБЩЕСТВЕННЫЙ ПОРЯДОК. МЫ УЧЛИ ТОТ ФАКТ, ЧТО ВЫ РАБОТАЕТЕ УЧИТЕЛЕМ И В СВЯЗИ С ЭТИМ ЗАМЕНИЛИ МЕРУ ПРЕСЕЧЕНИЯ С БОЛЕЕ СТРОГОЙ НА МЕНЕЕ СТРОГУЮ. СОВЕТ МИКРОРАЙОНА ПОСТАНОВИЛ ОБЪЯВИТЬ ВАМ ПЕРВОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ.
 СОВЕТ МИКРОРАЙОНА №2
– Ну и уроды, – прочитав, не сдержался Готов. – Ну и грамотеи.
Поднимаясь к себе на третий этаж, он остановился у квартиры Марьи Ильиничны. Жирными буквами написал на открытке «ЖДИ!!!», проткнул ручкой каждую точку в восклицательных знаках и засунул в дверь.

Ремонт.

На третьем этаже, над кабинетом биологии, протекла крыша. Кровельщики крышу починили, но кабинет оказался в аварийном состоянии. Группа педагогов, назначенных завучем, была обязана в течение нескольких дней привести класс в состояние пригодное для обучения.
В первый день ремонта Готов опоздал на два часа. В классе вовсю работали Ермакова, Кольцова, Мышкина и Носенко. Покрасили половину потолка. Парты и пол учителя закрыли газетами. В углу стояли банки с краской и шпаклевкой, кисти и шпатели. Мышкина и Носенко работали с двух стремянок, остальные наливали и подавали краску, в наполовину разрезанных полуторалитровых пластиковых бутылках.
– А мне что делать? – обратил на себя внимание Готов.
– Рудольф Вениаминович! Вы пришли?! – обрадовалась Ермакова. – Мы вас заждались, почему так долго?
– Проспал, – сухо ответил Готов.
– Рудольф, можешь Анну Валерьевну сменить, – посоветовал Носенко.
– А она что будет делать? – с недовольством спросил Готов. Он снял плащ со шляпой и достал из пакета старый халат.
– Найду чем заняться, в отличие от вас, – язвила Мышкина со стремянки.
Готов показал ей язык:
– Слезайте. Найдет она, чем заняться.
Готов стал красить потолок, наблюдая за тем, как это делает Носенко и стонать:
– Да не хочу я этот ремонт делать. Я что, нанимался? Сафронова - дура. Меня все раздражает! Думаете, почему она нас назначила? Мы самые молодые. Рассуждала, наверное: «Не будет же Шульц стены красить». Будет. Вообще, правильней всех старперов заставить… Пусть Смирнов премию дает, ничего не знаю. А а й, белила в глаз попали.
– Это не белила, – сказал Носенко, – водоэмульсионка.
– Как это?
– Так, водоэмульсионная краска.
– Отмоется? – Готов потер глаз.
– Отмоется. Она водой отмывается.
– Рудольф Вениаминович, помогите плакаты в коридор вынести, – попросила Ермакова.
Готов чуть было не потерял равновесие и не грохнулся со стремянки:
– Ага, бегу и падаю. Лечу с потолка на бал. У вас, Вероника Олеговна, какое-то нездоровое восприятие окружающей действительности. Вас трое внизу. Без дела слоняетесь, пока мы с Игорьком работаем… Сами свои щиты…
– Я же пошутила, – засмеялась с подругами Ермакова. – Так и думала, что вы заведетесь.
Готов молча продолжал работать. Женщины мыли стены и окна, о чем-то неторопливо сплетничая. Несколько раз кисть вываливалась из рук Готова, и он, ворча, спускался за ней.
– Нет, ответьте, – вопрошал Готов, – с какого перепугу мы пашем? А дети? Надо было привлечь.
– Каникулы весенние. Проснулись, Рудольф Вениаминович? – протирая сухой тряпкой стекла сказала Кольцова.
– Может вы, Оленька, и видите в каникулах причину, по которой нельзя привлечь детей к общественно-полезному труду, но лично я нет.
Молодая аспирантка подмигнула Готову, мол, не парься, все окей.
Закончили потолок. Готов и женщины взяли новые кисти, открыли банки с масляной краской и приступили к покраске стен. Носенко занялся шпатлеванием трещин.
Лениво возюкая кистью по стене Готов рассуждал на тему «а было бы так…» («а было бы так, что кисточка сама красит», «а были бы немарающиеся стены», «нагнать бы в класс сотню маляров» и т. д.). Но одна из идей оказалась весьма оригинальной.
– Представим невозможное: я хозяин двух трех терминаторов. Можно открыть частное охранное предприятие… или нет, буду я еще охранять буржуев, лучше создать строительную. Перепрограммировать, пускай занимаются отделкой, монтажными работами… Они же умные, им, как работяге объяснять не надо. На обед проситься не будут, плакать не станут, что холодно, жарко или нет спецодежды. Никаких тебе стачек, никаких забастовок, зарплату платить не надо. Рабочий день 24 часа в сутки. Знай, аккумуляторы перезаряжай. Красота. Эти роботы лопатами котлован быстрее экскаватора выроют.
– А если их запрограммировать на педагогику? – предложил Носенко.
– В школе использовать их нельзя. Ага, учитель… бугай с рожей Шварценеггера. Нам ни к чему психику детей травмировать. Пусть лучше в милиции работают или пожарными. Хотя может в милиции целесообразней робокопа.
– Вы, Рудольф Вениаминович, просто работать не хотите, вот и придумываете всякую ерунду, - сказала Мышкина.
Готов положил кисть на банку и сел на парту:
– У у ф, устал. Да, Анна Валерьевна, не хочу и не скрываю этого. Я бы сейчас все еще спал или бы уже пиво пил. О, кстати, я могу сгонять, если денег дадите. А а а, жалко? Я так и знал. А работать я действительно не хочу. Я хочу быть рантье. Чтобы лежали у меня в банке денежки, много денежек, а процентики чтобы каждый месяц кап кап, кап кап. К пенсии же получить орден и звание «заслуженный рантье России».
– Вы очень любите деньги? – Ермакова тоже решила передохнуть и села рядом с Готовым.
– Люди по своей натуре глупые существа. Вечно бегают, суетятся как муравьи. Один мой знакомый каждую неделю покупает лотерейные билеты. Говорит: «Миллион хочу выиграть». Ну, выиграет он этот миллион и что дальше? Разве в деньгах счастье. Нет, конечно. Суета сует. Деньги превращают человека в дерьмо. Чем больше у человека средств к существованию, тем за более мелкую монету он способен удавиться. У богатых душевные качества сведены на нет или как таковые отсутствуют. Чрезмерная жажда наживы порабощает личность. Мне повезло. Слава богу, я получил достаточное воспитание и не нуждаюсь в каком-то там миллионе долларов. Мне нужны все богатства мира.
Кольцова и Мышкина отвлеклись от работы, а Готов с Ермаковой снова стали красить.
– Вы, Рудольф Вениаминович, так много говорите, у вас столько разных идей, – Кольцова отпила лимонад из бутылки, – чего вам в школе работать, может в Думу стоит попробовать?
– Я много размышлял об этом, – Готов нарисовал на стене сердце и пронизывающую его стрелу. – В Думе неинтересно, я президентом быть хочу. И буду!
– Каким, интересно, образом?
– Придет то время когда я наберу критическую массу… Нет, я не в смысле лишних килограммов, совсем наоборот… критическую массу интеллекта, воли и жизненного опыта. Тогда я всерьез займусь политикой. Большой политикой. Придет время. Начну, пожалуй, с того, что хорошенько пробаллотируюсь в Государственную Думу. Неохота, но надо. Стану независимым депутатом. Ходить в шестерках при какой-нибудь партии не по мне… Что вы так смотрите? Не выберут? Еще как выберут. Я и план предвыборной агитации набросал. Понимаете, все кандидаты обещают избирателям то, что народу, собственно говоря, по барабану. Не надо быть наивным, чтобы не знать, что большинству продвижение НАТО на восток до фонаря. Мало кто понимает, что такое демократизация общества и хорошо это или плохо. Лозунг: «Землю крестьянам, фабрики рабочим» потерял свой истинный смысл, стал обыкновенным бесцветным символом, как символ знака зодиака, «весы», например… все его в гороскопах каждый день видят, а встреться он им в другой ситуации никто и не задумается, что это именно «весы». Что-то я слишком увлекся. Объясню проще. В предвыборной пропаганде я не буду употреблять выражения типа «плюрализм мнений» и все такое, а скажу: «дорогие избиратели, я, такой-то и такой-то против захватнической политики по отношению к естественному спутнику Земли Луне. Или: добьемся рассекречивания чертежей вечного двигателя». Или: «почему правительство запрещает пришельцам из космоса вступать в контакт с рядовыми гражданами РФ?». Думаете, не клюнут? А я думаю, клюнут. Пару годков в Думе покантуюсь, материальное положение поправлю, обзаведусь знакомствами, наклепаю лозунгов, подберу команду, а там, глядишь, и президентство не за горами.
– Мое мнение, что людей больше волнует зарплата, пенсия, уровень жизни, здравоохранение, безопасность, – сказала Кольцова.
– Ничуть. Хотите, скажу, что движет человечеством? Деньги? Нет. И не идеи. Человечеством движут мечты. Да-да, не смейтесь, мечты, грезы, а также нечто фантастическое, нечто метафизическое. Что вы выберете между деньгами и райской жизнью, без преступности, голода, холода, вообще без недостатков? А то и так: финансирование здравоохранения или отсутствие болезней? То-то.
– Но ведь это ложь…
– А кто вам сказал, что я честный человек? Разумеется, постараюсь использовать самые, на сколько это возможно, грязные политические технологии. По-другому нельзя, иначе голоса отобьют.
– Страшно себе представить, до чего бы вы смогли довести страну, – раздраженно вставила Мышкина, решившая высказать хоть какую-нибудь мысль, не важно к месту или в контексте данного разговора; так не редко поступают недалекие люди, – Готов - президент… смешно.
– А вы не волнуйтесь, Анна Валерьевна. Волноваться вредно. Вот опасаться стоит… нет, не меня… моей черной книжечки. Я ведь потом, сами понимаете… разбираться некогда будет, а попасть в список это запросто.
– Вы - страшный человек.
– Ну, канонизировать меня рано. Хотя…
– Слава Богу, вы - обычный болтун.
– Если вам, Анна Валерьевна, пообщаться хочется – найдите собеседника своего уровня, я имею в виду дегенерата какого-нибудь, а серьезные вопросы оставьте образованным людям.
Встав на стул, Готов попросил Кольцову подать банку и кисть. Чтобы дотянутся, ему пришлось встать на цыпочки, стул зашатался.
– Давайте я вас подержу, Рудольф Вениаминович, – предложила Кольцова, – упадете ведь.
– Сделайте милость, сударыня, – сказал Готов, разыгрывая джентльмена.
Придерживая Готова за халат, Кольцова обсуждала с Ермаковой стервозность преподавателя математики Селезневой. Готов опустил кисть, вытер рукавом нос, шмыгнул и сказал:
– Ольга Семеновна, я хочу, чтобы вы стали моей женой.
Кольцова, смеясь, отбежала от Готова и сделала глубокий реверанс:
– Щас! Разбежалась!
Дальше все как в замедленном кино. Балансируя, Готов терял равновесие, пытался ухватиться за воздух. Банка с краской и кисть взмыли к потолку. Стул вылетел из под ног. Несколько мгновений Готов находился в полете, пока не упал на спину. Банка больно ударила в лоб, краска растеклась по волосам и лицу.
После нескольких секунд немой сцены Готов заорал «благим матом»:
– А а а а! Да, чтоб я еще когда-нибудь!.. Бесит!!! Сделайте же вы что-нибудь, не стойте, как истуканы! Как я теперь домой пойду?!! Меня жена на порог не пустит! Поработали! Спасибо большое! Как чувствовал, что этим все закончится.
Когда Готов пришел в себя, коллеги помогли ему смыть растворителем с лица краску.
– Щиплет, – потрогал Готов физиономию. – Красная рожа? Да, не успокаивайте вы меня. Знаю, что красная.
– Вы про чью жену говорили, что на порог вас не пустит, – спросила Ермакова.
– Чего в гневе не скажешь, – Готов взял под мышку шляпу и плащ. – Пойду. Мне жизненно необходим недельный курс интенсивной реабилитации.
Он удалился и на ремонт больше ни разу не приходил.
 
Первое апреля.

Непохожий сам на себя, бледный, с ошалелыми глазами, Готов медленно вошел в учительскую. Сел на стул и схватил руками голову.
– Не может быть, – шептал он. – Не могу в это поверить. Еще только полчаса назад и все…
Педагоги настороженно посмотрели на него. Кольцова с Ермаковой переглянулись. Дудник нехотя вышел из привычного состояния эйфории. Сафронова притворилась равнодушной. Спросить Готова не решались: вдруг горе у человека.
– Неужели такое возможно? – пустил слезу Готов. – Я никогда раньше не задумывался о…
Завуч не смогла сдержать любопытства:
– Рудольф Вениаминович, все в порядке?
– Нет, не в порядке, – уныло ответил Готов.
Педагоги насторожились.
– Война? – попробовала пошутить Ермакова.
– Хуже, – всхлипнул Готов. – Смирнов умер.
– Типун вам на язык, – фыркнула Сафронова, но любопытства не растеряла, – что вы такое говорите?
– То, – Надежда Ивановна, то, – обвинительно заявил Готов. – Радуйтесь. Король умер, да здравствует король. Принимайте бразды правления. Вы же об этом так мечтали.
– Перестаньте юродствовать. Расскажите лучше, что случилось.
– Вы, Надежда Ивановна, глухая, что ли? Смирнов, говорю, умер. Я зашел к нему, а он ба! Варька, секретарша, голая лежит и кряхтит, а на ней шеф, синий весь. Сорок минут назад живой был, ссали вместе, в туалете, он пердел еще.
– Надо пойти помочь наверно как-то… – растерянно предложил Дудник.
– Ха! Вы чего, Архип Африканыч, кому помогать? Ему уже ничем не поможешь. А если вы об этой проститутке Варьке, то забудьте. Там скорая, менты: и первую медицинскую окажут и юридическую консультацию дадут… Это надо ж… умереть на бабе. Какой пассаж. Моветон.
Все как один преподаватели поднялись и пошли смотреть на мертвого директора. Готов возглавил делегацию.
Директор оказался жив, здоров: сидел в рабочем кабинете. Варя печатала за компьютером. Уборщица мыла полы.
Сафронова вплотную приблизилась к руководителю школы и громко, чтобы все слышали, заявила:
– Владимир Константинович, Готов сказал, что вы умерли.
Директор покосился на учителя истории. Готов запротестовал:
– Нет, нет, Владимир Константинович, я этого не говорил. Врет, Надежда Ивановна, врет. Они сами все придумали. Они сказали: сейчас пойдем и директору на тебя нажалуемся, что ты слухи распускаешь, будто помер Владимир Константинович. Нас, говорят, больше, нам он поверит.
Сафронова нервно рассмеялась:
– У Рудольфа Вениаминовича не все дома. Он же издевается над нами. Владимир Константинович, я требую, примите меры. Или выбирайте: он или я…
– Конечно я, – воскликнул Готов. – Я человек безобидный, карьеры никому не испорчу. А вы, Надежда Ивановна, как дерьмо на глазу, так и норовите импичмент нашему дорогому Владимиру Константиновичу устроить. Не выйдет.
Директор хлопнул по столу ладошкой и, как бывает исключительно в редких случаях, раздраженно сказал:
– Надежда Ивановна, прекратите балаган. Что у вас за привычка без стука врываться. Кто умер?! Где умер?! Ничего не понимаю. Идите все отсюда!.. Идите, работайте!.. Рудольф Вениаминович, останьтесь, пожалуйста.
– Ну, знаете, – обиделась Сафронова, – я не потерплю такого обращения. А с вами, товарищ Готов, у меня отдельный разговор будет.
– Всех товарищей еще в тридцать седьмом того, нынче одни граждане, – ликовал Готов.
Завуч со свитой вышла. Директор бросил Готову ключ и тот закрыл дверь.
– Выпьете? – предложил директор.
– Почему бы и нет.
Смирнов поставил на стол бутылку дорогого коньяка и два стакана.
– Брат с севера привез, – похвастался он.
– Откуда? С севера? – иронично усомнился Готов.
– Что вы смеетесь? У брата зарплата, только не падайте, 5 тысяч долларов в месяц. Представляете, в ме ся ц.
Готов сделал попытку дать оправдание иронии:
– Тогда понятно. Я думал, что коньяк на севере делают. А потом была мысль, что на севере Грузии или Армении. Не слыхал, чтобы у ханты-манси коньяк пятизвездочный в погребах завалялся. Не допетрил, что можно купить в…
Смирнов не стал дослушивать, разлил:
– Вздрогнем.
– А за что пьем? – спросил Готов.
– Не знаю.
– Тогда за вас.
– Чего за меня пить-то?
– Не за Сафронову же…
– Коньяк дорогой, и тост должен соответствовать.
– Тогда за праздник.
– Какой праздник?
– За первое апреля хотя бы.

У мэра.

Несколько ночей не спал учитель, закладывая основы новой педагогической программы. Перерыл массу книг, исписал тонкую ученическую тетрадь, выпил десятки чашек кофе. От недосыпания стал раздражительным – накопилась усталость. На работе хотелось одного: спать, спать и спать.
Но целеустремленность дала все ж таки свои плоды. За полторы недели бессонных ночей основные тезисы программы были сформированы. Дело оставалось за малым: от основ перейти непосредственно к программе. Взяв отгул, Готов отправился к мэру города предлагать ноу хау.
Полный надежд от предстоящего визита, он ловко перепрыгивал через блестящие на солнце весенние ручейки. То и дело прижимал к себе дипломат, чтобы, не дай Бог, он случайно не раскрылся (такое не раз случалось) и содержимое не упало в лужу.
Подойдя к зданию мэрии, Готов на удачу скрестил пальцы, плюнул три раза через левое плечо и вошел.
В фойе встретил охранник:
– Вы к кому?
– К мэру, – бросил Готов, обходя охранника.
– Мэра нет, – охранник преградил ему путь.
– Молодой человек, соображаете, что говорите? – усмехнулся Готов, порываясь пройти. – Как мэра нет? Я за него голосовал. Мне, может быть, назначено.
– Если вы на прием к мэру хотите, позвоните по внутреннему телефону 3 12 и спросите у секретаря. Вообще, мне кажется, сегодня - не приемный день. Скажут пропустить, пропущу.
– Ну и порядки, – ворчал Готов, подходя к висящему на стене телефону. – Проще в Кремль к президенту пробраться. Какой, говорите, номер? 3 12? Алло, алло… приемная? Приемная мэра? Мне на прием к мэру надо, а на входе не пропускают. Фамилия? Готов Рудольф Вениаминович… Не Котов, а Готов. Через гэ. Жду, – ожидая ответа секретарши, Готов задорно подмигнул охраннику и отвернулся. – Ага… так… Тоже мне новость. Сам знаю, что не записан. Запишите, раз не записан… Кто, кто? Конь в кожаном пальто, вот кто я. Какая разница, кто я такой? Избиратель, житель города, преподаватель, человек, наконец. А? Не буду я через неделю никому звонить. У меня сегодня отгул. Я что, по-вашему, должен домой с пустыми карманами идти. Кому? Охраннику? Зачем? Пожалуйста…
Готов протянул охраннику трубку и громко шмыгнул носом.
– Хорошо… Понял… Ясно… – разговаривая по телефону, охранник покосился на Готова. – А с ним что делать? Понял…
Не дождавшись окончания разговора, учитель попробовал проскочить к лестнице.
– Стой! – крикнул охранник, догоняя Готова. – Вас не разрешили пускать.
– Ну что еще? – сказал Готов, так как будто он сам мэр.
– Уходите, или я вас выведу, – снял охранник с ремня резиновую дубинку.
Не поверив, что охранник может воспользоваться дубинкой в здании администрации, Готов принял начальственную позу:
– Но-но, полегче. Что вы себе позволяете? Прекратите вести себя, как не знаю кто, или я буду вынужден. Вы хоть знаете, с кем разговариваете?
– Мужик, уйди по-хорошему. Прошу тебя. Не на базаре ведь. Зачем хулиганишь?
Готов почувствовал, что охранник совсем не агрессивный и скорее всего просто добрый, хороший человек, не любитель скандалов, разборок и применения, без надобности, физической силы. Сбавив тон, учитель положил руку на сердце:
 – Пойми, мне очень надо. Это жизненно необходимо. Это архиважно и архинужно. Да что там мне… это надо всем. Я такое придумал… Я открытие сделал. Покажу мэру, опупеет…
– Не имею права я тебя пустить, без разрешения, – просил охранник «войти в его положение». – Разрешат, тогда, пожалуйста.
– А что делать, чтобы разрешили?
– Секретарю звонить. На прием записаться, наверное, – пожал плечами охранник.
– Она меня на три буквы послала только что, – раздраженно заметил Готов. – Я не мальчик маленький бегать. Или у вас тут меня за лоха приняли. Так я вам скажу, что это не так. Где я могу получить исчерпывающую информацию?
– Не знаю я ничего, – охранник медленно надвинулся на Готова, оттесняя к выходу. – Мое дело маленькое. Сказали не пропускать, не пропускаю. Сюда вообще кто попало не ходит. Или с пропусками, или по делу.
Готов поднял руку вверх, изображая лейтенанта Коломбо:
– Подожди секундочку. Пропуска у меня действительно нет, но ведь я иду по делу… По очень важному делу. И я не кто попало. Разговаривать со мной таким образом категорически не рекомендую… У тебя дети есть?
– Ну…
– В школу ходят? Учатся?
– Сын учится. Дочь закончила.
– Сын учится на отлично?
– Да нет, тройки, четверки.
Готов аж подпрыгнул от радости:
– Вот… вот именно, тройки и четверки, и двойки. А я придумал, как сделать так, чтобы все без исключения дети учились только на «пять». А эти козлы из отдела образования меня и слушать не захотели. Правильно… Чтобы новую методику внедрить, им ведь задницы придется отрывать от кресел. А работать они не любят. Ужас как не любят. Вот я и хочу с мэром перетереть по поводу.
Охранник был непреклонен, стал выталкивать упирающегося Готова:
– Иди, иди, пока у меня терпение не лопнуло.
– Но как же быть с методикой.
– Это не мои проблемы, – сказал охранник и выдворил Готова из здания.
Оказавшись на улице, Готов сник. Он чуть не расплакался от обиды. Промелькнула мысль: выбросить, к чертям собачьим, записи в урну, пойти напиться, а на следующий день, собрать свои деньги, продать вещи, всеми правдами и неправдами раздобыть тротил и взорвать эту проклятую мэрию. Кто знает, может Готов так бы и поступил, если б из подъехавшего к входу джипа не вышел старый друг и сокурсник Александр Коровин.
Готов сощурил глаза, чтобы получше рассмотреть, и, убедившись, что не ошибся, бросился навстречу институтскому товарищу:
– Сашка! Коровин!
– Вот это да! – обрадовался неожиданной встрече Коровин. – Рудя! Ты как здесь?!
Они обнялись и, хлопая друг друга по спине, кричали так громко, что к окнам сбежались сотрудники мэрии.
– Дай на тебя посмотреть, Рудольф! – Коровин взял Готова за плечи и стал трясти. – У у у у, исхудал-то как. Сколько мы с тобой… лет десять не виделись?
– Двенадцать, – поправил Готов. – Ты сразу после выпускного в армию ушел, а я в Тмутаракань, романтик, подался. За этой дурой.
– А здесь-то ты чего забыл? – потрепал Готова за щеку Коровин.
– Живу, работаю, – угрюмо ответил Готов.
– В администрации? Кем? Недавно, что ли?
Сникнув снова, Готов тяжело вздохнул. Еще бы. Друг приехал на джипе – весь такой успешный, радостный, а его даже в мэрию не пускают.
– В школе я работаю, – скорбно сказал Готов. – Преподаю историю.
– А почему здесь, в этом городе?
– Да все из-за того случая. Меня ж тогда чуть под суд не отдали.
– А а-а, вспоминаю, ребята что-то такое говорили, – сочувственно кивал Коровин.
– Ну, а ты как? – улыбнулся Готов. – Небось, бизнесом занимаешься?
– Бери выше. У губернатора в замах. Вот приехал с мэром по душам потолковать… – в словах Коровина чувствовалось напряжение, – неофициально.
– Правда? – обрадовался Готов. – Я тоже к мэру. Только меня эта сволочь, у входа, даже внутрь не пускает.
Коровин взял Готова под руку и повел в мэрию:
– Сейчас, друг мой, пообедаем в столовой, и ты мне все расскажешь.
– А если меня не пустят? Мне надоело пинки под зад терпеть. Когда стану президентом, я этого мента швейцара репрессирую.
– Будь спок. Со мной тебя везде пустят.

Однокурсники сели в столовой за столик. Когда официантка принесла меню, Готов сконфужено, поглядел на друга. Коровин это заметил и сказал:
– Чего сидишь? Заказывай, я угощаю.
Возможность читать меню, не думая о ценах, вдохновила Готова. Он заказал зимний салат, две порции пельменей с майонезом, жареный куриный окорок, три куска хлеба и два стакана чая. Хотел сострить: попросить винную карту, но почему-то не стал этого делать.
– Выпить бы сейчас за встречу, – мечтательно произнес Готов.
– Хорошо бы, – подхватил мысль Коровин, - но нельзя. После обеда будет Аркулов. У меня с этим прохвостом разговор серьезный.
– А после разговора?
– Сразу назад. Работы много. Надо еще подготовиться. Завтра в Москву лечу на совещание.
– Большим человеком стал, – с набитым пельменями ртом сказал Готов. – В Москву ездишь, при губернаторе работаешь. Как докатился до такой жизни?
Прожевав, Коровин отпил из стакана компот:
– После института… в армию. Это ты знаешь… После армии в Питере в школе прапорщиков учился. Потом на Дальнем востоке два года служил. Сократили. Вернулся на родину. Закончил экономический заочно. Отец-то у меня помнишь, кем был? Пристроил… А тут как раз выборы губернаторские. Я доверенное лицо… и пошло поехало. А ай, долго рассказывать. Ты-то как? Женился на Шульгиной?
Готов, обгладывая окорок, ответил :
– Не а… После выпускного уехал я с этой сучкой в ее Мухосранск. В армию меня по зрению не взяли, и жил там как дурак четыре года, пока она мне рогов не наставила. Не поверишь, я ее чуть не зарезал. Такая баба, она ж любого доведет. Знаешь, что она мне сказала, когда я ее с грузином застукал? «Ты, Рудольф, больной человек, и воображение у тебя нездоровое. Ни чего не было, ты все придумал». Представляешь?! Это, каким надо быть психопатом, чтобы представить голого грузина в своей постели?
– Хм, наверное… Да а а, как время быстро летит… А помнишь у нас в педагогическом?..
– Я всем говорю, что в МГУ учился, – Готов обмакнул хлеб в чай, – и что удивительно – верят.
– Помнишь ты мазутом стул у декана измазал, а он как раз в светлом костюме приперся? Ох, и поржали тогда. А помнишь, как Бариновой в сумку бидон сметаны залили? Все конспекты, все учебники… А ты еще по сумке пинаешь и говоришь: «Чтобы утряслось».
Друзья дико заржали на всю столовую. Брызги чая и крошки полетели изо рта Готова.
– Ты тоже хорош, – держась за живот, смеялся Готов. – Пробрался в кабинет ректора и на ковер помочился.
Успокоившись, они покончили с обедом. Официантка унесла посуду. Коровин вытер салфеткой рот и спросил:
– Ты по какому вопросу к Аркулову, Рудольф?
– По очень важному, – глаза Готова загорелись. – Я открытие совершил. Переворот в педагогике. Сенсация. Совершеннейшая методика. Если внедрить ее в школы города… Всё! Никаких неуспевающих, никаких хулиганов, балбесов, лоботрясов. Одни гении.
– Кто же у станков будет стоять, если все гении? – шутя, спросил Коровин.
– Все предусмотрено, – продолжал Готов. – Методика воспитания такова, что гении вырастают универсальными. Они не будут, как мы с тобой, гнушаться физического труда. Не будут брезгливыми, не будут жадными, злыми, корыстными. Впрочем, не все окажутся одинаково умными. Произойдет естественный отбор. Или роботов себе придумают, чтобы на работу мозгами больше времени уходило. Я подсчитал. Если школы страны начнут работать по моей методике с нового учебного года, то через пятнадцать лет уровень интеллектуального и технического развития нашей страны увеличиться не в разы, а на порядки.
– Интересно, хотя не все до конца понятно, – сказал Коровин, – Я же после педагогического ни разу по специальности не работал. Но что ты хочешь от Аркулова?
– Хочу начать работать по новому методу с первого сентября. Объясню, поймет. Если не дурак, должность даст. А если дурак, пусть на себя пеняет. Саня, я погляжу, ты здесь не последний человек, попроси Аркулова со мной встретиться.
Немного подумав, Коровин согласился:
– Сделаем, от чего не помочь старому другу. Только боюсь, не захочет прохиндей тебя слушать.
– А нельзя никак, попросить помочь мне, повлиять на него, что ли?
Коровин еще немного подумал и кивнул:
– Попробую. Аркулов у меня на таком крючке висит. Но обещать ничего не могу. Сам понимаешь, я не всесилен. О! Время-то уже… приехал, наверное. Идем.
Друзья поднялись на второй этаж и вошли в просторную приемную с кожаными креслами и картинами художников авангардистов.
– Привет, Галочка. У себя? – спросил Коровин секретаршу, вынимая из кармана шоколадку.
– У себя. Здравствуйте, Александр Анатольевич, – улыбнулась секретарша и приняла презент.
Коровин пробыл в кабинете мэра больше часа. За это время Готов успел внимательно рассмотреть картины на стенах, наговорить секретарше кучу гадостей и незаметно проткнуть кожу кресла в нескольких местах.
Появившийся в приемной Коровин печально произнес:
– Что ж, Рудольф, пора прощаться. Надеюсь, в скором времени свидимся. Вот тебе моя визитка, звони, если что, в любое время, никогда не помешаешь. А то в гости приезжай. С женой познакомлю. Я ей много о тебе рассказывал. Ну, счастливо. Кстати, Аркулов ждет тебя, я обо всем договорился.
– Спасибо тебе за все, Саня. Позвоню обязательно. Пока. Да, прибудет с тобой сила.
Коровин удалился. Готов достал из дипломата тетрадку с записями и, сказав секретарше: «Да прибудет со мной сила», вошел в кабинет мэра.
Казалось, что тучный глава администрации «не в духе». Не глядя на посетителя, он перебирал на столе бумаги: одни подписывал, другие убирал в сторону, при этом нервно бормотал что-то нечленораздельное.
Готов хорошенько прокашлялся, желая тем самым обратить на себя внимание мэра. Но не достигнув таким типовым способом результата, учитель робко сказал:
– Здравствуйте, я… я от Коровина Александра Анатольевича.
– Знаю я, – грубо сказал мэр, не отрываясь от бумаг. – Проходите, садитесь. У вас пять минут. Говорите.
Осознав, что мэр церемониться не собирается (и уж тем более не предложит кофе или чай, не говоря о коньяке), Готов решил сэкономить время, делая все быстро. Сел и затараторил:
– Господин мэр. Я пришел к вам с очень интересным проектом. Вот здесь я набросал основные тезисы. Это касается программы обучения для общеобразовательных школ. Та а ак… Первое… Необходимо повысить заинтересованность школьников учебным процессом. Второе. Существенно усилить роль семьи в воспитании детей. Третье… Внедрение передовых технологий обучения. Четвертое. Не сбрасывать со счетов пользу от использования вычислительной техники при обучении ребенка. Пятое. Использовать положительную сторону гипноза. Привлечь к работе ведущих гипнологов. Дальше у меня идут цитаты. Тут я целый параграф переписал из учебника «Дошкольное образование»… А, вот… Шестое. Повысить успеваемость за счет исключения отдельных предметов и увеличения количества часов. Вот, пожалуй, и все.
Аркулов оторвался от дел и просверлил Готова сердитым взглядом:
– Что вы от меня хотите? Обратитесь к Дубровцеву, моему заму по образованию. Это по его части…
– Разговаривал я с вашим Дубровцевым на открытии городской олимпиады, – недослушал Готов. – Только он со мной разговаривать не захотел. И в ГорОНО ходил. Увы, безрезультатно.
– Но от меня то вы что хотите?
– Гранд, – уверенно сказал педагог-новатор.
– Какой гранд? – пригладив жидкую шевелюру, спросил Аркулов.
– Обыкновенный гранд. Денежные средства на разработку методики. Я вам зачитал только основные направления, а на доработку и осуществление проекта необходима уйма времени и денег.
Аркулов громко прочистил горло:
– Какие денежные средства? Какая методика? Вы вообще кто такой?
– Я друг Коровина Александра Анатольевича.
– И что с того, что ты друг этого сосунка, – лицо и шея Аркулова побагровели. – Пошел вон!!! Чтобы духа твоего здесь не было!!!
Готов не сдвинулся с места. Уставившись в одну точку, он монотонно твердил:
– Я попрошу вас мне не тыкать. Я не имел удовольствия с вами брудершафтом заниматься там, где даже Макар своих гусей не пас. Я пришел получить гранд на разработку педагогической программы. И получу! В конце концов, я за вас голосовал. Имею право.
Аркулов нажал на одном из телефонов кнопку селекторной связи и прорычал:
– Начальника охраны ко мне, быстро! И пусть с собой захватит кого-нибудь.
– Что случилось, Николай Никифорович? – раздалось из телефона.
– Быстро, я сказал!
Лежа на бетонке у входа в мэрию, Готов осознал, что в ближайшие четыре года правления Аркулова внутрь его не пустят.
Учитель отыскал в кустах дипломат и побрел в парк. По дороге купил мороженное в вафельном стаканчике, условно назвал его «Аркулов» и съел.